Журнал «Вокруг Света» №05 за 1977 год - Вокруг Света

В небе по-прежнему непроницаемой пеленой неслись тучи, накрапывал дождь. Но под высоченными деревьями было сухо и безветренно, воздух словно бы светился здесь, как и полагается в заповедных местах типа «Лукоморье» или «Штубииц». Внезапно скалы оборвались: внизу, под белыми утесами, открылось сердитое пасмурное море. Сразу же налетел ветер, донесший запах водорослей. Под его порывами скрипело деревце, росшее из скалы вбок. Ветру оставалось сделать совсем небольшое усилие, чтобы выдернуть его и швырнуть вниз, в стодвадцатиметровую пропасть. Но деревце держалось...

Вершина называлась «Кенигс-штуль» — «Королевский стул». Когда заповедника еще не существовало и в помине, смельчаки взбирались на отвесный меловой склон, и тот, кто успевал раньше и не срывался, обретал титул «короля»: он получал право усесться на особом сиденье на вершине и считать себя повелителем горы.

Заповедники, или природные резерваты, здесь двух типов: «ландшафтсшутцгебит» — зона охраны ландшафта, и «натуршутцгебит» — зона охраны природы. Разница в том, что в зонах «охраны ландшафта» существуют лишь строгие правила: регламентируется природопользование, посещение туристами, запрещен отстрел дичи. А «охрана природы» — это заповедники в чистом виде: здесь ничего трогать или менять нельзя. Нельзя строить дома, убирать упавшие деревья, все должно оставаться в неприкосновенности: природный музей, одним словом. На Рюгене всего две ландшафтные зоны, а природных — восемь. Соседний же остров Хиддензе — заповедный целиком: на машинах там ездить запрещено, люди приезжают на катерах и паромах, ходят пешком, любуются природой. В водах около островов можно встретить нерп, на скалах летом греются огромные черепахи. Полным-полно птиц: лебеди, орлы, аисты, цапли, кулики. И крупных зверей немало: косуль, оленей...

Наверху было холодно. Я спустился к небольшой поляне, где висело объявление с правилами поведения в заповеднике, и вгляделся в подлесок. Думалось: зверье здесь наверняка непуганное, и если посчастливится, можно увидеть, а то и сфотографировать кабана или косулю.

Увы, мне не повезло. Как не повезло и в другом. На камень, что торчит из воды под скалами Штуббенкаммер, раз в семь лет выходит девушка и начинает стирать одежду. Все, что требуется, — это подойти к ней и сказать: «Добрый день! Да поможет тебе бог!» Тогда с нее спадет заклятие, и девушка тут же покажет спасителю сокровища, которых под островам видимо-невидимо. Наверное, я опоздал или приехал слишком рано, только девушка так и не появилась. И обладателем подземных рюгенских сокровищ я не стал...

Земной воздушный замок

...Дорога долго кружила по Макленбургской равнине. Отправлялась в новые города и возвращалась туда, где мы уже побывали. Мы пытались управлять дорогой, но и она повелевала нами, бросая из одного среза времени в другой: из современности в царство готики, из XIII века в будущее, где эта готика тоже жива, порой наперекор всему являя чудеса долгожительства, порой неся следы неизбежной «спасительной реанимации. Мысли и воспоминания тоже совершали свои круги: то всплывал Штральзунд, прикрытый защитным полем бережности, то небольшой целостный город Берген, нашедший себе место в самой сердцевине Рюгена.

И вдруг — стоп, остановка, точка. Как дети, спрыгнувшие с «чертова колеса», неуверенно поднимаются на ноги, (борясь с головокружением, так и мы вынеслись к подножию колоссального, непохожего на все прочие собора и, задрав головы, пытались обуздать непослушный вестибулярный аппарат: вокруг шпиля, словно на гигантской оси, медленно вертелось небо.

...И здесь появились когда-то славяне. И, как это принято, решили дать жилью имя. А радом гнездились лебеди. Они курлыкали, и до слуха доносилось: добр-добр-добр. Славяне сочли это хорошим предзнаменованием, посему постановили назвать местечко Добрым. Слово видоизменилось, но осталось. Сейчас это Бад-Доберан, курорт. Трудно оказать, насколько можно верить легенде, однако лебедь и по сей день на гербе собора, и на берегу небольшого пруда в разбитом вокруг английском парке — бронзовые изваяния лебедей.

Сам собор построили на средства монахов цистерцианского ордена. Место освятили в 1232 году, но закончена была церковь — ныне самая знаменитая в Северной Германий — спустя более чем столетие.

