Икона - Вероника Черных

Она не могла думать, а воспоминание жгло и жгло её, и не переставало жечь, хотя, вроде бы, выжгло всю её дотла.

Перед глазами стояла и не исчезала, куда бы она ни смотрела, застывшая в сполохах молний фигура Веры. Мёртвые открытые глаза, спутанные волосы вьются вокруг лица, как ведьмины змеи, грудь неподвижна, рот сомкнут, словно склеен.

Руки держат икону так, что белеют пальцы.

– Почему она не уходит? – спросила Света у огня и стала покачиваться. – Почему она не уходит? Почему стоит?

Родители и бабушка спали, ни о чём не подозревая. Света слышала их дыхание и мерное похрапывание бабушки, но ощущала себя пронзительно одинокой. Лёвка бросил её, умчался прочь. Все разбежались. А Вера там стоит. Убежать никуда не может.

А вдруг уже всё нормально? И Вера поставила икону святителя в «красный угол», зажгла лампаду и давно спит, а Света мучайся от страха и непонимания.

Как это случилось? Их же всегда учили, что Бога на самом деле нет, это крепостническая власть придумала, чтоб легче народ порабощать.

С семнадцатого года в доме Терпигоревых не молились, не искали Бога. Да и нельзя было. Жили чётко по правилам: работа, учёба, кружки, субботники, демонстрации, дом. Мимо церкви бегали – смеялись. И любовались красотой белого здания с голубыми куполами… Церковь действовала, и молодёжь по этому поводу сетовала: эх, под комсомольский клуб этакую бы красоту!

А теперь, получается…

Что же произошло с Верой Карандеевой? Неужто она до сих пор стоит? Может, давно села и сидит на кровати?…

Есть ли у Терпигоревых в доме хоть одна икона? Хоть самая маленькая? Надо у бабушки Фроси спросить. У старушек всегда что-нибудь неожиданное бывает. И иконка должна где-то храниться: всё ж Света крещёная с младенчества, и дядя её диаконом где-то в селе служил…

Дядя в лагере погиб. Значит, не отрёкся от Бога, раз погиб. Что же в Нём такое есть, что за Него и в век науки и технического прогресса на смерть идут?

И страх испарился. Светлана посмотрела на огонь и удивлялась сама себе: она будто обновилась вся. Будто сгорело в ней фальшивое всё, тёмное, и заблистало истинное, белоснежное, дарящее свет в душе.

Значит, Бог есть, раз Его подвижник, святитель Николай, смог окаменить Веру? Значит, он присутствовал в комнате, где они танцевали, смотрел на них и всё видел! Стыдно-то как… Перед святым человеком не стояли по струнке, а отплясывали…

Светлана в эту ночь так и не уснула. Только утром, часам к четырём, её сморил странный тяжёлый сон, в котором опять стояла с прижатой к груди иконой Вера.

Проспав часа четыре, Светлана очнулась и встала. Первое января 1956 года пестрило снегопадом. Ну, вот. Снова двор лопатами чистить…

Родители и бабушка Фрося пили чай с новогодним тортом. Света молча прошлёпала в тапках к умывальнику, поплескала водой в лицо, сбегала в холодные сенцы за салатом и остатками курицы и всё тут же подъела под смешливые взгляды родных.

– Тебя, чай Карандеева не накормила? – не выдержала, наконец, мама, наблюдая за уминавшей яства дочерью.

– Не успела, – жуя, ответила Светлана.

Хлебнула чаю и спросила у бабушки Фроси:

– Бабуль, а у тебя, случайно, никакой иконки не завалялось?

– Чего? – опешила та, испуганно воззрясь на внучку-комсомолку. – Какой иконки?

– Ну… вот хоть Николая Угодника. Ведь есть же? Спрятала куда-нибудь, чтоб не нашли, и всё. А она лежит у тебя где-то, пылится, – наседала Светлана.

Старческая рука потянулась перекреститься, опомнилась и безсильно упала на колени. Испуганные глаза часто заморгали.

– На что тебе? – резко спросила Светланина мать – Революция Леонидовна, которую родные и приятели звали просто Люсей, игнорируя гордое идейное имя, которое в семнадцатом году дал дочери потомственный пролетарий Леонид Дормидонтович Поспелов. – Молиться собралась? Ты это мне брось.

Светлана исподлобья глянула на мать.

– Я молиться не умею, – огрызнулась она. – Я комсомолка вообще-то.

– Зачем тогда она тебе?

– Поглядеть хочу.

– Зачем это?

Революция Леонидовна непонимающе поджала губы.

– Ну, история тут одна случилась… непонятная, – неохотно призналась Светлана. – Хочу разобраться.

– Что за история?

Революция Леонидовна решительно присела за обеденный стол напротив дочери. Светлана всё ей рассказала, и в комнате надолго повисло молчание. Наконец, Революция Леонидовна сказала:

– Так не бывает. Это тебе всё показалось.

