Пруссия без легенд - Себастьян Хаффнер

Проводившиеся заранее переговоры с императором и с королем Польши о признании нового королевского титула были каверзными и трудными. Наибольшие трудности при этом доставлял — снова исторический курьез — Немецкий Рыцарский Орден. Это же его собственность! Хотя свою прусскую землю он в 1525 году утратил (громко при этом протестуя), однако немецкая организация Ордена, внешнее место рекрутирования кадров для Орденского государства, пережила это время (лишь Наполеон в 1809 году распустил Орден). Архикатолический, Орден между тем тесно соединился с домом Габсбургов (марш Великих Магистров и Немецких Магистров "Wir sind vom k. und k. Infanterieregiment" [18] является и сегодня одним из самых известных маршей австрийской армии), и теперь в Вене он прилагал все свое влияние для предотвращения признания в качестве королевства еретического, нелегитимного, уворованного прусского герцогства Гогенцоллернов. Как мы знаем, тщетно. 18 января 1701 года курфюрст Фридрих Третий Бранденбургский был коронован в Кёнигсберге, и отныне он был Фридрих Первый, король "в" Пруссии (Kцnig "in" PreuЯen).

Предлог "в" конечно же был изъяном, но он имел значение только во внешних делах — уступка, которой добился посредник курфюрста при переговорах. Во внутренних делах Фридрих с самого начала был бесспорным королем Пруссии (Kцnig "von" PreuЯen) — он не был больше, как прежде, маркграфом здесь, герцогом там и графом или князем еще где-нибудь. Все его земли теперь образовывали королевство "Пруссия". Могли ли жители Бранденбурга, Рейнланда и Вестфалии когда-либо предположить, что они вдруг станут носить имя этой далеко от них расположенной восточной земли? Все они отныне стали подданными Пруссии, управляемыми прусскими королевскими служащими, в их городах располагались гарнизоны прусской королевской армии, и — таков уж человек — скоро не только перестали ворчать по этому поводу, а напротив, стали гордиться тем, что принадлежат к большому, уважаемому и грозному государству. Их местный и региональный партикуляризм [19] получил решающую трещину. Фридрих сделал одно очень важное завоевание: в качестве прусского короля он оккупировал сознание своих подданных. Но лишь его сыну удалось то, в чем потерпел неудачу его отец: создать из разрозненных владений подлинное, функционирующее государство. Эту задачу еще предстояло решить.

Пруссия все еще была программой. Но эта программа была теперь провозглашена, и внутри государства она уже была широко признана. Долгое становление Пруссии наконец у цели. История её возникновения закончена. Начинается её история.

Глава 2. Суровое государство разума

"Программа Пруссии", программа укрепления и экспансии государства, провозглашенная в 1701 году, была осуществлена в 18 веке с пунктуальностью и точностью, которые повергали в изумление современников. Да, можно сказать, что оба прусских короля, при которых это произошло, перевыполнили планы: Фридрих Вильгельм I, "наш величайший внутренний король", из собрания унаследованных им земель сделал не просто государство, а именно самое строгое, наисовременнейшее и наиболее продуктивное военное государство своего времени. Его сын Фридрих, которого его современники назвали "Великим" (титул, которому без язвительности должны завидовать потомки), не только дал, наконец, этому государству цельное тело, что ему до некоторых пор столь явно не удавалось, но и превратил его в европейскую великую державу.

Достижения обоих этих прусских королей в исторической ретроспективе необыкновенны не меньше, чем они представлялись тогда изумленным современникам. И все же суть вопроса не в том, чтобы представлять классическую Пруссию 18-го века, которая тогда неожиданно, как будто бы из ничего вошла в жизнь и распространилась по карте Земли как масляное пятно, просто как личное произведение этих обоих королей. В этом деле соучаствовал дух времени — дух разума, государственного благоразумия, который тогда царил по всей Европе и благоприятствовал такому искусственному государству разума, как Пруссия; да, он стремился как раз к такому образцовому государству. Пруссия тогда шла на всех парусах. Она была не только новой, она была современной. Можно было даже сказать про нее: она была элегантной.

