Сын человеческий - Аугусто Бастос

Книга Роа Бастоса вызвала упреки со стороны кое-кого из бывших друзей писателя, которые испугались ее народности, боевитости, революционного романтизма. К ней поспешили приклеить этикетку «завербованной литературы».

Но, сознавая свою ответственность перед народом, Бастос не свернул с выстраданного пути. В 1959 году в Аргентине увидел свет роман «Сын человеческий». Небольшой тираж мгновенно разошелся. Год спустя появилось второе издание. Затем роман переиздали на Кубе. Он был переведен на английский, португальский и чешский языки. По авторскому сценарию был снят фильм «Ы-ухей» («Жажда»), в основу которого положены главы из этой книги, посвященные войне в Чако. Музыку к фильму написал Асунсьон Флорес.

В 1960–1962 годах роман «Сын человеческий» был отмечен тремя литературными премиями в Аргентине, США и Италии как выдающееся произведение современной литературы Латинской Америки. Фильм «Жажда» был премирован в Аргентине и в Испании.

В одной из своих статей Роа Бастос назвал Парагвай загадочной страной, завороженной мифами. Христианские и языческие легенды пронизывают всю ткань романа «Сын человеческий». Эти легенды и образы входят в повседневный быт парагвайца, во многом определяют его поведение и поступки, вкусы и привязанности. Реалистический роман, претендующий на отображение жизни народа, не может не передать и эту сторону его миросозерцания. Более того, доступность романа в немалой степени зависит от того, насколько автору удается говорить с народом на языке привычных ему образов, понятий, словосочетаний. Мифологический строй романа, аналогии с Евангелием и древними преданиями гуарани — неотъемлемая часть реалистического метода автора, диктуемая сегодняшней парагвайской действительностью. Те критики, которые упрекают Роа Бастоса в подражании крупнейшему мастеру современной литературы гватемальцу Мигелю Анхелю Астуриасу (ему Роа посвятил книгу «Гром среди ветвей»), забывают, что сходные социальные условия и этнический состав населения порождают известное сходство также и в литературе этих стран.

Мифологические образы и сцены у Роа Бастоса обязательно получают авторское, рациональное истолкование. За ними стоят реальные прототипы парагвайской истории. Проза Роа Бастоса— это реализм, усвоивший современную литературную технику. Это — реализм, вызванный к жизни подъемом освободительного движения в преимущественно крестьянской, католической стране, говорящей на индейском языке и сохранившей нерастраченные сокровища фольклора.

Естественно, что писатель опирается на достижения своих предшественников по художественному освоению фольклора гуарани, прежде всего — на богатейшее литературное наследие уругвайского писателя Орасио Кироги. Правда, в центре внимания последнего стоял конфликт человека с буйной, тропической природой. У Роа Бастоса стихийные силы имеют служебную функцию, помогая глубже раскрыть столкновения между людьми, как, например, в сценах каторжного труда рабочих на плантациях парагвайского чая. Роа подчеркивает, что «зеленый ад» создан не столько природой, сколько жаждой наживы, алчностью иностранных компании и их местных приспешников. В этом он перекликается с романом аргентинского писателя Альфредо Варелы «Темная река».

Важнейшей особенностью творческой манеры Аугусто Роа Бастоса является революционное истолкование мифологических и евангельских образов. Он продолжает утверждать принципы «завербованной литературы» и превращает литературные произведения в средство борьбы. Подлинный герой романа — рабочий Кристобаль Хара, которому его товарищи дали ироническое прозвище «Кирито» (на гуарани — Христос). Это настоящий народный вожак, руководитель одного из многих партизанских крестьянских отрядов начала 30-х годов. Он уже не верит в мифы, хотя жадно впитывает богатый житейский опыт индейского вождя Канайтй. В ответ на упреки Сальюн, этой парагвайской Марии Магдалины: «…Тебе никого и ничего не жалко…» — современный Христос отвечает: «Я выполняю свой долг… То, чего не может сделать человек, никто не сделает». Ответ бунтаря, богоборца, но ответ, доступный пониманию религиозного крестьянина, ответ, помогающий последнему стряхнуть путы покорности и подняться на борьбу за утверждение своего человеческого достоинства.

