Королевские идиллии - Альфред Теннисон

Похожий на летящего дракона.[54]

Корабль был залит светом – мореходы

По палубам сверкающим сновали —

И столь же быстро, как и появился,

Пропал. Тогда спустились маги к бухте.

Там море волновалось и бурлило.

Валы вставали все мощней и выше,

И, наконец, девятый вал, последний,

В себя вобравший половину моря

И полный голосами, встал до неба

И на берег низвергся с диким ревом,

Кроваво-красным пламенем объят.

И в глубине его, в огне, родился

Младенец беззащитный, и к ногам

Он Мерлина волною был подброшен.

Воскликнул Мерлин, взяв его: «Король!

Вот Утера наследник!» И когда

Последнее он слово произнес,

Край пенящийся вала огневого

Его ударил, яростное пламя

Вокруг него стеною поднялось,

И пламенем оделся он с младенцем.

И вдруг утихло все. И в небе чистом

Зажглась звезда. «Так вот, младенец этот, —

Закончил Блез, – и есть наш государь!

Не мог бы я спокойно умереть,

Пока о нем бы не поведал миру».

И вымолвив сии слова, пророк

Вошел в ужасное ущелье смерти,

Где будет он избавлен от вопросов,

Пока не выйдет из того ущелья

В другом его конце. Когда же я

У Мерлина спросила, правда ль это —

Дракон блестящий и дитя нагое,

Рожденное в огне морской стихии,

Смеяться начал Мерлин, а потом

Старинными трехстишьями[55], в которых

Загадка слово каждое, ответил:

«Здесь – дождь, там – солнце. Радуга над нами.

Мудрее станет юноша с годами.

Ум старца угасает, словно пламя.

Здесь – дождь, там – солнце. Радуга и лето.

Та правда – мне, тебе же – правда эта.

Твоя – в одеждах, а моя – раздета.

Здесь – дождь, там – солнце. Ярок небосклон.

Где тот, кто знает явь и знает сон?

Из бездны в бездну переходит он».

И хоть меня загадками своими

Разгневал Мерлин, можешь ты без страха

Отдать Артуру дочь свою, Гиньевру.

Поверь, король, великие поэты

Когда-нибудь Артура воспоют.

И темные преданья старины

Войдут, звеня, в сердца людей грядущих,

И эхо старой повести в часы

Их отдыха вечернею порою

Напомнит им о Короле Артуре.

Ну, а еще поклялся Мерлин мне —

И в этом не было ни тени шутки —

Что ежели Артур и будет ранен,

Он не умрет[56], а лишь уйдет, чтоб снова

Потом прийти. И будет усмирять

Языческие рати до тех пор,

Пока они, как и его народ,

Не назовут его своим монархом».

Обрадован ее словами был

Король Леодогран, и все же мысль:

«Что должен я ответить? Да иль нет?» —

Его не покидала. С думой этой

Он сну предался, и во сне увидел

За дальними полями холм высокий.

Его вершина пряталась в тумане,

И там – в тумане – призрак короля

То возникал, то исчезал. А ниже

Меч из холма поднялся, и олень

Упал, и в страхе стадо побежало.

Взметнулось к небу пламя. Вся земля —

От холма до стогов – покрылась вдруг

Клубами дыма, что, гонимы ветром,

Ползли к вершине и, в туман вливаясь,

Его сгущали. Призрак короля

Кричал порою что-то. Тут и там

Стояли люди. Кое-кто из них

Указывал на короля, другие,

Которых жгло и убивало пламя,

Вопили злобно: «Нам ты не король!

Ты – Утеру не сын. Ты – самозванец!»

И вдруг мгновенно изменился сон:

Туман рассеялся, растаял холм.

И лишь Король, увенчанный короной,

Остался в небесах… И в тот же миг

Леодогран проснулся и отправил

Трех королевских рыцарей младых,

Чьи имена Ульфиус, и Брастиас,

И Бедивер, к Артуру, молвив: «Да!»

Артур, известье получив, послал

Воителя, которого любил

И чтил безмерно, сэра Ланселота,

За королевой. Сам же у ворот

Стал, провожая рыцаря в дорогу.

И Ланселот исчез среди цветов

Весенних – был тогда конец апреля, —

И появился вновь среди цветов

В прекрасном мае, и уже с Гиньеврой.

И тем же утром перед алтарем

Святым его преосвященство Дабрик

Артура и Гиньевру обвенчал.

И радовались вместе с королем

Сему событью все, кто окружал

Его в тот час, те рыцари его,

Стоящие в одеждах белоснежных,

Те юноши прекрасные, что верно

Служить ему до гроба поклялись.

А от дверей собора приоткрытых[57]

Вдаль убегали майские луга,

И белым маем цвел святой алтарь,

И над главою Короля, как нимб,

Сверкало золотое солнце мая.

Стояли все вокруг, поражены

Красою неземной их королевы.