По малопонятным теперь причинам цистерцианские каноны запрещали возведение высоких башен. Древние мастера нашли выход: собор тянется ввысь весь, целиком. Готические соборы были центрами общественной жизни, в них собирались тысячи жителей округи, поэтому строители и стремились расковать внутреннее пространство.

Они возводили традиционную трехнефную базилику, но расширяли ее, сооружая поперечный двухнефный зал. Они экспериментировали — смешивали бычью кровь, творог, яйца и песок. Этим раствором связывали кирпичи — теперь стены можно было делать тоньше — крепчайшие, они стояли нерушимо. Мастера пускались на всевозможные хитрости: ставили наружные опорные столбы — контрфорсы, перекрывали залы крестовыми сводами на ребрах-нервюрах, мудрили с каркасами из стрельчатых арок, — и... получалось! В итоге — к минимуму сведены глухие части стен и расширена территория окон: воздух врывался под своды, переполнял, поднимал здание. И было то — воздушным замком, прочно стоящим на земле.

Как воздать зодчим прошлого за смелость и гениальность их? Только так: сберегая творения.

В баддоберанском соборе стены девственны: штукатурка никогда не ложилась на них, никогда не оскверняла естественную графику кирпича. Штриховка кладки убегает вверх и теряется где-то очень-очень высоко.

Примитивные деревянные крашеные скульптуры и тонкие фрески раннего Возрождения; мраморные строгие саркофаги и тончайшая, легкая резьба по дереву; лучезарные витражи и висящая в воздухе «светящаяся икона» — дева Мария; изысканные барельефы и наивная, «детская» резьба по камню: глуповато-ухмыляющиеся чьи-то лица. И над всем этим дрожащие звуки органа. И еще сказка из сказок: сплетенный из резных деревянных и литых чугунных арабесок алтарь, для которого — в какой раз! — не находится определения, кроме навязшего слова «кружево».

Старина эта не застывшая, не омертвелая: ироническая. Она подшучивает над нами, нынешними, подмигивает, усмехается — поди разберись в такой-то «несовместимости» разных искусств, разложи все по полочкам. Не удается? Тогда храни как есть!

Путешествие подходило к концу. Из тумана выдвигались и исчезали за завесой дождя города: Висмар — единственный пункт на севере, где реставрация центральной части уже закончена; Шверин — бывшая столица Макленбургского герцогства, ныне крупный окружной центр; лежал на пути еще один город — Потсдам, здесь тоже реконструируют старинные районы, и стройка развернулась на полную мощность.

На этом, последнем отрезке дождь неожиданно отступил. Распахнулось чистое, вымытое небо, и только сейчас бросилось в глаза, что осень уже придала по-настоящему, лиственные леса желтели на глазах, хотя на горизонте все еще казались синими.

Деревья были расставлены вдоль дороги с величайшей аккуратностью — через точные, одинаковые промежутки, словно их единственной функцией было отмеривать путь. И падающие листья почему-то не ложились на матовый; незапятнанный асфальт: они опускались на обочины, укладывались где-то рядом, летели прочь, мимо полотна, даже если ветви нависали над шоссе. У листьев была задача — удобрять землю, и они честно выполняли ее. Ту мекленбургакую землю, которая в последнем усилии «бабьего лета» вобрала в себя без остатка первый затяжной осенний дождь.

Виталий Бабенко, наш спец. корр.

Сеть черного заговора

Встреча в экспрессе

Каждый день в 16.00 с первого пути Лионского вокзала уходит «Палатино», экспресс Париж — Рим.

Летом «Палатино» полон, но мне повезло: когда я вошел в двухместное купе и поезд тронулся, попутчик не появился. Правда, на мягкой спинке верхней полки белел бумажный квадратик с названием города, где он должен был подсесть, — «Лозанна». Значит, спутник появится лишь глубокой ночью. Поэтому расположился свободно с вечерними парижскими газетами. Проводник, высокий молодой человек с позументами на кителе того мягкого коричневого цвета, которым отличается одежда служащих дорогих отелей, принес римские дневные газеты, взял билет и спросил: «В какую смену желаете ужинать?»

Французы, да и итальянцы тоже, любят ужинать не спеша, с разговорами. А в пути сам бог велел не торопиться. Поэтому, чтобы освободить места за столами вагона-ресторана второй смене, те, кто поужинал первыми, перешли со своими собеседниками в бар.