Икона - Вероника Черных

– Принесли. Люда Яблокова дала до завтра, – ответила Светлана Терпигорева.

– Так давайте заведём! Всё веселее ждать будет.

– А танцы когда? – уточнила Полина. – Сейчас, пока Совдепа, Иду и Кольку ждём, или уж, когда придут?

– Когда поедим, – ответил Лёва Хайкин. – Я лично голодный. Начнём, а?

– Да погоди ты! – сердито сказала Вера. – Потерпи. Ребят подождём. А еда вообще в полночь запланирована. Хочешь есть – закуси огурцом и хлебом. А больше ничего не ешь, а то сметёшь – никому и кусочка пирога не достанется!

– Ладно, ладно, потерплю, – сдался Лёва, но всё же умял огурец.

– Ой, Верка, какое у тебя платье-то шикарное! Синее… – вздохнула Светлана, любуясь нарядом подружки. – Купила в «Женской одежде»?

– Ага, там купишь, – усмехнулась Вера и горделиво покружилась перед гостями, будто перед зеркалом красуясь. – Такого там с прожектором не найдёшь.

– Мама сшила? – догадалась Полина, играя ямочками на румяных щеках.

Вера кокетливо пожала плечиками, встряхнула головой в облаке завитых кудрей.

– Я модель придумала, а она сшила. Главное, девчонки, модель придумать.

– Пошить по модели – тоже очень важно, – заметила Поля серьёзно. – Не там отрежешь, не там прострочишь, и вся твоя модель на половую тряпку похожа. Верно ведь говорю, Свет?

– Ой, конечно! Вот у меня так было, честное комсомольское! Увидела я одно платье…

Залаяла Жучка, и Вера встрепенулась в жгучем желании, что тропинку во дворе топчет её ненаглядный Николай. Она метнулась к двери и радостно распахнула её, трепеща от сладкого предвкушения долгожданной встречи.

Узрев появившиеся фигуры, она выпятила нижнюю губу и насупилась: ну, вот ещё, Ида Сундиева и Совдеп Гасюк. Ждали их тут очень, чернявок пролетарских…Вера, понятно, тоже на заводе не машинисткой работает, но всё же в ней куда больше утончённости и понимания. Ну, да всё равно приятели. Вместе работают, вместе летом купаются в реке, в совхоз на работу ездят, на танцы ходят, на вечера в ДК, рядом на собраниях сидят, на демонстрациях идут, в легкоатлетических эстафетах бегут, дни рождения и государственные праздники справляют. С девчонками платья шьют, над рецептами блюд колдуют – из тех скудных продуктов, что в магазинах продают; сплетничают, откровенничают, хихикают…

– Мы последние? – разматывая тёплый платок, заиндевевший по краям от дыхания на морозе, спросила Ида Сундиева.

На румяном лице блестели чёрные глаза. Совдеп, принимая от девушки шубейку, ласково чмокнул её в щёку, и Вера чуть не разревелась от зависти и досады. Где же Николай, чёрт бы его побрал, в самом деле! Она была готова бежать к нему в общежитие и силой притащить сюда, повиснув на его руке, обнять за шею и танцевать, танцевать… Отчего он не пришёл! Он обещал!

Вера смеялась, шутила, а в душе кипело раздражение, сердце затапливало море гнева: все подружки с парнями, а она, хозяйка, самая, между прочим, среди них нарядная, статная, красивая – одна! Безобразие.

То и дело Вера бросала нетерпеливый взгляд в чернеющие колодца окон, прислушивалась к шорохам на улице, ждала лая Жучки. Но нет. Во дворе тишь и одиночество.

Совдеп включил музыку. Сперва поплясали под быстрые песни, а затем начались медленные танцы. Пары приникли друг к другу, млея от томления и влюблённости, а Вера сиротливо сидела у патефона и угрюмо кусала губы. Да где же этот Николай?!

Глаза девушки блуждали по танцующим, по комнате, полутёмной и знакомой до последней трещинки, последней завитушки на обоях, и неожиданно упёрлись в едва освещённую икону святителя Николая. Седые волосы обрамляли красивое строгое лицо с широко распахнутыми ясными очами, которые, казалось, неотрывно следили за ней.

«Что ему от меня надо? – фыркала про себя Вера. – Ишь, вылупился… Старикашка в шляпке… Вот скажи, чего тебе от меня надо? Стоишь себе там в углу и стой. Радуйся, что я тебя в печке не стопила. Хотя подумаю: может, и стоплю. Теплее будет. Чего ты вот святым заделался? В Бога, что ли, поверил? Поверил до умопомрачения и умишка последнего лишился. Верно ведь? Чего так тебя все хвалят, превозносят? Чем ты так глянулся? Уж всяко мой Николай тебя баще будет: и помоложе, и покрасивше. Вот если ты такой могучий, то доставь его ко мне немедля, на счёт три. Раз… два… три… Ага, не доставил? Какой же ты тогда святой? Ну, раз ты опростоволосился, тогда за него будь!»

