Культурный слой - Дана Арнаутова

— Да, милый, — послышался приглушенный, будто стертый расстоянием голос. — Нет, я спала. Так хочется спать… А ты, милый? Да… Нет. Газеты? Не видела. Я перестала читать газеты, от них голова болит. И от телефона. То есть… от телевизора. Джереми, когда ты приедешь? Неделя? Ммм… Ты что-то… разрыл?

«Раскопал, — мысленно поправил ее Джереми. — Ты всегда говорила «раскопал», подцепила у Кита. Но слова уходят. Прости».

— Да, почти, — отозвался он вслух. — Отдыхай, Элли. Я скоро приеду. И еще позвоню тебе попозже…

Потом он целых две минуты — непозволительная роскошь в его положении! — сидел на кровати, сжимая телефон и уставившись в одну точку. Пискнул ноутбук: на почту начала сыпаться информация от армии стажеров Кита. Вздрогнув, Джереми придвинул его поближе, лихорадочно прикидывая план статьи. Пусть так! Он возьмется за эту работу и сделает ее как можно быстрее. В биографии Навкина масса белых пятен. Кит получит свою серию. А Джереми — достаточно грязи, чтобы заставить комитет задуматься о кандидатуре для следующего объекта переноса. Ван Страабонен упоминал об идее создать специальную квоту награждения для математиков? Вот пусть и начнут с Элен! Только этим можно оправдать то, что он торчит в Москве, когда нужен ей там.

К чёрту диктофон, Джереми помнил весь разговор наизусть. Но все-таки нажал клавишу, и рядом раздался отчетливый, глуховатый голос Навкина. На мгновение показалось, что пахнет крепким чаем.

I

Помню, я пытался угадать, как это будет. Что почувствую? Мерещились холод, мурашки и онемение разом всего тела, как бывает, когда отсидишь ногу. Думал, буду мыслить чужими мыслями и с удивлением натыкаться на них там, где привык находить свои. Думал, чем чёрт не шутит, заговорю на английском. Нет. Не так.

Запах. Повсюду, повсеместно, сводил с ума, заставлял тонко скулить от бессилия. Омерзительный, навязчивый, такой сильный, что не давал думать. Кислый запах больного пота, протухшей рыбы, мочи и тёплой гречки. Хуже всех был именно этот, последний, домашний — он доводил до изнеможения, путал мысли и преследовал даже во сне. Только на третьи сутки я понял главное — от него невозможно избавиться. Неважно, сколько раз обтирают огромное, раздутое тело мылом и уксусом, пускают воздух в комнату и меняют бельё. Запах неистребим. Потому что его не существует. Он только кажется, существует лишь в мозгу, как след своего прежнего хозяина. Не знаю, что он означает. Может, застоявшуюся кровь и не выведенные шлаки, густо в ней растворённые. Может, простая ошибка восприятия — Герман Игоревич предупреждал, что подобные мелочи возможны. Легко себе представить: вот моя, Витальки, карта восприятия запахов — на клетке a1 там, скажем, запах молока, а рядом, на клетке b1, запах влажной пыли, а вот карта этого жирдяя — на a1 у него пыль, а на b1 та самая тёплая гречка. От одной мысли начинает мутить. Никогда больше не смогу есть кашу. Наверное.

Нужно бы рассказать шефу, он поймёт. Герман Игоревич умница и очень внимателен, этого не отнять. Впрочем, не стоит. Он и без того понял: первое, о чём я попросил тогда — открыть окно, пустить воздух. И вымыть полы. И выпить коньяку. Смешно, но дали — сладкий, душистый и густой как масло коньяк. В столовой ложке.

Шеф сам подносил ложку ко рту и вливал в непослушные губы, приговаривая своим мягким картавящим, курлыкающим голосом.

— В следующий раз, друг мой, выпьем за успешное завершение нашего эксперимента!

Знал бы я, чем обернётся! Помню, в детстве, в деревне, я как-то нашёл коровий рог. Бог его знает, как корова без него осталась, может, бодалась слишком да сорвала, как ноготь с пальца. А может, ещё как, но об этом думать не хочу. Так вот, красивый был рог: большой, крепкий, изогнутый, постучишь — отзывается сухим костяным звуком. Но вонял он страшно. Крепче всякой нашатырки (вчера прочитал случайно, что по-английски «нюхательная соль» будет «дух оленьего рога», вот и вспомнил всю эту историю). Запах был настолько невыносим, что я решил во что бы то ни стало от него избавиться. Рог-то было жалко. Хороший был рог — хоть труби в него, созывая охотников, хоть вино пей на пиру с дружиной. И сделал глупость. Прыснул в него, прямо внутрь, освежителем воздуха. Из баллончика. Густо так, не пожалев.

Вот после этого рог пришлось забросить далеко-далеко, не помню куда, да так он и потерялся. Потому что запах удесятерился, получив в придачу сладкие жасминовые нотки. Старая его вонь стала вспоминаться как вполне недурной запашок… Вот именно такое чувство — что в рог прыснули духами — я пережил, когда победно вернулся в своё тело. В своё, родное, Виталькино, с шрамом на лодыжке от падения с велосипеда, с близорукими глазами, с послушными мышцами. Я плакать хотел. А может, и плакал, я даже не могу точно сказать, настолько сшиб меня этот запах, настолько обидно стало, мерзко. Это что же, толстяк тут навонял? Или всегда так было, но я не замечал, пока с другим не сравнил? Вот это страшнее всего. А вдруг я урод, выродок, душевнобольной, но не знаю об этом, потому что тело-то легко сравнить с телом других, мозги тоже ничего, можно: взять вот задачки олимпиадные — а ну, кто быстрее? Или стихи на память. Я десятка три знаю. Но это мозги. А души как сравнить? Хорошо, не души, моральный облик, личность — как? Может, моя воняет настолько, что вернуться в неё — сущий ад? Впрочем, притерпелся уже. Не замечаю.

Но скорее всего, карта запахов сбивается. Надо бы всё же сказать шефу.

II

И всё же решился собраться с мыслями и писать заметки об эксперименте шефа и моём в нём участии. Редкий опыт, пока и вовсе — единичный. Слышал, что проект могут прикрыть конвенцией ООН, значит, я могу остаться одним из десятка (самое большее), кому довелось побывать в чужом теле. Уже писал про запах, который меня ошеломил и совершенно сбил с толку — это ощущение теперь стало забываться, вспомнил о нём случайно. Пишу, пока не забылось остальное.

И туда, и обратно сознание переносили во время медикаментозного сна, так что не помню ничего. Уснул Виталькой — проснулся жирдяем. Шеф говорил, сон необходим, чтобы не травмировать сознание и не мешать работе подсознательных адаптационных механизмов. То есть, подсознание по каким-то своим собственным соображениям понимает, за какие ниточки нужно дёргать в чужом мозгу, чтобы сгибать руки или пускать в кровь гормоны. У него это занимает довольно много времени, потому сон выходит дольше обычного. После переноса я проспал девятнадцать с половиной часов и проснулся от отвратительного запаха. Сначала подумал, что на меня сверху навалили гору подушек — дышать было тяжело, тело не слушалось, я судорожно пытался выбраться, еле уняли. Оказалось, что подушек никаких нет, что теперь я настолько толст, что не могу не то что встать, а даже перевернуться с боку на бок, лёжа на кровати. Пальцы слушались хорошо, но поднять руку над головой было уже тяжело, ноги почти не двигались, и, как ни поворачивай голову, всегда перед глазами огромный живот.