Человек в этом мире — большой фазан - Герта Мюллер

Виндиш делает глоток. «Старая Кронер умерла», — говорит он. Жена дует на свой чай. У нее маленькие, красные глаза. «Да и колокол звонит», — кивает она.

На щеке у нее красные пятна. Это след от руки Виндиша. Это от дымящегося чая. Это проступили трупные пятна старой Кронер. Звон колокола проникает сквозь стены. Звонит лампа. Звонит потолок.

Виндиш глубоко вздыхает. Вздох он отыскивает на дне чашки.

«Кто знает, когда и где мы умрем», — говорит его жена. Она касается волос, взлохмачивает еще одну прядь. По подбородку у нее стекает капля чаю.

На улице брезжит серый свет. Окна скорняка ярко светятся. «Сегодня после обеда похороны», — сказал Виндиш.

Пропитые письма

Виндиш едет на мельницу. На мокрой траве поскрипывают велосипедные шины. Он смотрит, как у него между коленями вращается колесо. Тянутся сквозь дождь заборы. Сады шуршат. С деревьев каплет.

Памятник павшим воинам окутан серой пеленой. У лепестков роз коричневые края.

В углублении скопилась вода. Колесо велосипеда тонет. Вода брызжет Виндишу на штанины. Дождевые черви кольцами сворачиваются на мостовой.

Окно у столяра открыто. Постель застелена. На ней красное плюшевое покрывало. Жена столяра одна сидит за столом. На столе — кучка зеленой фасоли.

Крышка гроба старой Кронер больше не стоит. Мать столяра улыбается с фотографии над кроватью. Из смерти белой далии она теперь, улыбаясь, глядит на смерть старой Кронер.

Пол голый. Столяр продал красные ковры. Заполнил длинные анкеты. Уже ждет паспорта.

Дождь льет Виндишу на затылок. Плечи у него мокрые.

Жену столяра то к пастору зовут — из-за свидетельства о крещении, то к милиционеру — из-за паспорта.

Ночной сторож рассказал Виндишу, что пастор в ризнице поставил железную кровать. В кровати пастор вместе с женщинами разыскивает свидетельства о крещении. «Если все идет гладко, — толковал сторож, — пастор проводит поиск пять раз. Ну а если требуется основательно заняться, то десять. Милиционер тоже по семь раз теряет или куда-то перекладывает заявления и гербовые марки некоторых семей. Он ищет их вместе с женщинами, которые хотят выехать. Ищет на матраце в почтовом складе.

Твоя жена, — посмеивался сторож, — для него старовата. К твоей Катарине он близко не подойдет. Но ведь еще дочка на очереди. Пастор ее откатолит. А милиционер приматрасит и лишит гражданства. Почтальонша дает милиционеру ключ, когда предстоит работа на складе».

Виндиш пнул каблуком дверь мельницы. «Пусть только попробует. Муку он получит, а мою дочь — нет».

«Наши письма потому и не доходят, — ввернул сторож. — Мы их отдаем почтальонше вместе с деньгами на почтовые марки. Она за эти деньги покупает шнапс. А письма прочитывает и выбрасывает. Пока у милиционера нет работы на складе, он сидит на почте возле почтальонши и хлещет шнапс. Ведь для матраца почтальонша ему не подходит, стара».

Сторож погладил свою собаку. «Уже сотни писем почтальонша пропила. И сотни пересказала милиционеру».

Большим ключом Виндиш отпирает дверь мельницы и отсчитывает два года. Поворачивает маленький ключ в замке и считает дни. Потом шагает к мельничному пруду.

Пруд неспокоен. По нему ходят волны. Ивы завернулись в листву и ветер. Стог сена отбрасывает на пруд свое отражение. Оно непрерывно движется и остается на месте. Лягушки шмыгают вокруг стога, волочат по траве белые брюшки.

У пруда сидит сторож и икает. Из-за воротника у него всякий раз выскакивает кадык. «Это от синего лука, — говорит он. — Каждую луковицу русские нарезают тонкими кружочками и посыпают солью. Луковица от соли раскрывается, как роза. Пускает сок, чистый и светлый, будто вода. По виду она смахивает на водяную лилию. Русские по луковицам бьют кулаком. Некоторые клали их под пятки. Я видел. И на пятках поворачивались. Русские бабы поднимали юбки и опускались коленями на луковицы. Они на коленях поворачивались. А мы, солдаты, хватали их за бедра и поворачивались вместе с ними».

Глаза у сторожа водянистые. «Я ел этот лук — от коленей русских баб он был мягким и сладким, как масло». Щеки у сторожа в морщинах, но, пока он говорит, его глаза молодеют, отливая луковичным блеском.

Виндиш приносит на берег пруда два мешка с мукой и накрывает брезентом. Ночью сторож доставит муку милиционеру.

Тростник покачивается. К его стеблям прибилась белая пена. «Как кружевное платье у танцовщицы, — думает Виндиш. — Напольной вазы в моем доме не будет».

