Фаворский свет - Федор Метлицкий

Я стоял со своими деньгами, ощущая только досаду.

– Возьмите!

– Нет, не возьмём, – в нереальном мире улыбалась она. – Это не подарок гостю, а хитрость. Чтобы всякий раз вспоминал.

Они удовлетворённо, словно отомстили, показывали мне центральный район города.

Меня скребло что-то. Что? Чувство долга, в буквальном смысле? Не погубленный в нашем меркантильном мире стыд? Я не мог этого допустить. Чтобы какие-то девицы…

Мы подошли к секции женских сумок местного производства.

Женщины щупали мягкие разноцветные сумки, изучали швы, выворачивая наизнанку.

– Чистая кожа! Надо же, это кожа из нашей скотобойни. Её зовут Заплечной.

Я тоже стал щупать сумки, как заправский знаток, чувствуя себя идиотом. Они и вправду были мягкие, из хорошо выделанной кожи. Не хуже, чем, по моим понятиям, на Западе.

– Какие бы вы выбрали, девочки?

Они уже перещупали множество сумок. Цены кусались, поэтому жадности купить не было.

– Вот эта ничего. И вот эта.

На мой взгляд, пошловатой яркой окраски. Когда мы отошли, я попросил подождать и вернулся. Хотел сбросить что-то висящее на мне, даже путём безоглядной щедрости. Чертовски дорого, не для командированного! Смутно думая о трещавшем бюджете, купил выбранные сумки.

Когда вручил им подарки, у меня свалился камень с души. Как сладко быть в оазисе щедрости, когда исчезает желание обсчитать ближнего! Когда гол как сокол. Эльнара смотрела на меня как-то оглушённо, стыдливо отказывалась. Светлана перебирала подаренную сумочку, – Странно, ведь моя истёрлась, и не было надежды обновить. Это же чудо!

Она поцеловала меня в щеку, и в поцелуе не было насмешки, а почему-то ощутил беду.

– Ты что?

Она уткнулась мне в плечо, пряча лицо. Я обнял её.

– Что случилось?

Эльнара взяла её за руку, стала успокаивать.

– Не расспрашивайте её.

Я понимал, что не в сумочке дело. И пронзила жалость к моей Беатриче. Что же с ней происходит, если так мало надо, чтобы тронуть до слёз?

Она резко выпрямилась и засмеялась сквозь слёзы.

– Сама не понимаю, что на меня нашло.

Что-то со мной случилось – не мог отвязаться от желания видеть эту провинциальную девицу с загоревшими плечами под бретельками лёгкого сарафана, слышать её голос, безоглядно откровенный. Неужели влюбился?

Вечером моя Беатриче с подругой подвезли меня в гостиницу и собрались уйти. Я удерживал Светлану, не желая оставаться один. Олег таинственно пропадал где-то, организовывая филиал своей партии.

– Ты должна сопровождать меня везде.

– В постель не нанималась, – хохотнула она.

Я обнял её и ткнулся в губы, непонятно куда ушло моё чистое чувство, затмило что-то сильнее меня. Она прижалась, влепилась в мои губы, до зубов, и задрожала.

– Останься! – шепнул я.

Вдруг она отстранилась, словно совершила не то, что хотела.

– Нет, не надо. Я так не хочу.

Я пытался снова обнять её.

– Нельзя, милый. Так не делается.

– Почему? – молил я.

– Не могу. Ты же ищешь свою девицу.

Я отрезвел. Странно, что недавно от этого зависела жизнь, а теперь отхлынуло, и осталась только трезвая горечь, отдалившая мою любовь куда-то далеко.

Мы вышли, в темноте на дорожке ждала Эльнара.

– Ты куда дела Олега? – невпопад спросила Светлана.

– Почему я куда-то дела? Он сам по себе.

Я провожал их по каким-то уютным улицам, закрытым тёмными садами. Потом шел в темноте назад и думал: чего мне надо? Что так влечёт к этой провинциальной бедовой девице? Что в ней нашёл, кроме открытой сексуальности? Может быть, особенную женскую гордость, которую нельзя купить? К гордым женщинам я иду, как в пасть удава.

Мне казалось, что её испугала моя страсть – поглотившая меня потребность обладать. В мужском племени есть ненасытная потребность обладания. Хитрость и расчётливость в удовлетворении желания, что застилает настоящее чувство, искреннее и чистое. Но, в отличие от насильника, за этим непобедимым сиюминутным в нас скрыто главное – обожествление женщины.

II

Свет окраин твоих – неизвестность,Остановлен вне времени век.В глупом, чистом теряется скепсис,Всё неверье эпохи калек.

