Тундровая болезнь (сборник) - Андрей Неклюдов

Это только в кино герой картины волочет на себе раненного товарища многие километры. Я уже через двадцать шагов убедился, что героя кино из меня не получится. На мне висели два рюкзака – сзади и спереди. Серега держался за меня, обвив рукой мою шею, и пытался прыгать на одной ноге, но вверх по склону у него это, честно говоря, получалось неважно. Оба мы очень скоро выдохлись. Вдобавок упористый злобный ветер как будто задался целью противодействовать нам.

– На ту ногу опираться совсем не можешь? – без надежды спросил я.

– Нет.

Я посмотрел вперед и вверх на беспорядочные нагромождения угловатых каменных глыб, местами покрытых лишайником, мылким от сырости:

– Дня за три доберемся… В лучшем случае.

– Иди, Ген, один, – проговорил напарник. – Приведешь наших – втроем, вчетвером легче будет.

– Двое – за ноги, двое – за руки, – пошутил я. – Да мы на этих колдобинах тебя десять раз уроним! Или оторвем что-нибудь.

Но нечего другого в голову не приходило – я оставил приятеля и всю нашу кладь и двинулся на перевал один, слабо представляя себе, как мы сможем тащить пострадавшего даже вчетвером. Тут я остановился в испуге: а как мы вообще найдем его? Как мы разыщем среди этих развалов лежащего человека? Тем более что через час-другой начнет смеркаться. Разжечь возле него костер? Дров нет. Олух! А GPS на что?! Скачками я вернулся назад, засек на приборе Серегины координаты и снова ринулся в гору.

На перевале, опустившись на камень отдышаться, я разглядывал сверху вытянутое оловянное пятно озера и наши крохотные палатки у его заостренного кончика. До них было еще топать и топать. Я перевел взгляд левее, и то, что я увидел, заставило меня тотчас вскочить на ноги. Чукчи! Их стойбище виднелось почти прямо подо мной, причем гораздо ближе нашего лагеря. А кроме того – у них есть олени, нарты! Мы объедем хребет вокруг быстрее, чем я на него взбирался.

…Часа через три, уже в синеватых сумерках, стрелка прибора вывела меня точно на Серегу. Двое нарт остались внизу, у подножия, так как оленям было их сюда не втащить. Втроем – я, старик-ненец с поврежденным, похоже, незрячим глазом и мальчишка, одетый, несмотря на холодный ветер, в тонкую рваную болоньевую курточку, кое-как спустили раненого обратно к ручью.

– Это нам знак. Предупреждение… – пробормотал вдруг приятель.

– Ты о чем? – не понял я.

– Так, о своем… – ответил он, размещаясь с помощью старика на узеньких нартах.

Дальше можно было не беспокоиться – олени потащили нас по камням, мелким кустикам, по галечным косам быстрее и ловчее вездехода.

В лагерь прибыли заполночь. Наши спасители были довольны не меньше нашего и еще часа два пили у нас чай.

Сергей угадал: у него оказалось растяжение, но довольно серьезное, так что о маршрутах уже говорить не приходилось. Впрочем, нам оставалось доработать совсем немного, примерно через неделю нас обещали вывезти.

10

– Один за перевал не ходи, – без привычной веселости наказал мне Антон. – Случись что – мы тебя и не найдем никогда. А я отвечаю не только за результаты, но и за вашу жизнь. За жизнь даже больше. Вам с Серегой еще повезло, все могло кончиться гораздо хуже. А если бы чукчей не было?

Я понимал, что он прав. Досадно – не успел доопробовать ту долину… Досадно, что, промыв почти тысячу проб, так ничего существенного и не обнаружили за весь сезон. Опытные шлиховщики, ёлкина мать!

Последние маршруты я дорабатывал в одиночку и неподалеку от озера.

Как-то вечером, возвращаясь в лагерь, я свернул к холму, где стояли оленеводы. Собаки, лохматые, с маленькими глазками, бросились с сиплым лаем мне навстречу и окружили, продолжая вперебой лаять, показывая розовые с черными пятнами пасти. Интересно, что когда я прибегал сюда за помощью, я этих собак вообще не заметил, не запомнил их, хотя они наверняка так же лаяли и так же окружали меня.

Возле четырех чумов в беспорядке стояли шесть нарт, людей видно не было. Потом на лай вышел уже знакомый мне пожилой ненец с травмированным глазом, двое помоложе и мальчишка.

– Зашел вот по пути – еще раз поблагодарить вас, – объяснился я, но они, кажется, не поняли.

С нескрываемым любопытством разглядывал я первобытную стоянку.

– Хочу посмотреть, как ваше жилище устроено, – сказал я. – Может, себе такой же чум сделаем.

Захихикали, переглядываясь.

