Сын человеческий - Аугусто Бастос

— Он укрылся в урочище и стал там ждать смерти. — Старик помолчал, потом добавил: — А до этого у него появился сын.

— Какой сын, таита? — спросил кто-то.

Старик не ответил, понурился и тяжело вздохнул.

Все мы знали, что у Гаспара Моры не было сыновей. Старик, казалось, раскаивался в своей болтливости, стыдился своей несдержанности.

Он продолжал рассказ, стараясь заставить слушателей забыть его необдуманные слова, и вернулся к тем временам, когда Гаспар еще был здоров и жил в деревне. Вместо уродливой маски, в которую болезнь превратила лицо Гаспара Моры, перед нами вставало смуглое, чистое, худощавое лицо с кроткими светло-зелеными глазами, каким оно, наверно, было в молодости.

Гаспар пропах древесиной — так много он с ней работал. Из самых отдаленных мест приходили покупать у него музыкальные инструменты и за ценой не стояли. Он не был жаден, брал себе лишь деньги, необходимые на покупку материала и всего прочего для работы. Остальное раздавал беднякам, которым жилось хуже, чем ему. Крестьяне Итапе были нищими, а тут еще посевы гибли: то пожар, то град, то саранча. Вот и росли их долги. Гаспар покупал одежду и еду вдовам и сиротам.

— Парни собирались в его мастерской, — говорил Макарио, — смотреть, как он работает. Он наставлял всякого, кто хотел научиться делать инструменты и играть на них. Он построил маленькую школу с резными подпорками для крыши. Я их больше не вижу, но знаю, что они там.

Да, они сохранились и по сей день. Время источило резные фигуры на сосудах и индейские орнаменты, которые Гаспар вырезал стамеской и теслом. На изображениях старческими посиневшими венами выступили прожилки дерева. Все это хранит неизгладимые следы его рук. Но по-настоящему дух Гаспара обитал в этом старом бродяге, который жил одними подаяниями и умудрялся носить такое чистое рубище, что мы просто диву давались.

Гаспар умер не так давно. А казалось, он канул в далекое, незапамятное время, словно седая старина разверзлась и поглотила его.

Макарио Франсиа как-то приближал к нам Гаспара.

— В сумерках Гаспар принимался играть на собственноручно сделанной гитаре, пробовал, как она звучит, слушал, здоров ли его инструмент…

Это я еще помню. Народ стекался на пастбище послушать Гаспара. Некоторые просто выходили из ранчо. Звуки гитары доносились до самого леса, докатывались до реки. Помню, мать как заслышит эту далекую гитару, так у нее на глаза наворачиваются слезы. Отец, возвратившись с работы на плантации сахарного тростника, старался случайно не звякнуть ломом, не стукнуть лопатой.

Даже после смерти Гаспара мы не раз слышали в лесу звуки гитары. Дрожащий голос Макарио обрывался. В тишине надвигающейся ночи, прорезанной голубыми искрами светляков, и в самом деле тихонько, как из-под земли, доносилось пение гитары. А может, это в нас звучало воспоминание, навеянное рассказами старика.

В эти минуты мы начинали понимать даже бессвязный лепет Марии Росы. В нем мы угадывали ту часть истории Гаспара, которая была окутана покровом тайны.

— Когда мы его слушали, никто не думал о смерти, — говорила потерявшая рассудок торговка лепешками с Каровени. — Он заснул в объятиях дерева. Он очень устал, потому что ему все время приходилось воевать с огромной летучей мышью… Но когда-нибудь он проснется и придет за мной. Его приведет комета. Они ему пробили гвоздями ноги и руки. Но комета его разбудит и снова приведет из лесу…

Огненный хвост, по-видимому, навсегда связал между собой впавшего в детство Макарио, безумную Марию Росу и умершего в лесу прокаженного.

Марии Росе было сорок лет, когда она родила дочь. Позднее материнство состарило ее прежде времени. Всклокоченные волосы начали седеть, но она по-прежнему любила Гаспара.

Тогда, видно, все женщины были влюблены в музыканта, вернее, в того человека, каким он представлялся каждой из них. Я и теперь ясно вижу этих девушек из Итапе в тот час, когда уже «никто не думал о смерти»… Ночную тьму пронизывает фосфорическое сияние светляков, Девушки стоят, потупясь, слушают музыканта и, должно быть, телом и душой тянутся к нему. Соперничество, вероятно, роднит их между собой и отдаляет от него. Он испытывает нежность только к той певунье без головы, которую сжимает в руках, склонившись в темноте над ее струнами.

Макарио ничего об этом не рассказывал, а почему— неизвестно. Может, и рассказывал, да я позабыл. Тогда меня эти вещи не занимали.

Помню, кто-то стал донимать старика каверзными вопросами.