Местный совет муниципальных образований прислал за нами микроавтобус, чтобы встретиться с гостями из центра. Мы ехали на родину моей Беатриче, такую же притягательную, где, казалось, я узнаю её настоящую.

Здесь нет отчуждённо снующих автомобильных потоков, жадно сверкающих супермаркетов, нет грозной покоряющей и пугающей деловитости города. Загородные Черёмушки – независимый район, самодостаточный и почти не нуждающийся в помощи и опёке города.

Район простирается далеко за город, на восток, такое впечатление, что он без чётких границ, никто толком не знал, где он кончается, в его уголки добираются только на электричке и машинах. Когда приезжий спрашивал, как пройти в какое-то место, то злился над серостью обывателей: они задумывались, и, в конце концов, показывали в противоположную сторону. Говорили, что здесь у них необычное место. Иногда появляются низко летящие огненные шары, вроде НЛО. Это непересекающиеся с нашим биологическим видом иные энергетические виды жизни, могущие принимать любую форму. Гораздо более разумные и чем-то влияющие на район, кто их знает. Никто не пытался разгадывать, но видно по результату: здесь люди становятся другими.

Экономический кризис прошёл мимо этого района. Местные экономисты утверждали, что провинция за чертой города слишком устойчива, как вечно противостоящее угрозе самой жизни, что витала над ней столетиями. Мол, отсюда исходит нечто наивное и чистое – из аномальных зон таинственного народа, жившего несколько тысяч лет назад и теснимого врагами-кочевниками, который построил Великую Заволжскую стену. Но это больше, чем старина, чем ушедшее время советских отношений, с любовью к тем фильмам, песням, поэзии, больше, чем неприятие позднейшего новодела, – здесь есть нечто вечное, что выживет при любом кризисе или изменении климата. Смирение, или осознание единства с природой, и понимание, что человек умирает вместе с природой. Покорность року, как у древних греков.

Где-то в глубинах Черёмушек раскинулись поля агрохолдинга «Разинский», где работает большинство из этого района. Там занимаются, казалось бы, убыточным экологическим земледелием, выращивают экологически чистые зерновые, по методу старых известных агрономов – проповедников безотвальной вспашки.

Директор рассказывал:

– У нас девиз: «Больше ума на гектар земли». Гумус получается после заделки в почву измельчённой соломы, а дальше работают червячки с микробами. У матушки-природы есть всё необходимое. Таскать на поля назьмо – одни амортизационные расходы. Не надо ни минералки, ни горючего. Так что урожай в три раза выше обычного, и себестоимость зерна низкая. А хлеб – взрежешь каравай, он вздохнёт эдак: «ф-фух», – и аромат на весь дом.

Моя Беатриче вертелась рядом со мной.

– Посмотри, какой здесь рай, – сказала она, толкнув меня восхитительной коленкой.

Да, наверное хорошо здесь ходить по аллеям, как в нирване, тебя баюкают по сторонам сады, расцвеченные сиренью, на открытых местах невинные белые церквушки; за низеньким штакетником заборов, просматриваясь насквозь, выглядывают деревянные дома с ажурной белизной резных наличников. Неторопливый стук работ внутри садов, журчание воды из шлангов.

Кто-то задумывал этот мир без желания выгод, бесцельно, для удовольствия, там человек отогревается, и в нём возрождается вера в братство человечества. Где-то здесь, как я слышал, затерялась она, моя первая любовь. Одна или обзавелась семьей, детьми? Она уже выцвела в душе, как старая фотография.

– Вообще здесь отдельная республика, – сказала Светлана. – Люди, приезжающие сюда, преображаются, становятся другими. Здесь мы отдыхаем. В городе борются за выживание и успех, а у нас оздоровляются. Правда, часть, где был противотуберкулезный санаторий, оттяпали власти. Продукты не покупаем в супермаркете, наоборот, снабжаем город свежими, экологически чистыми, хотя там дерут непомерные бонусы.

Писатель, развалившись на сиденье микроавтобуса широким телом, неспешно изливал слова, как на привале у костра.

– Наши люди живут вольно, отрезанно от города, как на реке или в лесу.

Мы знали, что здесь народ независимый, следует установленным в старину обычаям, слепо не хает развалившуюся империю, видя в ней доброе, свою молодость, и терпелив к нынешней власти. Открытое место, с радостью принимающее гостей, которые чувствуют здесь себя по-настоящему свободными, в полной мере расслабившимися. Правда, здесь стали пропадать люди. Особенно защитники независимых Черёмушек. Говорили о некоей злой силе, отхватывающей человека и вмиг исчезающей.

– Вон мой дом, – обрадовался писатель. – Он открыт всем добрым людям. Есть вино, из той трёхствольной винной груши, что растёт у крыльца. Вкусное, с приятной горечью. Приглашаю.