Я ожидал, что чум покрыт шкурами оленей или хотя бы кожами, но оказалось, что это брезент – грязно-зеленый, прорезиненный, с белесыми пятнами. Пятна – это где он уже выкрошился и просвечивает серая сетчатая основа. Брезент этот наброшен на каркас из длинных плоских жердей, воткнутых в землю по окружности и связанных вверху. Снаружи брезент оплетен по спирали веревкой, а его длинные края, лежащие на земле, по всему периметру придавлены валунами.

– Не сдувает? – спросил я, закончив осмотр.

– Нет, не сдувает.

– А вот у нас палатки едва не уносит. Давайте меняться: чум на палатку, – предлагаю с серьезным видом.

Заулыбались, понимая, что шутка, повторяя друг другу: «Чум на палатку».

– Ходи гости, – отвел пожилой ненец край брезента.

Согнувшись пополам, протискиваюсь. Удивительно: внутри растет густая свежая трава. (А у нас внутри палаток давно все вытоптано до плотной глины с щебенкой.) На траве у стенки – горка ватных одеял, посредине – низенький ящик-столик с кружками на нем. На крючке из проволоки висит над едва тлеющим кострищем черный чайник. Дым от угольков тянется в дырку в вершине конуса, воздух чистый.

– Чай? – проследили мой взгляд хозяева.

«И это весь их дом!» – поражаюсь я невольно, вспомнив свою, обставленную мебелью и бытовой техникой, опутанную всевозможными проводами квартиру.

– Чай? – тянется к чайнику старик.

– Нет, спасибо, чай дома буду пить, в лагере.

– А, лагерь, – закивали дружно. – Сухари есть? – неожиданный переход.

– Есть. Можем поделиться.

– Соль есть?

– И соль есть. Приходи, – предлагаю старшему.

– Бензин есть? – продолжается допрос.

– Дней через пять уезжаем, – разъясняю я. – Вездеход или вертолет заберет. Бензин вам оставим.

– А-а, вертолет, – кивают и смотрят вверх, будто он уже летит.

Один из тех, что помоложе, порылся в ящике у стены, извлек оттуда закоптелый бензиновый примус «Шмель» и энергично потряс им.

– Пустой? Понятно, – кивнул я. – Нужен бензин для примуса.

– Ветки – маленький, – показывает старший на не догоревшие в кострище хворостины. – Огонь надо – чай грей надо, руки грей.

– Ясно. Приходи через пять дней. Пять дней! – растопыриваю я пять пальцев.

Через час я добрался до лагеря, умылся в озере, переоделся. Откидываю брезент, захожу в кухню, а там – один из моих недавних собеседников. Сидит, опустив голову, точно незадачливый школяр. Рядом на лавке – замызганный мешок в рыбьей чешуе.

– Нет, рыбы нам не надо, – строго внушает ему Татьяна Ивановна. – У нас самих ее полно.

– Да пусть оставит, – говорю. – Вертолетчикам дадим. Сóли хочет? Соли нам жалко, что ли? Я бы вообще всю отдал: и груз нам лишний, и не стоит ничего, а им всегда нужна.

Оторвавшись от супа, Антон поднял на меня глаза:

– Бензин просит.

– Ну так отдай.

– А вдруг не улетим? У нас и угля почти не осталось, и газ кончается. Уезжать будем – тогда оставим.

– Я вообще-то так ему и сказал, но он, видимо, не понял.

– Вертолет… услышишь: тр-р-р-р – беги сразу сюда, – обратился к гостю Серега. – А сейчас что надо? Соли? Сколько соли надо?

Тот показывает на пальцах: три.

– А говорили: считать не умеют, – хмыкнул Ленька. – Всё дурачками прикидываются…

Выдали ходоку и сухарей, и свечку одну. А он вывалил из своего мокрого мешка в наш пластмассовый таз восемь некрупных гольцов, показал у одного выпотрошенное брюхо, бледно-розовое:

– Свéзи.

– Видно, что свежий, – согласился я. – Приходи: доски от нар останутся. Тоже топливо.

11

Вообще-то сначала нас собирались вывезти вездеходом. Потом дошли сведения, что не то вездеход сломался, не то вездеходчики забастовали, напуганные нашим бездорожьем. Словом, с вывозкой дело затянулось.

– У нас уголь на исходе, уголь на исходе, – повторял Антон на связи с главным геологом. – Как понял? Прием.

– Понял тебя. Не волнуйся, Антоша, – слабо доносилось в ответ. – 27 числа, возможно, будет борт, будет борт, попутный… возможно, подсядет к вам, заберет часть людей. Остальных, остальных – вездеход…

Связь оборвалась.

Через два дня среди эфирного шороха и треска удалось расслышать: «30-го… 30-го всех вас заберет!»

А 30 мы проснулись под грохот прибоя, вой ветра и хлестанье дождя по пластику палатки.

Вечером узнаём, что борт все же вылетал, но на подлете к горам пилоты увидели, что ущелье плотно затянуто тучами, и пошли на Воркуту.