Моя Дилор - Мурад Тиллаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот тут-то Хайрулла не выдержал. Он швырнул тенниску в морду зверю и, всхлипывая, бросился с обрыва в кусты. Бык неуклюже пробежал по тропинке, жалобно мыча и потряхивая тяжелым выменем.
ДУЭЛЬ ВЕЖЛИВОСТИ
Из увольнения в часть рядовой Гулямов возвращался автобусом. Время было вечернее, народу в салоне мало. Гулямов даже задремал было, но вдруг встрепенулся: на очередной остановке в автобус вошел широкоплечий, стройный офицер в майорских погонах.
Гулямов, понятное дело, встал.
— Сидите, — разрешил майор.
Гулямов сел. Офицер остался стоять рядом, хотя свободных мест было достаточно.
Минуты через две солдат, уловив мимолетный взгляд майора, приподнялся с сиденья.
— Сидите, сидите! — В глазах майора поощряющая теплинка: хороший, видать, солдат, дисциплинированный.
Автобус, кренясь на поворотах, бойко катил по маршруту. На одном из крутых поворотов майор качнулся и крепче ухватился за поручень. Рядовой Гулямов вскакивает. Пассажиры оборачиваются и с любопытством следят за дуэлью вежливости. Майору неловко, ему не нравится всеобщее внимание. Он хмурится, теплинка в глазах пропадает, и уже сквозь зубы он цедит:
— Сидите!
Минуты через три Гулямов снова пытается встать. С задней площадки автобуса раздается чей-то смешок. Майор вскипает:
— Да сидите же вы, наконец!
Гулямов готов был снова плюхнуться на сиденье. Но пересилил себя, выпрямил полусогнутые было ноги. Лицо его залилось румянцем. Опустив голову, он еле слышно пролепетал:
— Разрешите не садиться, товарищ майор… Разрешите встать… Мне выходить… нужно было… Я уже четыре остановки лишних… проехал.
ЧУДЕСА ВОКРУГ НАС
По радио шла детская передача. Приемник вещал умильным бабушкиным голосом:
— …А мышка и говорит Ивану-царевичу: «Отпусти меня, Иван-царевич, я тебе еще пригожусь!..»
Маматкулов тяжело поднялся с дивана и с треском выключил радио.
«Ну что за вредная передача, — с досадой подумал он, — расстраивают только. Этот Иван и так царевичем был — чего уж лучше! — а тут еще ему всякие мыши волшебные помогали. Нет бы — мне!»
«Мне бы того мыша, — продолжал размышлять Маматкулов, — я бы ему задал задачу. Я бы велел ему сотворить для меня такое штатное место, чтобы чем хуже работаешь, тем больше бы тебя чествовали и уважали, и премия шла бы аккуратно каждый месяц».
Он зевнул, лениво обвел взглядом комнату и вдруг замер. Посреди комнаты сидел мышонок, неторопливо умываясь передними лапками.
— Что за наваждение, — хрипло прошептал Маматкулов. Секунду поколебавшись, он осторожно взял пижамную куртку и в ястребином прыжке накрыл ею зверька. Затем просунул под куртку руку и ухватил мышонка.
— Вот так, — удовлетворенно сказал он, — а теперь повторяй за мной: «Отпусти меня, Уткир Тимурович, я тебе еще пригожусь!»
Мышонок молчал, испуганно глядя черными блестящими глазками на Маматкулова.
— Не получается чудо, — сказал Маматкулов. — Ну, ладно, иди уж, пока я добрый.
Он раскрыл ладонь. Мышонок укатился под диван.
Маматкулов долго сидел в тупой задумчивости, пока его не вывела из этого состояния резкая настойчивая трель телефона.
Звонил давний школьный приятель Маматкулова, Сол их Хашимов. В школе они вместе бездельничали и хватали двойки, а потом Хашимов незаметно выбился в люди и был назначен директором кожгалантерейной фабрики.
