Ах, любовь,что же с нами ты делаешь… - Владимир Коркин (Миронюк)

– Та зачем тому Титцеву врать, шо его не було у машини. Все ведь обошлось. Тут шо-то не так, – говорил Чернонос Соневу, оставшись с ним наедине после разговора с Ергашовым. – Та и Аристарх напортачил в Софьино, а? Будет персоналка, точняк.

Он только не сказал Саше Соневу о недавнем телефонном звонке к нему домой.

– Василий, Чернонос? Не спишь еще?

– Та ни, а шо, хтой то?

– Не узнал бывшего шефа?!

– Алесандра Констинтиныч! А як же, та боже мой. Завсегда рады вас слухать.

– Не забыл, как я тебя из грузчиков вывел в мастера? Как в партию принимал?

– Та як можно! Слухаю.

– Вот что, через какое-то время будет персоналка на твоего нынешнего шефа. Ты член партбюро лесобазы?

– Так точно.

– Ты должен быть строг и даже суров, и непоколебим, пусть это даже твой друг. Так ведь обязан поступать партиец?

– Так точно.

– Вопросы есть?

– Один, мабуть. Сыночку кончает скоро восьмилетку. Хочу заслать его в Ироши, в техникум.

– Надеюсь, пойдет по нашей, лесной отрасли?

– Безу усяких сомнений. Токо хочет в букхгалтера.

– Проблем не будет. Как получит аттестат, сразу пиши заявление на мое имя в «Ирошиобллес». Может, станет нашим стипендиатом. Гарантирую отличное общежитие. Давай, действуй.

Партбюро лесобазы посчитало сигналы из Софьино и объединения о недостойном поведении коммуниста Ергашова весьма тревожным сигналом, и сочло необходимым рассмотреть персональное дело начальника лесобазы. Подобного в практике лесной отрасли области еще не было. И вот партийное собрание. Всего несколько сот метров отделяли дом Ергашова от конторы лесобазы, где в актовом зале собрались его товарищи по работе, друзья. Перед ними он должен держать отчет. Только как пройти эти метры по центральной улице поселка, как потом отвечать на вопросы тех, кто раньше считал его честным человеком? И не пойти на собрание он не мог. Трусость – не в его характере. Аристарх вышагивал по неуютной, неприбранной гостиной и вспоминал, как провожал на железнодорожный вокзал плачущую Зою и Игорька. Жена взяла отпуск и уехала с сыном к своей матери неделю назад, после бурного объяснения с ним. И сейчас, чем ближе продвигалась часовая стрелка к девятнадцати часам, тем все неспокойнее становилось на душе Аристарха. «Что делать, что отвечать на собрании?» – думал он, раскуривая очередную сигарету. Действительно, как ему убедить людей, что он не пьянствовал в Софьино, отмечал со всеми юбилей предприятия. Что драка с врачом – это было чисто мужское дело, когда надо было просто постоять за себя, да и за женщину, которой тот не давал проходу. И кому, какое дело до его, Аристарха, личной жизни? Он не обязан ничего такого рассказывать никому, и не может ставить на суд людей свой любовный порыв и Лены. Мало ли какие сплетни. А разве Титцева он оговорил? Зачем это ему надо, когда от решения Александра Константиновича зависит строительство будущего цеха по производству плит из опила, один росчерк его пера и могут надолго остаться в загоне или, наоборот, успешно решиться вопросы реконструкции лесобазы, наконец, в его власти карьера любого подчиненного. Пойти на компромисс с совестью и сказать, будто он ошибочно показал на допросе, что Титцев еще до ЧП пересел в машину Усталова? Ну, был, как и все после юбилея, не трезв, вот и померещилось. Нет, он на это не пойдет. Хотя Ергашову приятели из объединения уже сообщили, что на заседании бюро Ирошского горкома партии Титцев категорически отрицал свое присутствие в машине, когда шофер совершил наезд. Ох, как корил себя Аристарх за то, что был не сдержан в Софьино с хирургом, что своей интимной связью с Леной запачкал и свое имя и её. Но этой последней мысли он ужаснулся. Как ему вообще такое пришло в голову, ведь это не какая-нибудь гулящая женщина, а та, чьё сердце искренне полюбило его. Он верил её чувству, поскольку и сам осознал, что те две ночи в квартире Лены перевернули в его душе тот пласт, который заслонял собой родник, жаждавший настоящей, глубокой любви, какой не было у него с Зоей. И что, о своих чувствах он должен распинаться там, на собрании, открывать им самое потаённое, что его семья, казавшаяся всем такой дружной, на самом деле просто союз мужчины и женщины, и не более того? Да никогда.

От нахлынувших горестных мыслей Ергашову стало совсем невмоготу. Его прошиб липкий пот. Знать, просквозило накануне, когда с Черноносом обходил лесопогрузочные эстакады. «Вот хохол, образования всего ничего, но башка варит, все-то у него на мази, таких мастеров надо поискать», – пронеслось в голове, когда они в душной, где день и ночь кочегарили топку, конторке мастеров поглощали чашку за чашкой крепчайшего чаю. Тогда Василий и устроил сквозняк, распахнув двери. Ему, хоть бы хны, в теплой зимней куртке, а Ергашов приехал в машине, на нем – осеннее драповое пальто, да ходил по эстакадам нараспашку. Глянул на часы, времени до открытия партсобрания оставалось впритык. С центральной улицы поселка он повернул на тротуар, ведущий в обход к конторе лесобазы. На крыльце не было ни одного куряки. Он прошел в актовый зал и сел на свободное место с краю в четвертом ряду. Собрание проходило более чем бурно. Своего начальника, здесь же рядового члена партии, не щадили. Помимо «дел в Софьино», выступившие припомнили ему все погрешности в работе предприятия за последние годы. Критиковали, например, и за то, что затянулось начало строительства новой автоматизированной лесотаски. Хотя в том, скорее всего, надо винить руководство комбината и объединения, финансирующих новостройку по крохам. Складывалось такое впечатление, будто все промахи валили в одну кучу сознательно, лишь бы выставить Ергашова в неприглядном свете. Многие «говоруны» были, что называется, записными. Но Аристарха буквально сразило выступление Черноноса. Он ни одного доброго слова не сказал о Ергашове. Гладкие, калиброванные летели в адрес Аристарха упреки – камни. Он, дескать, и как руководитель не на высоте, и вообще показал себя в Софьино человеком аморальным. Это до глубины души противно ему, ведь он считал Ергашова если не другом, то хорошим приятелем, с которым не одну ночь коротал на охоте, не раз бывал на рыбалке. Правда, далеко не все коммунисты осуждали Ергашова. Они с мест возмущались, когда в его адрес сыпались несправедливые обвинения о плохой организации работы цехов, а некоторые с трибуны сказали немало добрых слов в адрес своего начальника. Когда в зале возникла атмосфера доброжелательного отношения к Ергашову, переломил ход собрания Чернонос.

Конец ознакомительного фрагмента.