«Всюду эти бабы. Даже в пруду», — говорит сторож. Виндишу привиделись в тростнике нижние юбки. Он возвращается на мельницу.

Муха

Старая Кронер в черном одеянии лежит в гробу. Руки на животе стянуты белым шнуром, чтобы не соскользнули. Чтобы молились, когда попадут наверх, к Небесным вратам.

«Такая красивая, будто спит», — твердит соседка, тощая Вильма. Ей на руку села муха. Тощая Вильма шевельнула пальцами. Муха пересела на чью-то маленькую руку рядом.

Жена Виндиша стряхивает дождевые капли с головного платка. Прозрачные шнуры протянулись к ее туфлям. Возле молящихся женщин стоят зонты. Под стульями ползут водяные ленты. Извиваясь, поблескивают между подошвами.

Жена Виндиша села на свободный стул у двери. Из каждого глаза выплакала по большой слезе. На щеку ей уселась муха. И одна слеза скатилась на муху. С влажными крыльями муха облетела комнату. Прилетела снова. Села жене Виндиша на морщинистый палец. Молясь, жена Виндиша поглядывает на нее. Муха щекочет кожу возле ногтя. «Та же муха была под иволгой. И сидела в сите для муки», — думает жена Виндиша.

В молитве она отыскивает себе место для углубления. Вздыхает над ним. Вздыхает так, что руки у нее начинают двигаться. Так, что ее вздох ощутила муха на ногте. И мимо ее щеки снова полетела в комнату.

Едва шевеля губами, жена Виндиша жужжит: «Моли о нас».

Муха кружит под потолком. Она жужжит молельщицам у гроба длинную песню. Песню о дождевой воде, песню о могиле-земле.

Плаксиво жужжа, жена Виндиша выдавила еще пару слезинок. Дала им стечь по щекам и подсолила вокруг рта.

Тощая Вильма ищет под стульями свой носовой платок. Ищет среди обуви, между ручейками, вытекающими из-под черных зонтов.

Находит четки. Лицо у тощей Вильмы маленькое и заостренное. «Чьи четки?» — спрашивает она. Никто в ее сторону не глядит. Все молчат. «Кто его знает, — сама себе отвечает Вильма. — Многие здесь побывали». Четки она прячет в карман длинной черной юбки.

Теперь муха уселась на щеку старой Кронер. Единственно живое на мертвой коже. Муха жужжит в онемелом углу рта, танцует на окаменелом подбородке.

За окном шуршит дождь. Короткие ресницы псаломщицы подрагивают, будто дождь ей заливает лицо. Будто смывает глаза. Вместе с изломанными молениями ресницами. «По всей стране ливень», — говорит она. И спешит закрыть рот, пока это произносит, словно в горло к ней уже затекает дождевая вода.

Тощая Вильма смотрит на мертвую. «Только в Банате, — возражает она. — У нас погода из Австрии, а не из Бухареста».

Вода молится на улице. Жена Виндиша втянула носом последние слезинки. Сказала: «Старые люди говорят: кому в гроб льет дождь, тот, значит, был хорошим человеком».

Над гробом старой Кронер букеты гортензии. Они грузно и фиолетово вянут. Смерть, состоящая из кожи и костей, лежит в гробу. Букеты гортензии она возьмет с собой. И молитва дождя их прихватит.

В непахнущий бутон гортензии карабкается муха.

В комнату входит пастор. Шаг у него тяжелый, а тело будто налито водой. «Слава Иисусу Христу», — говорит пастор, передавая министранту черный зонт.

Женщины молитвенно жужжат, и жужжит муха.

Столяр вносит крышку гроба. Дернулся лист гортензии. Лиловея и мертвея, он слетает на молящиеся руки, стянутые белым шнуром. Столяр кладет на гроб крышку. Короткими ударами забивает в гроб черные гвозди.

Катафалк сверкает. Лошадь косится на деревья. Кучер серой попоной накрывает лошади спину. «Лошадь простудится», — поясняет он столяру.

Министрант держит над головой пастора большой зонт. Ног у пастора нет. Черная ряса метет подолом по грязи.

Виндиш чувствует, как вода хлюпает в ботинках. Он вспомнил о гвозде в ризнице. О гвозде, на котором висит ряса. Теперь столяр вступил в лужу. Виндишу видно, как погружаются в воду шнурки на его ботинках.

«Черная ряса всего нагляделась, — размышляет Виндиш. — Видела, как пастор на железной кровати ищет вместе с женщинами свидетельства о крещении». Столяр о чем-то спросил. Виндишу слышен его голос. Слов не различить. Он слышит кларнет и большой барабан у себя за спиной.

У ночного сторожа шляпа с бахромой из дождевых шнуров. Вздувается надгробное покрывало, и трясутся гортензии на выбоинах. Свои листья они сбрасывают в грязь. Под колесами грязь блестит. Катафалк кружит по стеклу луж.