Икона - Вероника Черных

– Т-твёрдая. И х-холодная, – сообщил он.

– Понятно, что твёрдая и холодная, – раздражённо бросил капитан. – Живая? Дышит? В отчёте врача Водовсковой написано, что пульс и дыхание очень редкие. Вот стой теперь и лови.

– Её ловить? – испугался Глубоков и отпрянул в ужасе.

– Дурак. Пульс и дыхание лови.

Капитан вздохнул с чувством навалившейся на него ответственности, оглядел гостиную более внимательно.

– Нестерихин!

– Я, товарищ капитан!

– Сходи, вызови «неотложку», и уборщиц каких-нибудь найди прибрать тут.

– Есть, товарищ капитан!

Широкоплечий румяный Нестерихин мгновенно исчез, протопав тяжёлыми ногами по сенцам. Капитан сел за край стола, расчищенный вчера Александрой Вадимовной Водовсковой.

– Надо выставить оцепление по периметру, чтобы народ не шастал, – проворчал он, убирая в кобуру пистолет и закуривая. – Глубоков!

– Я!

– Останешься здесь. Латыев, во двор. Бородий – у ворот. Впускать только по письменному приказу.

Дымя нещадно, он мельком взглянул на Веру и вышел, чтобы расставить оцепление из прибывших милиционеров. Затем он поехал докладывать начальству. Начальство мрачно выслушало и отказалось верить. Поехало само инкогнито. Увидело, побелело, выкурило подряд три сигареты. Выматерилось.

– Вот сука. И что теперь делать?! В центре узнают – голову снимут.

И в жутком расстройстве умчалось, отчаянно рассматривая варианты замалчивания скандала.

«Комсомольцев подключить, вот что, – лихорадочно размышлял первый секретарь обкома Ефрем Епифанович Еникеев. – Самых активных. Подкованных в научном атеизме. Чтоб ходили тут, разъясняли, будто никакого чуда и в помине нет. И корреспондентов этих собрать, велеть, чтоб на первую полосу разоблачение написали. И ловить слишком разговорчивых, беседы проводить, подержать под арестом пару недель, взыскания за длинный язык… Прямо сейчас и начнём».

И работа по борьбе с чудом, явленным Богом в новогоднюю ночь, началась.

Через неделю с небольшим на улицах, прилежащих к Волобуевской, появились комсомольские патрули. Парни прогуливались с девушками и при виде людей, стоявших перед оцеплением или идущих к нему, принимались громко обсуждать «поповскую выдумку».

Зачастую они обступали бедную старушку или худого мужика, своих ровесников или ровесников своих родителей и убедительным тоном доказывали: нет чуда на Волобуевской, просто деваха перепила в компании, и её столбняк хватил. А так как двигать её нельзя – помрёт, оставили больную пьянчужку дома. Скоро мать её вернётся из больницы, будет ухаживать за дурой дочкой.

– А зачем милиционеры стоят, никого не пускают? – подозрительно спрашивали старушки, худые мужики и прочий народ, тянущийся на Волобуевскую.

– Так больна Карандеева! – объясняли комсомольцы-атеисты, округлив лживые глаза и подняв брови. – Охраняют, чтоб любопытные не зашли, не ограбили. А вы как думали!

– А мы думали – Николай Угодник вашу атеистку наказал, – говорили старушки и крестились. – Нечего со святым образом шутки шутить, пляски плясать…

– Да не было ничего! – с жаром уверяли комсомольцы. – Придумали всё это дружки её, понятно? Разыграть хотели, а вышло боком. Теперь их арестуют за такое дело. Преступление это, между прочим: народ в заблуждение вводить…

– С семнадцатого года вводят, – проворчал кто-то невидимый комсомольскому патрулю... – всё вводят и вводят в заблуждение, что Бога нету. А как Его нету? Вот Он, пожалуйста…

Зорко высматривали наглого невидимку комсомольцы, но не выдали его люди. А те с новым жаром увещевали: да не было, не было ничего, товарищи, Бога ж нет, откуда чудеса?

А народ по чуду Божьему изголодался. Десять лет минуло с одного из великих чудес: победы над фашистской Германией. Подзабылось, как приходили к преподобному Феодосию Кавказскому лица в погонах, спрашивали, каков будет конец войны, а тот молился день и ночь, и видел три видения, в которых Пресвятая Богородица упрашивала Сына Своего Господа Иисуса Христа пощадить Россию, а Господь всё отказывал, а потом ответил, что коли откроют церкви и монастыри, позовут священство, воссоздадут патриархат, то помилует Он страну цареубийц, преступников и безбожников. И Сталин всё сделал по слову преподобного Феодосия. И русские выиграли войну.

Только об этом чуде-то мало кто знал. Тоже замолчали изо всех возможных сил.

Неужто и Чекалинское чудо в секретных архивах похоронят?!