И еще кое-что способствовало, возможно, даже было решающим фактором: чистая необходимость, стремление к самосохранению, присущее любой государственности, как и каждому человеку, и которое в случае такой неорганичной, такой случайной и разношерстной картины, какую в 1701 году еще представляло провозглашенное королевство Пруссия, просто подталкивало к объединению и расширению областей, то есть к завоеваниям; и это в свою очередь снова подталкивало к чрезвычайному укреплению и к объединению всех сил.

Великий Курфюрст потерпел поражение потому, что он одновременно преследовал обе задачи; его внук и правнук были успешны, потому что они разделили обе задачи, и именно так, как требовал разум, государственное благоразумие: расширение земель, сколь ни было оно необходимым, если государство должно было стать прочным, требовало силы, а эта сила должна была быть прежде создана. Об этом позаботился Фридрих Вильгельм I, "король-солдат". Фридрих Великий потом применил эту силу — и тем самым снова поставил ее на карту. Но он был удачлив, и он выиграл свою великую игру.

Ни отец, ни сын не действовали при этом собственно из своих внутренних побуждений, по созидательному произволу гения, которое претворяет в жизнь личные предвидения. Они оба поступали гораздо больше под жестким давлением обстоятельств, которое, впрочем, каким-то образом должны были ощутить и их соратники и даже многие из их подданных; в противном случае внутреннее сопротивление было бы гораздо сильнее, а успех стал бы решающим образом гораздо меньшим. Несомненно, что как раз в случае Пруссии следует всячески остерегаться мистических представлений об исторической предопределенности: в случае этого государства никогда ничего не было исторически закономерно предопределено, его составные части свел вместе случай, оно не выросло, оно было сделано. Но то, что оно должно было быть сделано, и так, чтобы этот продукт случая не смог снова развалиться, и то, что оно должно было расширяться, тоже только для того, чтобы суметь устоять: это столь очевидно было на виду, как для короля, так и для самого простого подданного, что никаких возражений не было. И в этом отношении можно, не впадая в государственную мистику, все же сказать, что "идея Пруссия", "программа Пруссия", тогда представлявшие неощутимую безличную силу, побуждали к действиям в служении как королей, так и их подданных.

Как раз оба великих прусских короля представляют тому наилучшие примеры. Оба они считали служение этой беззастенчиво требовательной, но благодаря их разуму настоятельно необходимой прусской государственной идее как нечто естественное, обязательное, даже чуждое личностному, и оба они вследствие этого служения деформировали и исказили свои характеры — часто в злую сторону. К примеру, Фридрих Вильгельм I имел странную привычку говорить о короле Пруссии в третьем лице: "Я бы хотел быть генерал-фельдмаршалом и министром финансов короля Пруссии, это бы пошло на пользу королю Пруссии". И этот деспотизм короля Пруссии, которому он себя подвергал, сам по себе делал тирана из кроткого, чистосердечного, шумного, в основе своей добродушного человека. Эта тирания подчиняет Движущего и Движимого в его жизненных проявлениях и в его стиле правления, он становится вечно неудовлетворенным, жестоким, вспыльчивым, с угрожающим выражением лица, без промедления наказывающим и нетерпеливым, это его вечное "Срочно!", "Немедленно!" под указами. Когда же какой-нибудь военный советник или иной государственный чиновник возражает королевским указам, то этот король Пруссии взрывается гневом: "Люди вынуждают меня применять силу: они должны плясать под мою дудку, черт меня подери: я велю вешать и жарить на кострах, как царь, и рассматриваю их как мятежников". А затем неожиданно вдруг снова проглядывает личность Фридриха Вильгельма: "Богу известно, что делаю я это не по своей воле, и из-за бездельников я две ночи не спал, как следует". Добропорядочный человек, которого государственная служба сделала извергом.

Это Фридрих Вильгельм I. И тем более Фридрих Великий! Его слова "Король — это первый слуга государства", часто повторяемые в различных обстоятельствах, всем известны; менее известно, что во французском первоисточнике употребляется слово не "serviteur [20]", как это было часто позже, а "domestique " — "Le premier domestique de l'etat ", первый батрак государства. И это неожиданно напоминает о совершенно другом высказывании Фридриха, которое он также повторял во множестве вариаций: "Как я ненавижу это ремесло, к которому меня приговорил слепой случай моего рождения!"