– Как это – всё мне показалось? – вскинулась Светлана. – Ничего подобного и вообще! Я своими глазами видела! И все наши подтвердят!

– Они же все в разные стороны брызнули, – усмехнулась мать. – Откуда ты знаешь, что они видели именно то, что ты видела?

– А как же! Разве бывает, чтобы произошло одно, а видели его по-разному?

– Сколько угодно! – пожала плечами Революция Леонидовна. – Вспомни Октябрь семнадцатого года. Событие одно, а как по-разному его описывают очевидцы. Смотря с какой стороны на это посмотреть: с красной, с белой, с европейской, азиатской, американской или вообще Крайнего Севера. Ты понимаешь, о чём я?

Света кивнула. Революция Леонидовна удовлетворённо улыбнулась. Но дочь не собиралась сдаваться.

– Я видела молнии, – твёрдо сказала она, – слышала шум, ощущала ветер. И Вера вдруг замерла и перестала моргать. Ты понимаешь?! Перестала и всё! Я её пыталась толкнуть, чтобы сдвинуть с места, растормошить – и впустую! И кожа у неё твердая-твёрдая! Как камень!

Революция Леонидовна возмутилась:

– Как живая плоть вдруг тебе станет каменной, ты скажи? Она же из мягких мышц, из крови, из разных клеток – и всё это наполнено водой – ты что, анатомию из школы забыла?

– Ничего я не забыла, – заупрямилась Света. – Но я же тебе говорю – тыкаешь в неё пальцем, и пальцу больно и холодно. Ну, чисто камень, понимаешь? И образ этот – ну, Николая Угодника – держит накрепко, не шевельнуть!

– Не увижу – не поверю! – безапелляционно заявила мать.

– Да и пожалуйста, можно хоть сейчас сходить! – пригласила Светлана с вызовом. – Нашатырь только не забудь, чтоб понюхать, когда сознание будешь терять.

– От чего мне его терять? – буркнула Революция Леонидовна.

– От страха.

Революция Леонидовна передёрнула худыми плечами.

– Вот ещё. Не собираюсь я его терять. Глупости какие.

– Ну, так пойдёшь? – прищурилась Светлана.

Мать пренебрежительно вскинула голову:

– Захочу – пойду. Не захочу – так дома останусь.

И тут они услышали слабенький, но непривычно твёрдый голос бабушки Фроси. Чёрные глазки её в сморщенных веках чудесно оживились.

– Я пойду. А что ж, надо навестить Карандеевых, раз такое несчастье произошло. Пойду да погляжу, поплачу вместе со Стешенькой над комсомолкой её разнесчастной, сатане работницей…

– О, как заговорила, мама, ну, ты чего?! – опешила Революция Леонидовна. – Сдурела ты, что ль?! В тюрьму захотела?

– Да хоть и в тюрьму, – отвечала бабушка Фрося. – Хоть под конец жизни пострадать за Господа своего русского, а то всё боюсь, всё боюсь… когда ж закончу бояться? Смерть заберёт – ещё больше бояться буду, если Господу не послужу, не покаюсь.

Революция Леонидовна возвела к потолку очи.

– Что за отсталый религиозный бред! – фыркнула она. – Слушать противно.

– Бред ли, не бред ли, а я одеваюсь, – сообщила бабушка Фрося.

Она медленно, покряхтывая, натянула на себя зимнюю одежду. Революция Леонидовна и Светлана тоже набросили на себя всё тёплое. Уже в дверях бабушка молвила, обращаясь к внучке:

– А иконку-то я тебе покажу. Есть у меня одна. Только не святителя Николая, а складень такой двойной: на одной дощечке Пресвятая Богородица Казанская, а на второй – Господь наш Спаситель Иисус Христос.

Она подумала и вернулась в комнату. Пошебуршилась где-то в уголку, принесла небольшой складень, завёрнутый в чистую тряпицу.

– С собой-ка возьму, – пробормотала она и толкнула дверь.

На улице мело. Женщины протоптали дорожку к воротам, открыли калитку, пошли, подняв воротники, по сугробам. Прохожих мало. Кого видели – Революция Леонидовна с Новым годом поздравляла. Бабушка и внучка молчали.

За два двора до Вериной избушки на Волобуева им встретились Полина Филичкина и Лёша Герсеванов. Лица румяные с мороза. А глаза – будто краски потеряли и стали одинаково бесцветные. Неужто и у Светланы такие же?

– Здрасти вам, – убито произнесла Полина Филичкина. – Мы вот тут… мимо идём… пробираемся.

– А мы к Карандеевой собрались, – прямо ответила Светлана. – Вдруг она нормальная стала?

– Вот посмеёмся, – дрожащим голоском пропищала Полина. – Ведь нам же не померещилось, а, Светочка?

– Всем враз одно и то же не померещится, – заверила Света. – И что вы врёте, что не к Вере шли? Что такого в том, что шли?

– Так ведь страсть какая, – пожаловалась Полина Филичкина. – Я всю ночь уснуть не могла, вспоминала… Что это такое вчера случилось?!