Курился фимиам. И слышен был,

Вплетаясь в гимны, дивный голос, схожий

С журчаньем вод, когда давали клятву

Всегда любить друг друга эти двое.

И произнес Артур: «Да будет так!

Твоя судьба – моя судьба отныне!

Клянусь тебя любить до самой смерти!»

И королева, опустив глаза,

Ответила ему: «Мой повелитель,

Клянусь тебя любить до самой смерти!»

И Дабрик, их перстами осенив,

Сказал: «Живите, царствуйте, любите

И сделайте наш мир другим. Отныне

Едины вы. И Круглый Стол всегда

Послушен будет воле Короля!»

Так молвил Дабрик. Но когда они[58]

Покинули собор, на них смотрели

С презрением посланники из Рима[59],

В молчании стоявшие у входа.

Потом кортеж по городу прошел.

Озарены огнем горячим солнца,

Сверкали одеянья золотые,

И звуки труб над шествием лились,

И рыцари Артура песню пели:

«Труби, труба! Вся жизнь, как май, бела!

Труби, труба! Ночь долгая прошла!

Труби над миром: «Слава Королю!»

Неужто нас захватит Рим, наш враг?

Меч из ножон! Руби врага, тесак!

Руби врага во славу Короля!

Кто с Королем, того не побороть.

Поведал тайну Королю Господь.

Руби врага во славу Короля!

Труби, труба! Из праха, люд, вставай!

Живи в нас, сила! Слабость, умирай!

Руби, тесак, во славу Короля!

Вперед! А коль умрешь ты в чистом поле,

Умрешь за Короля по Вышней воле!

Руби, тесак, во славу Короля!

Труби, чтоб солнце мая стало жарче,

Чтоб с каждым днем оно сияло ярче!

Руби, тесак, во славу Короля!

Король ведет нас за Христом, ведь он[60]

Самим Всевышним в тайну посвящен.

Руби врага во славу Короля!»

Так пели рыцари, вступая в замок.

А на пиру посланники из Рима,

Теряющего власть свою над миром,

Как некогда потребовали дани.

Но им сказал Король Артур: «Взгляните!

Вот те, что Королем меня считают,

Что поклялись сражаться за меня.

Порядок прежний кончился, на смену

Ему уже идет порядок новый.

Мы все в сраженьях умереть готовы

За нашего отца Христа. Мы видим,

Что стары вы, и от Стены от Римской

Нет сил у вас язычников прогнать.

Не будет дани вам!» Посланцы Рима

Из залы тотчас вышли в страшном гневе,

И началась борьба Артура с Римом.

Артуру были рыцари верны.

С их помощью Король все королевства

Британии смог подчинить себе.

В двенадцати великих битвах он[61]

Языческие орды одолел

И стал для всех единым государем.

КРУГЛЫЙ СТОЛ

ГАРЕТ И ЛИНЕТТА [62]

Сын младший Лота с Беллисентой – Гарет,

Который был высок не по годам,

Весной дождливой на разлив реки

Глядел, дивясь. Высокая сосна,

Подмытая потоком, вдруг упала

И в миг один была унесена.

Воскликнул Гарет: «Так бы рухнуть мог

Тщедушный рыцарь иль дурной король

От моего копья, когда б я с ними

Сразился. О бездушная стихия,

Крушащая все на своем пути!

Ты лишь снегами хладными взбухаешь,

Во мне же – кровь живая. Ты и я —

Мы созданы одною Божьей волей,

Но ты о том не ведаешь, а я,

Который знает все это и полон

Ума и сил, я вынужден сносить

Здесь, в замке доброй матери моей,

Существованье жалкое покорно.

Я здесь томлюсь, заласкан и затискан,

Поскольку мать меня юнцом считает!

Мать добрая моя – плохая мать!

Была б она похуже, было б лучше.

Но не хочу я худшей… Да отплатят

Тем небеса ей, что дадут мне силу

Мольбой несносной раздражать ей слух,

Пока она взлететь мне не позволит

В орлиные просторы, к Солнцу Славы,

Откуда устремившись вниз, я буду

И низости, и подлости разить,

Тем следуя Артурову веленью

Очистить мир… И неспроста Гавейн,

Когда он с Модредом[63] гостил у нас

Минувшим летом, попросил меня

Сразиться с ним. А он ведь истый рыцарь!

За неименьем лучшего, судьей

Стал Модред. В этой схватке тряханул

В седле[64] Гавейна я столь сильно, что

Сказал он: «Ты едва не победил!»

Да-да! Вот так он и сказал, а Модред

Стоял, кусая губы, и молчал.

Был мрачен как всегда он… Ну да Бог с ним!»

И возвратился юный Гарет в замок,

И, к матери войдя, воскликнул: «Мама,

Ты все еще во мне ребенка видишь!

Но любишь ли меня ты?» Смех в ответ:

«Гусенок мой, вопрос твой глуп ужасно!»

«Тогда, коль любишь, мама, ты меня,

Домашнего – не дикого – гусенка,