Роа Бастос отдает дань идеалистической мелкобуржуазной концепции так называемого революционного мифа. Устами Мигеля Беры, интеллигента, одетого в военную форму, писатель выражает искреннюю веру в социально-организующую роль мифа. «Для этих людей имеет смысл только такое будущее, которое своими корнями уходит в прошлое и обладает его притягательной силой. Они не думают о смерти. Они живут сиюминутным делом. Их соединяет страсть, обуревающая в данный момент, страсть, которая выводит их из мирка чисто личных интересов, связывает с каким-то общим делом, пусть даже неосуществимым, но бескорыстным».

После того как потерпела неудачу попытка разрушить традиционное общество усилиями рационально мыслящих, но изолированных от народа мелкобуржуазных революционеров, писатель стремится проложить дорогу к обездоленным массам крестьян через привычные евангельские представления, слитые с индейскими легендами. Согласно этой концепции призыв к восстанию, облеченный в форму то ли евангельской притчи, то ли индейской легенды, может вызвать стихийный бунт крестьян, если те поверят новому пророку. Эти богостроительские нотки, поэтизация бунта в известной мере обусловлены отсталостью Парагвая, властью отживших представлений и образов над коллективным сознанием крестьянства и даже части интеллигенции. Но запас жизненных наблюдений автора оказывается все же сильнее, богаче этой философско-социологической схемы: он заставляет Роа в конечном счете поломать эту схему. Его герои выбирают не «путь бога», а «путь человека». Христос для них не бог, а пример революционера, каким он был, скажем, у А. Блока. И это подчеркнуто лишний раз даже названием романа.

Строй образов и стиль романа претерпевают заметную эволюцию. На смену Христу патриархального Парагвая, музыканту и скульптору Гаспару Море (прообразом послужил поэт Ортис Герреро, который первым начал записывать народную музыку в Парагвае), приходит мессия современности — рабочий, атеист, верящий в разум и силу человека труда и поднимающий этого человека на бой и с природой, и с эксплуататорами, и со штрейкбрехерством, трусостью, себялюбием — со всем наследием прошлого.

Роман выглядит как серия фресок, раскрывающая драму парагвайского народа. Перед глазами читателя проходят сто пятьдесят лет, последовавшие за провозглашением независимости Парагвая, хотя действие романа развертывается на протяжении немногим более трех десятилетий XX века. Чередование этих фресок отображает постепенное высвобождение человека из-под власти мифа.

«Сын человеческий» открывается картинами из жизни парагвайской деревни, пребывающей во власти мифов. Крестьяне, вчерашние рабы и вольноотпущенники, трепещут перед оборотнем. Ягуаретё-Ава, человеком-ягуаром. Они боятся очаровательного кудрявого карлика Ясй-Ятерё, который якобы крадет детей и пьет кровь заблудившихся в сельве путников, и думают, что этот карлик — бог, олицетворяющий плодородие и красоту, дающий начало всему живому. Они искренне верят, как верили тысячи лет назад их предки, что именно белолицый бородач Суме обучил людей добыванию огня, земледелию, гончарному делу. Они надеются, что Суме когда-нибудь возвратится, как обещала легенда, и восстановит справедливость на земле. Надежды их дедов обманули испанские завоеватели, которые поработили индейцев от имени святого Фомы, превратили их в крепостных ордена иезуитов. Их отцы поверили диктатору Хосе Гаспару Томасу Родригесу де Франсиа (1756–1840), который возглавил независимое парагвайское государство, но не избавил народ от жестокой эксплуатации местных помещиков и бюрократов. А сами они стали жертвой новых белолицых завоевателей, всевозможных томасов — владельцев английских и американских компаний, которые вторглись в Парагвай и подвергли его грабежу. Даже восставая против поработителей, как это делает Макарио Франсиа, они уповают не столько на свои силы, сколько на божью благодать. Этому миру мифа созвучен многоплановый стиль повествования, аллегоричный, изобилующий недомолвками, намеками, символами. Многие сцены и персонажи как бы светят отраженным светом, светом Евангелия и древних индейских легенд.

Но вот вместо доверчивого Макарио на сцену выходит новое поколение парагвайцев. На горьком опыте отцов и своем собственном оно убеждается, что роль Суме призваны сыграть они сами. Несправедливая война с Боливией, война в Чако, опалила, а кое у кого и выжгла душу. Предельно ясно оценивают войну ее ветераны Корасон Кабраль и Иларион Бенитес. «Наше счастье, что кончилась эта проклятая бойня», — говорит первый. «Защищать отечество! Мы защищали земли гринго! Отечество — это и мы тоже. А кто нас теперь защищает?» — гневно спрашивает второй.