— Привет, Уткир! Как дела-то? Неважно? С работы сняли? Да-да, я слышал об этом, потому и звоню тебе. Давай ко мне, у меня хорошее местечко есть, начальником ОТК. Оклад вполне приличный, а премия от тебя зависит.
— Ясно, — сказал Маматкулов. — Будешь до седьмого пота вкалывать, и премия набежит.
— Не совсем так, — возразил Хашимов. — В твоей работе своя специфика имеется. Понимаешь, если будешь за качеством продукции строго следить, возвращать в цеха — фабрика план не выполнит, ну и премия всем накроется. В том числе и тебе. А коли не будешь замечать кой-каких огрехов, дашь нам план выполнить — тут тебе и премия, и благодарность, и Почетная грамота. Почему я тебя и вспомнил, мы ж с тобой старые друзья, договоримся. Выработаем общую линию.
— Эх ты! Это как же выходит: хуже работаю — больше получаю?
— Да так уж получается. Да ты не думай об этом. Говори прямо — согласен?
— Значит, мышка все-таки волшебная была! — захохотал в трубку Маматкулов.
— А со здоровьем у тебя как? — встревоженно спросил директор.
— Со здоровьем порядок, — сказал Маматкулов. — Мчусь к тебе.
ДОЛГ ЧЕСТИ
В этой истории вы не найдете ничего веселого и смешного. История скорее грустная. И тем не менее я хочу ее вам рассказать, потому что она поразила мое воображение, — а все это было на самом деле, я только изменил имена — тем, что раскрыла такие извивы человеческой души, о которых я раньше и не подозревал.
Начну с того, что в большом индустриальном городе умер директор крупного производственного объединения Тура Тураевич Тураев. Не завидуйте директорам: жизнь их в основном состоит из стрессов, работают они по двенадцать — четырнадцать часов, прихватывая часто и выходные. Ходить они почти разучились, как правило, они сидят— в руководящих креслах либо в черных «Волгах». Свое здоровье они продают за высокий оклад и потому редко доживают до шестидесяти лет.
Вот и Тура Тураевича инфаркт прикончил в пятьдесят четыре года.
Прошли скорбные дни прощания, похорон и поминок. Жизнь продолжается, место директора занял его бывший заместитель Вахаб Ибрагимович Дустов.
Однажды утром секретарь директора Таннозхон подала шефу конверт:
— Что с этим письмом делать, Вахаб Ибрагимович?
Дустов повертел письмо в руках. На конверте размашистым почерком было написано:
«Тураеву Тура Тураевичу. Сугубо лично».
На марке стоял ташкентский штемпель.
Слово «сугубо» повергло Дустова в сомнение. Было бы просто лично, он, не колеблясь, вскрыл бы конверт. Как правило, в таких письмах содержались личные просьбы работников объединения — а их было около трех тысяч — об улучшении бытовых условий, и, естественно, новый директор просто осязан был вникать в эти просьбы. Но вот «сугубо» намекало на какую-то тайну, на которую он, Дустов, вряд ли имел право.
— Да-а, — в замешательстве сказал он. — Сугубо. Как же мы поступим, Таннозхон? Нехорошо, наверное, читать-то?
— Нехорошо, — подтвердила Таннозхон, опустив длинные черные ресницы.
— Но не прочитать-то тоже нельзя. Вдруг там что-то важное.
— Нельзя, — подтвердила Таннозхон, подняв длинные черные ресницы.
— А давайте, Таннозхон, передадим Саломат Абдурахмановне.
(Саломат Абдурахмановна Тураева была вдовой Тура Тураевича.)
— Давайте, — сказала Таннозхон, опустив длинные ресницы. Дустов задумался.
— Понимаете, а вдруг там что-то такое, что огорчит Саломат Абдурахмановну. Я ничего не хочу сказать, но всякое бывает… А если это интимное? От женщины, может быть?
— Да, тогда не надо, — сказала Таннозхон, подняв длинные ресницы. — Очень нехорошо может
