Далекие охотничьи годы - Николай Михайлович Мхов

Сердце собственника

Темно, окно в морозном уборе. Половина седьмого утра, пора выходить.

Я надел приготовленный с вечера рюкзак, в котором лежал завтрак и белый халат, положил в карман ватных штанов пяток патронов и забросил за плечи ружье.

На заснеженной ступеньке крыльца терпеливо ожидал Митя. Громила, уткнувшись лобастой башкой ему в колени, урчал от наслаждения, помахивая правилом, — Митя чесал его за ушами… С первых же дней совместной охоты повелось у нас встречаться на крыльце. Сколько я ни просил заходить в дом, Митя не соглашался.

— Мы тут с Громилкой!.. — и деликатно, чтобы никого не разбудить в доме, шепотом вел с собакой душевный разговор.

На охоте Митя был вежлив, предупредителен, а иногда до обиды заботлив о моей старости.

Однажды на тяге убитый вальдшнеп упал в болото. Я было полез за ним, но сразу завяз между кочками в топкой жиже.

— Не беспокойтесь, папаша, достану… — вдруг послышалось сзади.

Я обернулся: ко мне подходил небольшого роста, широкий в плечах хлопец с ружьем, в кирзовых сапогах и солдатской защитной куртке. Ловко прыгая с кочки на кочку, он быстро добрался до вальдшнепа, и, подавая его мне, представился:

— Демобилизованный, Митя!

Так состоялось наше знакомство.

Работая на заводе слесарем, Митя не имел возможности надолго и далеко уезжать на охоту и поэтому довольствовался угодьями своего района, где было много охотников и мало дичи. Но зайчики все же водились, и мы с Митей — и по черной и по белой тропе — чуть ли не каждый выходной отправлялись в знакомые перелески.

С ним я, откровенно говоря, барствовал.

— Да вы сидите, сидите, я сам! — отстранял меня Митя от всякой работы.

Особенно не протестуя, я с удовольствием уступал его настояниям — садился, а он заготовлял хворост, бегал за водой, разжигал костер, улаживал на рогульках чайничек и котелок с варевом…

Проплутать весь день по лесу зимой и летом, в дождь и ветер, в жару и вьюгу — для Мити сущие пустяки. Но возвращаться домой пустым, без убитой дичи, — неподдельное горе.

— Ну какая это, к чертям, охота! Попусту дурь из ног выколачивали! Стыдно домой идти, — огорчался Митя.

— Зато какая прелесть в лесу! — утешительно заметишь ему.

— Прелесть, прелесть… — бесцеремонно прерывал досадным восклицанием Митя, — а дичи нет!..

— Так тебе мяса не хватает? — ядовито спросишь его.

— Да, мяса — добытого на охоте! — решительно и раздраженно отрубал Митя и демонстративно уходил вперед, давая понять, что не желает на эту тему вести разговор с сентиментальным, старым чудаком.

При всяких иных обстоятельствах он оставался воспитанным, приятным молодым человеком. По старым неписаным охотничьим правилам вся убитая дичь делится поровну с товарищем по охоте.

Когда я откладывал Мите его долю, он конфузился, благодарил, отказывался.

— Спасибо, что вы! Я же все мазал… Это же ваш убой.

— Бери, бери.

— Тогда спасибо! — бодро соглашался Митя и уже радостно заключал: — Не пустой домой приду.

Он был не жадный и не скупой. Весь свой заработок отдавал матери, с удовольствием преподносил дорогие подарки своей девушке, к слову сказать милой хохотунье, которую он счел долгом познакомить со мной.

Митю она называла Митяшкой, а Митя ее — Светланкой. Мне приятно было смотреть на здоровые, цветущие лица, слышать беспричинный, от избытка молодости, смех, и поэтому я всегда с удовольствием соглашался «захватить с собой Светланку».

Для этих походов Митя купил ей сапожки и плащик с капюшоном. На привале он извлекал из рюкзака дорогое вино, недешевые закуски, очевидно тратя на них все свои, а возможно и занятые специально для угощения Светланки, деньги.

Да, Митя был не скуп и не жаден, но к дичи испытывал такую ненасытную алчность, что временами становился даже неприятен. Не был он и хвастлив: не выставлял напоказ дичь, как это делают многие, пристегивая ее удавками к поясу; носил добычу в рюкзаке и норовил пройти незаметно, малолюдными переулками.

— Витрина! — презрительно говорил Митя об охотниках-хвастунах.

Он учился в вечернем техникуме, а Светлана — в школе рабочей молодежи. Всю неделю они были предельно заняты, с раннего утра до поздней ночи. Зато в субботу, наскоро закусив и переодевшись, уходили на каток, уезжали за город на лыжах, покупали билеты в кино или театр и расходились по домам наполненные друг другом, просветленные и осчастливленные своим теплым чувством.

А утром в воскресенье, чуть свет, Митя уже сидел на крыльце и, дожидаясь меня, вел с Громилой приятный им обоим тихий разговор.

И все же мне пришлось расстаться с Митей из-за его непреоборимой жадности к дичи.

Как-то в конце декабря гоняли мы русака. Громила то уходил со слуха, то накатывался густым надрывным гулом, и мы спешили подставиться к зайцу. Но гон вдруг сворачивал в сторону и снова затухал где-то за полем.

Вконец измученный, я дотащился до того места, откуда Громила поднял русака, и твердо решил не уходить отсюда до выстрела.

Неутомимый Митя соскользнул в овражек, выбрался на противоположный край и побежал, жикая лыжами, наперерез гону. Внезапно послышался другой, не Громилин, голос, и высокий, с захлебом, лай, нарастая, покатился вдоль леса.

«Славная сучонка, — подумал я. — Азартно и вязко держит…» Донесся выстрел. Собака умолкла.

«Добрал!» — решил я и медленно двинулся к опушке, желая посмотреть собаку и ее владельца.

Снег был плотный, широкие лыжи, не проваливаясь, легко скользили, оставляя приметный, ровный след.

День выдался морозный, в сверкающих брызгах солнца, в искристой белизне снега, в хрустальной певучести звуков…

В каждой охоте, особенно зимней, есть минуты такой духовной глубины, такого бездумного просветления, что сам становишься неотделим от снега, воздуха, простора и все в тебе поет очищающим от скверны, благословляющим мир ликованием. Тогда садишься на пенек, запрокидываешь голову к небу и слушаешь только себя, видишь только свое, и нет ничего кроме щемящего сердце восторга да всепоглощающей, первозданной тишины. Такие минуты драгоценны, и название им — счастье.

Вот так, зачарованный, опустился я на заснеженный пень у опушки березняка и, окутанный снежным безмолвием, отдался светлому блаженству.

Вдруг грубые окрики, ругань ворвались в день, нарушили сказку…

Я поспешил на голоса.

По колени в снегу стояли два охотника, готовые броситься друг на друга. Между ними лежал беляк.

Оказывается, Митя убил зайца из-под собаки незнакомого охотника и пожелал забрать его себе. Хозяин собаки потребовал возвращения зайца. Я подоспел к тому моменту, когда Митя уже сбросил рюкзак, положил на него ружье и подступил к охотнику с кулаками. Малый оказался не из