Комсомольцы бойко твердили:

– Да нет там ничего такого, на Волобуевской вашей!

– Вы там были? – тут же переспрашивали их.

– Были! – не моргнув глазом, отвечали бравые комсомольцы.

– И что?

– И ничего!

– Не стоит каменная девушка?

– Ничего не стоит – лежит себе в кровати. Врачи определили, что ступор у неё какой-то. И все дела.

– А чего ж тогда оцепление? – проницательно вопрошали дошлые.

– А чтоб такие, как вы, – шибко любопытные, – в дом к ней не ломились, не пугали больную работницу завода имени Сленникова. Выздоровеет – сама всё расскажет. Вопросы есть?

Им в ответ недоверчиво хмыкали и отходили. Многие из тех, кто поначалу не верил в такое странное чудо, стали перешёптываться: неспроста, мол, комсомольцы-то ходят агитируют; видать, и вправду стоит Вера – живая и мёртвая одновременно.

– Стоит, стоит, – шептались-перешёптывались. – Вся твёрдая, как железо. Врачи иголки в неё втыкали, а проткнуть не могли. Сердце стучит редко-редко. И положить её не могут. Толкают её, а она ни с места. Плотника, сказывают, капитан ихний велел привести. Мол, руби пол, чтоб деваху каменную повалить. Плотник рубит – ему чё, приказ есть приказ. А на досках ни царапины. И кровь выступила, будто не доски это, а плоть живая, человеческая. А топором плотниковым-то теперь лишь масло рубить… Во как! Затупился топор…

– Не повалили. Стоит. Икона в груди. И платье уже пыльное, должно быть.

– А мать-то её где?

– А где ей быть? Говорят, в больнице.

– А чего с нею?

– Как чего? Известно, чего: увидала каменную дочку, и хлоп в обморок. Сердечный, видишь, приступ. И ничего не поделаешь. Переживает ведь за дурочку свою.

– Чего это – дурочку? На заводе-то она в передовиках, и комсомолка активная, и в ансамбле поёт.

– До чего пение-то её довело? Песни, пляски – вон кощунство тебе какое.

– Да ну – песни, пляски! Всегда и пели, и плясали, и ничё, в церковь ходили, Богу молились, никто не каменел.

– Ну, тогда и пляски, и песни другие были – про жизнь да про любовь.

– А сейчас про что? Про то же.

– Про то, да не так.

– Да как же?

– Да безбожно же!

Пауза законченности и задумчивости. Песни те же, а в душе Бога нет. А если и нет, что такого? А такого: спускаются тормоза, и летит человек не вверх, в небо чистое, а вниз, с небоскрёба да в пропасть помойную. И не замечает этого.

До революции замечали далеко не все. А теперь и вовсе почти никого не осталось: истребили тех, кто знал Бога. Осталась горстка, и ту Хрущёв изо всех сил ногтём давит.

«Клопы вы, православные, клопы, и давить вас, давить, чтоб брызнуло!» – орал слепород, ненавидящий всякое упоминание о Господе нашем и Церкви Его святой православной.

Более спокойно он говорил так: «Поколение коммунизма надо формировать с детских лет, беречь и закалять его в юности, внимательно следить за тем, чтобы у нас не было моральных калек – жертв неправильного воспитания и дурного примера. Если молодые посадки плодовых деревьев в той или иной степени повреждены, то сколько труда нужно затратить, чтобы их выходить и выровнять!».

И, передохнув от яда своего, продолжал:

«Чем больше и острее мы будем критиковать наши недостатки и ошибки людей, которые заражены всякого рода пережитками прошлого, тем быстрее мы будем вытравлять из нашей среды, из нашего здорового организма все то, что мешает нам еще успешнее двигаться вперед по пути строительства коммунизма!»…

«Мы самого Бога за бороду взяли, а уж на вас найдем управу!» – грозил он иностранным корреспондентам, выбегавшим из зала заседаний во время его речей.

Пятьдесят лет спустя, в конце февраля 2006 года некий русский политолог Леонид Радзиховский напишет для «Российской газеты» статью «Отделение культа от государства», где он попытается объяснить падение России в безбожие.

Он скажет: «Большевизм, формально уничтожая религию, «отделяя Церковь от Государства», на самом деле окончательно сливал их воедино, строил Государство/Церковь. Уничтожалась «конкурирующая религия», но на её месте воздвигалась Новая Вера, идолопоклонничество, тот самый языческий культ, некоторые постулаты которого (нестяжательство, земной рай коммунизма, «моральный кодекс») были списаны с вульгаризованного христианства.

Но какую конкретно форму должен был принять этот Культ? Культ Передового Учения? Это слишком «тощая абстракция». Люди – не начётчики из АОН при ЦК КПСС, а миллионные массы людей – не воспринимают безликий культ. А бородища-лопата Маркса не могла стать предметом горячего культа в России.