— Гаспар умер целомудренным, — произнес Макарио спокойно и уверенно, хотя сам же сказал нам, что перед смертью у прокаженного родился сын. Впрочем, в его возрасте люди часто не помнят, о чем они только что говорили.

— Эх ты, старый грамотей! — посмеивались над Макарио близнецы Гойбуру.

Оба брата уже познали женщин и чванились перед нами, еще не приобщившимися к этому таинству. Старику не удавалось убедить их в том, что Гаспар умер целомудренным. Они считали Макарио плутом и обманщиком.

Этот сорвиголова Висенте украл у него золотую пряжку и носил ее на поясе.

Теперь я думаю, что братья питали затаенную злобу не только к Макарио, но и к Гаспару. Отец близнецов (позднее молодой бык пропорол ему рогами живот, и он умер) был заклятым врагом и Макарио и Гаспара. Он так ненавидел их, что однажды замахнулся ножом на Макарио и даже на Христа. Очевидно, сыновья унаследовали отцовскую ненависть. Хотя, по правде говоря, эти близнецы глумились над всем и вся.

Как-то вечером, у реки, Педро осквернил память покойного Гаспара, назвав его «шелудивым ублюдком». Для нас это было равносильно пощечине. Мы набросились на Педро, отколотили как следует, набили рот землей, словно хотели вогнать ему обратно в глотку оскорбление, похоронить его неверие в безгрешность человека, из всех людей самого для нас совершенного. Напрасно Висенте пытался защитить брата. Я наступил хулителю на горло, остальные держали его, чтоб не вырвался.

— Говори: ублюдок или нет! Ну-ка, повтори, если хватит духу!

— Нет! — простонал струсивший Педро.

Только тогда мы его отпустили. Через некоторое время я столкнулся у заводи с близнецами, и они меня чуть было не утопили: во-первых, хотели наказать за мою непоколебимую веру в чистоту Гаспара, во-вторых, отомстить за то, что мы, заступники Гаспара, накормили Педро землей. Я спасся потому, что умел плавать и мог продержаться под водой дольше, чем они. Но главным моим спасителем была непреклонная вера. Близнецы искали меня, хотели утопить, а я, задерживая дыхание, сидел под водой в густом иле и не закрывал глаз. Они решили, что я уже задохнулся, и ушли, даже не увидав на поверхности воды кровавых пузырьков, которые начали выходить у меня из носа и ушей. Еще немного — и мне пришел бы конец. Я и вправду задыхался, терял сознание и вдруг почувствовал, что меня вытаскивает со дна деревянная рука Гаспара. На самом деле это оказалось почерневшее корневище, за которое я ухватился.

Сначала никто не заметил, что Гаспар Мора исчез. Он не запер дома, не взял с собой ничего, кроме инструментов. А когда заметили, стали повсюду искать. Прочесали все дороги, заехали и в ближайшие деревни, и в самые дальние. Никто ничего не знал. Гаспар бесследно исчез.

Словно человека и не было.

Старухи молились о его возвращении. Девушки ходили грустные, печально понурив головы. Больше всех тосковала Мария Роса, которая приносила ему теплые, хрустящие лепешки, гроздья золотых бананов, холодную воду из родника, бьющего на холме, и не хотела брать денег. Она наливала воду в кувшин, обернутый влажными банановыми листьями. И сама Мария Роса смахивала на темный кувшин: смуглая, почти чернокожая, с округлыми формами, с глянцевитыми скулами и искорками в карих глазах.

Прежде Мария Роса принимала мужчин в своем маленьком ранчо на склоне Каровени. Ходили к ней пастухи и всякий проезжий люд, но мужчин из своей деревни она к себе никогда не пускала. Старухи косились на нее, за глаза перемывали ей косточки. Мария Роса не сердилась на них, просто не обращала внимания.

Гаспар Мора исчез. Его притихшее, закрытое на засов ранчо одиноко стояло среди кокосовых пальм.

В окне, занавешенном куском яркого ситца, больше не светился небольшой фонарь «летучая мышь».

— А Гаспар до того, как исчез, не бывал в ранчо Марии Росы? — спрашивали у Макарио, чтобы позлить его.

— Гаспар умер целомудренным, — упрямо твердил старик, уставившись в землю.

Теперь-то я хорошо себе представляю, как Мария Роса искала Гаспара, как ждала его, сгорая в очистительном огне, точно внезапно поняла, что из всех мужчин ей нужен один Гаспар Мора, а его-то нет и нет, и он никогда, видно, не вернется.

Прошли месяцы, а может, и годы. Однажды в деревне появился какой-то дровосек и рассказал следующее. Он валил деревья в глухом лесном урочище. Вечерело. Вдруг послышался звон гитары. Сначала он подумал, что это ему мерещится.