Далекие охотничьи годы - Николай Михайлович Мхов

сырые рукава негреющей сатиновой рубахи, нахлобучив кепку на уши, чтобы с козырька не стекали на нос противные капли… Но вот собака придержала ход, алчно хватила пастью воздух, потянула — и мгновенно забыты холод, сырость, щекочущие струи за шиворотом; рука срывает с плеча ружье, шаг становится медленней, рассчитанней, легче.

— Спокойно, собачка. Спокойно, милая…

Телу жарко, кепка откинута на затылок, дыхание глубокое, но не слышное, пальцы жадно сжимают шейку ложи… А потом стойка, выстрел, возбужденные крики, во всем теле неуемная сила. С полем!

Хорошо, упоительно хорошо охотничье августовское утро с добрыми, страстными, понимающими толк в охоте собаками.

Стрелял Константин почти всегда навскидку, метко, но никогда не хвастался убоем и терпеть не мог вранья о потрясающей стрельбе без промаха. И когда увлекшийся охотник, переступая нормы возможного, пылко жестикулируя, начинал изображать, как с одного выстрела у него «валится» пара, как на тяге «бьет дублетом» и вальдшнепы «камнем падают прямо в ноги», Костя бесцеремонно останавливал «меткого» стрелка:

— Хватит, дорогой, а то всю дичь перебьешь.

Хорош, красив был он в момент выстрела. Именно таким должен быть охотник-спортсмен: крепкий, статный, подавшийся вперед, с твердым упором на левую ногу, со склоненной к ложе головой; в каждом изгибе его тела чувствовалась слитность с застывшей в страстном ожидании собакой….

Жизнь в шалаше наряду со многими прелестями чревата и неприятными случайностями.

Однажды, вернувшись с охоты, мы застали трех молодцов с весьма «агрессивными» намерениями.

— Водка есть? — не здороваясь, обратился к Константину Васильевичу чумазый, веснушчатый малый в зеленой шляпе.

Собаки зарычали.

— Папаша! — примиряюще предложил другой, в сандалетах на босу ногу. — Закусим, выпьем и разойдемся, как в море корабли.

Константин молчал, сдвинул брови, изучающе приглядывался к ним. У Марго на загривке вздыбилась шерсть, Джильда, лязгая, показывала зубы.

— Вот что, ребята, — сказал я, беря собак на сворку, — идите-ка вы по добру по здорову!

— Ну, зачем же идти, — воспротивился Константин. — Посидим, поговорим, познакомимся. Видишь, хлопцам выпить захотелось, придется угостить!

Неожиданный оборот разговора насторожил ребят.

— Ты, папочка, — угрожающе поднялся третий, худой, высокий, с рябинами на впалых щеках, — шуточки шути с шутниками. Я, папочка, могу шутя серьезное сделать! И если у тебя, папочка…

Договорить он не успел. Константин так рванул его за руку и вывернул ее к спине, что малый присел и покрылся бурыми пятнами.

Двое бросились на помощь, но собаки свирепо зарычали, и они остановились.

— Если пошевелитесь, спущу собак! — пригрозил я.

— А ну, выворачивайте карманы! Черт вас знает, кто вы такие! — приказал Константин.

В карманах оказалась всякая ерунда: спички, папиросы, перочинный нож, платок, кусок колбасы в газетной бумаге, скомканные рублевки.

Константин спокойно сказал:

— Дураки вы и прохвосты. Руки о вас пачкать противно, а надо бы проучить. Разжигайте костер!

Через полчаса над огнем висел чайник и котелок с варевом. Пристыженные ребята рассказывали о незадачливом своем похождении. Работали они на торфодобыче и малость подгуляли в соседнем поселке, потом с кем-то подрались и отправились в лес «привести себя в чувство». Бродили, бродили, да и наткнулись на наш шалаш.

Уходя на охоту, мы обычно прятали в укромном месте продукты и ценные вещи, и ни водки, ни закуски в шалаше ребята не нашли; увидев, что нас всего двое, да к тому же не молодых, они решили «взять на испуг».

Константин принес бутылку. Выпили, пообедали. Ребята так были сконфужены, так покаянно молили «простить за ради Христа» и так рьяно благодарили за «наставление», что мы «простили» и предложили переночевать у нас. Но им с утра надлежало приступить к работе, поэтому, расспросив подробно о дороге, еще и еще раз извинившись и пообещав «век не забыть дорогое знакомство», отправились восвояси…

Но случались и другие неожиданности. Особенно знаменательна последняя из них.

В тот август мы обосновались на крутом берегу Оки, километрах в десяти от большого села, не в шалаше, а в палатке. Охотились больше на болотную мелочь и уток. У нас была лодочка, и мы часто проводили в ней с удочками утренние и вечерние часы.

Сидим как-то раз погруженные в созерцание неподвижных поплавков, упиваемся солнечным простором, и вдруг закатистый хохот выводит нас из забытья. Поднимаем головы: на берегу две девушки и хлопец.

— Пожалуйста, извините! — кричит одна, в голубой повязке. — Вы так замечательно клюете носами — невозможно удержаться. Поплавки не шевелятся, а вы клюете…

— Откуда вы появились? — спрашиваем их.

Девушка протянула руку в сторону далекого села.

Смотали удочки, подъехали к берегу, вылезли.

Это были комсомольцы из соседнего колхоза. Завязался разговор, посыпались шутки, остроты. Мы получили истинную радость от этих милых молодых людей. В колхозе они работали на животноводческой ферме и одновременно учились на общеобразовательных курсах. Молодые люди с удовольствием приняли наше приглашение попить совместно чайку у палатки, и скоро вокруг костра поднялась веселая суетня. Девушки готовили завтрак, Виктор хлопотал над огнем.

— Вот молодежь! Что общего с теми обормотами? Сколько в них непосредственной жизнерадостности, веры в будущее. Жалко, нет Стеши! — расхваливал Константин нежданных друзей после их ухода.

В тот охотничий месяц обе девушки — Катя с Олей — и Виктор, а с ними и их подруги и товарищи были частыми, желанными нашими гостями. С ними было так легко, так приятно, кто Костя перед отъездом взял с них слово побывать у него в городе.

— Жена у меня великая мастерица угощать: от ее изделий невозможно оторваться, — радушно соблазнял Константин Васильевич.

Виктора он обещал устроить к себе на завод и в вечерний техникум.

Константин Васильевич сдержал свое слово: поздно осенью, после уборки картофеля, Виктор был принят на завод учеником в токарный цех. На следующий год выдержал экзамен и стал студентом вечернего техникума. Сейчас он — инженер-конструктор.

Катя с Олей зимой приехали к Степаниде Григорьевне и так обрадовали ее своим посещением, так пришлись ей по душе, что она продержала их целую неделю, возила в Москву, в театры, закормила всяческими маринадами и сладостями своего приготовления и, расставаясь, обязала их непременно побывать еще раз до весенних работ.

Случайное знакомство перешло в постоянную, нерушимую дружбу. С нежностью истосковавшейся по материнству женщины привязалась Степанида Григорьевна к ласковым девушкам. И когда Катя с Олей поступили в институт, Стеша заботилась о них, как о своих детях.

— Таких радушных, сердечных, умных людей я никогда не встречала, — вспоминает Катя, ныне мать четверых детей, главный агроном крупного совхоза, Екатерина Федоровна Старикова.

— Для меня Константин Васильевич был воплощением коммуниста-ленинца… А Степанида Григорьевна — неотъемлемым его дополнением, — добавляет Оля — Ольга Сергеевна Рублева, ветврач