Она решительно встала и, не сводя взоры с иконы в потемневшем металлическом окладе, подошла к ней, протянула руки, сняла с треугольной полочки, отбросила белый рушник в сторону. Танцующие оторопело на неё воззрились.

– Эй, Верка, ты чего творишь? – окрикнула Ида.

Вера критически осмотрела тяжеловатую икону, писанную на доске ещё, наверное, при жизни прабабушки. Лик Мир Ликийских Чудотворца смотрел на неё с живой теплотой, но раздражённая девушка этого не хотела замечать.

– Если нет моего Николая, – с вызовом сказала она, – буду с Николаем Угодником танцевать. А чего? Подходящая замена: оба Николаи. А придёт Гаврилястый, скажу, что без него я вовсе и не скучала!

И Вера принялась кружиться в медленном вальсе, прижав святой образ к груди.

Совдеп Гасюк хмыкнул. Ида Сундиева нахмурилась на него. И как-то странно расхотелось всем танцевать. Пары остановились, глядя на вальсирующую Веру. Полина Филичкина оторвалась от Лёши Герсеванова и сделала к Вере шаг.

– Что ты делаешь, Вер? Это же грех такой!

– Ну, какой? Какой грех? – бесстрашно усмехнулась Вера.

– Кощунства!

– Ой, да верующие какие все стали, поди ты!

Вера передёрнула плечами, подняла высоко икону, глядя прямо в отеческие глаза святителя. И всё вальсировала, вальсировала. Синяя юбка мягко волновалась в ногах.

– Вер, перестань! – воззвала Светлана Терпигорева. – Чего ты, в самом деле? Ну, не пришёл твой Гаврилястый, а икона-то при чём? Поставь её обратно, не навлекай страха.

– Ой, забоялись вы как! – рассмеялась Вера и закружилась пуще. – А вот как поцелую Николая Угодника в губы! Как моего Гаврилястого, поцелую! А если Бог есть, пусть Он меня накажет, на здоровье! Я не боюсь!

И снова прижала икону к груди. Музыка не смолкала. Друзья, переглядываясь, присоединились к одинокой танцующей фигурке. Первый круг по комнате, второй…

Замигал неяркий электрический свет. Потух. И будто сама метель ворвалась в дом: завыло, заскрежетало вокруг, да так, что едва выдерживали уши; невесть откуда при закрытых окнах и двери взявшийся вихрь сбивал на пол. Засверкали молнии, сливаясь в ослепительные вспышки.

Девушки закричали, падая, цепляясь за парней, за стол и стулья. Билась посуда, летали салфетки и занавески. Света дотронулась до обнажённого локтя Веры и отпрянула в страхе: ей показалось, что она прикоснулась к холодному камню. Потеряв от испуга голос, она ринулась прочь из дома.

Ребята в ужасе, похватав одежду, не разбирая, где чья, выскочили вслед на ней на улицу и бросились вон со двора, сопровождаемые воем ошалелой Жучки и всполохами молний, рвущимися из окон злополучного дома номер сорок шесть на улице Волобуева. Никто не чуял холода в необутых ногах, вспарывающих сугробы на пути в безопасность их квартир.

Встретила их возвращавшаяся с вечерни мать Веры Степанида Терентьевна. Встретила – да так и обмерла в душе при виде искажённых белых лиц и полуодетых тел в праздничных одеждах, едва скрытых под шубейками и полушубками.

– Что такое? – пробормотала она, хмурясь, и вгляделась в странное зарево в той стороне, где стоял её старенький сорок шестой дом.

Догадка поразила её в самое сердце: пожар?! И собака воет так страшно…

Она побежала, неуклюже переваливаясь в валенках, не сводя глаз с непонятного зарева – не красного, не оранжевого, даже не жёлтого, а белого, будто свет прожектора, как то бывало в недавно отгремевшую войну.

И тут свет пропал, рассеялся среди тусклых пятен фонарей. Матери казалось, что она никогда не дойдёт до своего дома. А когда всё же дошла, вновь остращалась: чернота вокруг, тишь, аж ушам больно, а из окон избы бьёт белый мертвенный свет.

Что с Верой?! Что с её друзьями?! Что произошло?

Не видя более ничего, кроме открытой в сенцы двери, она переступила через высокий порог, сделала несколько шагов и в проёме гостиной остановилась.

Горела люстра. Всюду раскиданы посуда, вещи, еда. А посреди комнаты стояла Вера с прижатой к груди иконой святителя Николая, которую мать сразу признала. Что-то ужасное было во всём облике дочери. Может, то, что она не моргала, не дышала, как мёртвая, – и не падала. Или то, что кожа её выбелилась, будто у Снегурочки. Или то, что синее платье её казалось сделанным не из ткани, а из жести?

Мать рухнула, смяв рукотканные половики.

ГЛАВА 2

1 января 1956 года. Друзья Веры Карандеевой. Посещение дома на Волобуева.

Закутавшись в старую козью шаль, Светлана Терпигорева неподвижно сидела у ярко горящей печки в доме на окраине Чекалина и тряслась от крупной дрожи, которая всё не проходила и не проходила, несмотря на жару в комнате.