Комемадре - Роке Ларраки

в подвал. Мистер Алломби указывает на точность работы механизма: между отрубанием головы и сбросом тела проходит всего полсекунды, вентиляция работает девять секунд, столько же, сколько живет голова. Зачем я здесь? Ему действительно важно мое мнение на этот счет?

Нет, он хочет поговорить со мной о Менендес. Более того, уже говорит со мной о ней, пока я пытаюсь понять, как он так быстро сменил тему.

— Вы знаете мою правду, сеньор Кинтана.

— Какую правду? — уточняю я.

— Что я люблю ее.

— Об этом никто не узнает. Не переживайте.

— Я хочу, вы помогли мне с ней.

— Рассчитывайте на меня. Не торопитесь, не ведите себя как аргентинец.

Он показывает мне ладони. Они влажные от пота.

— Видите? Я нервничаю, когда говоря о Менендес. Вы…

Я беру его за руки и достаю платок.

— Успокойтесь, — останавливаю я его. — Позвольте, вытру вам руки.

Я собираюсь рассказывать тебе о том, о чем ты и не предполагаешь услышать. Буду нежен. И суров, когда придется надевать штаны. А ты станешь стягивать их с меня, как делаешь это с пациентами. Во время работы и после нее. Раз в неделю я буду водить тебя в ресторан. И в оперу. Когда ты останешься одна, я примусь кусать тебя за задницу. И подарю тебе горжетку, чтобы ты прикрыла свою шею и показывала ее только мне.

На двери написано «Старшая медсестра». Я стучу, и дверь открывается. Внутри темно. Может, она спит?

Не входить? Войти со словами «можно?». Просунуть голову? Сделать шаг, зажечь свет и на всякий случай остановиться у двери?

Нет, не так. Вопрос в том, войти ли скромно или дерзко? Остаться снаружи означает провал. Поступить скромно — значит вызвать к себе больше доверия. Идти напролом куда рискованнее. Нужно ли мне завоевывать ее доверие?

Надо менять примата. На Кинтану-самца, Кинтану, не знающего сомнений.

Я открываю дверь, зажигаю свет и громко спрашиваю: «Менендес?» Мой голос эхом отражается от стен. Ее нет. Никого нет. Можно задержаться на минутку и осмотреться. Осмотреть ее вещи, не касаясь или почти не касаясь ничего.

На ее комоде — портрет Фигероа Алькорты[3], нераспечатанный граненый флакон с духами и пачка отечественных сигарет.

Я не должен здесь быть. Чувствую себя скотиной. А если заглянуть в платяной шкаф?

Не надо раздумывать, нужно быстро открыть и закрыть дверцу. Охватить как можно больше одним взглядом и не увлекаться: это опасно. К счастью, дверца не скрипит. Внутри висят два халата и немало удивившее меня вечернее платье, лежит много закрытых коробок и какая-то мохнатая штука на самом дне, которую я не успеваю рассмотреть, потому что уже закрываю шкаф.

Я обдумываю увиденное. Халаты отражают ее страсть к работе, закрытые коробки — ее секреты, вечернее платье символизирует хорошее расположение. Времени на более глубокий анализ у меня нет, и я удовлетворяюсь результатом. Не стоит думать о мохнатой штуке на дне. Подозреваю, в ней может крыться моя погибель.

Вдруг до меня сзади доносится сигаретный дым. Я унизительно подскакиваю на месте, ожидая увидеть на лице Менендес выражение, которого видеть не хочу: откровенное презрение. Но этого не происходит. Сигаретным дымом тянет из-за прикрытой боковой двери, ведущей в туалет.

Она услышала меня, видела, как я копался в ее вещах. Она курит свои пять минут, запершись в туалете, потому что знает, что я слежу за ней. И дым как бы намекает мне: «У тебя еще есть время уйти. Сделаем вид, что ничего не произошло».

Моя первая реакция — последовать этому совету, мои ноги уже несутся к двери, подобно крысам, но остальное тело все еще парализовано страхом, и я колеблюсь в нерешительности, которой не пожелал бы и врагу.

Она никогда меня не простит, если я сбегу и тем самым подкреплю ее мнение обо мне. Кинтана — самец, Кинтана не знает сомнений. Я распахиваю дверь туалета. Любовь раскрепощает меня.

И вижу Папини, сидящего верхом на унитазе и курящего. Он меланхолично смотрит на струйку воды в единственном биде в лечебнице, биде Менендес, его туфли забрызганы водой.

— Это вы? — говорит он мне.

— Что вы здесь делаете, Папини?

— Я люблю Менендес.

Мой взгляд падает на ладонь, я сжимаю ее и бью его в челюсть. Беру его за шею, швыряю к ванне и ударяю ногой по яйцам. Он сплевывает кровь, и вместе с ней вылетает зуб. Я никогда ни с кем не дрался с начальной школы. Оказывается, это довольно здорово, но эйфории хватает ненадолго, и я уже успокоился. Если драка продолжится, это не доставит мне удовольствия.

Зажмурив от боли глаза, Папини ищет на ощупь упавшую рядом с ним сигарету, находит, подносит ее ко рту и затягивается. На сигарете расплывается красное пятно. Он плачет.

Он рыдает навзрыд, захлебываясь и кашляя. Я ищу полотенце, чтобы утереть его и заткнуть рот, но не нахожу. Возвращаюсь в комнату. Полотенца должны быть в шкафу. Папини воет в голос, и по какому-то акустическому капризу в комнате его слышно лучше, чем в уборной. Я подозреваю, что в коридорах лечебницы его слышно еще лучше, кажется, что он кричит в огромный рупор. Я распахиваю шкаф.

С порога на меня смотрят Менендес и две медсестры.

— Помогите мне, пожалуйста, — громко говорю я. — Доктор Папини разбил себе рот.

Кем ты будешь? Старшей медсестрой или Менендес? Займешься разорванным ртом пациента? Или выйдешь из себя, как женщина, к которой залезли в шкаф?

— Займитесь доктором Папини, — говорит она медсестрам, чтобы оттянуть момент принятия решения.

Девушки бегут в ванную комнату.

Менендес садится на кровать и смотрит на оскверненный платяной шкаф.

— Как бы вы поступили на моем месте?

— Не делал бы поспешных выводов. Если позволите, я могу все объяснить за чашечкой кофе.

— Я не буду делать никаких выводов.

— Я благодарен вам за это, Менендес.

— Но и кофе я пить не стану.

Это моя сторона примата. Скольких еще тайных любовников нужно будет избить, искалечить? Я толкаю вперед каталку с Папини и его новой прорехой в челюсти, а он улыбается мне (улыбается мне!), потому что, сам того не желая, снял меня с доски, обскакал, объегорил, украл у меня курицу, несущую золотые яйца, лишил меня блеска.

«В период с 1 августа по 1 октября зарегистрировано 530 пациентов. 498 раковым больным дважды в день с интервалом в восемь часов вводился перорально раствор из воды с глюкозой и экстрактом ванили под выдуманным названием „Сыворотка Берда“. Дополнительно по необходимости без уведомления