Через все преграды - Николай Осинин

В это время несколько человек подняли головы, прислушались.

— Во-о-здух! В укрытия! — донеслась с дороги тревожная команда. Она взметнула людей на поляне, как сильный порыв ветра сухую листву, — взметнула, закружила и расшвыряла по кустарнику.

Сережа бежал рядом с матерью и Людмилой Николаевной, прижимавшей к груди замершую девочку. Шагов через полтораста кустарник кончился, за ним открылась ровная полоса луга.

Рев моторов раздавался совсем близко. Три юнкерса шли вдоль дороги. С переднего самолета посыпались черные точки, словно кто-то проткнул ему брюхо. Через мгновение точки пропали и раздался зловещий свист.

— Ложитесь!.. Бомба!.. — крикнул мальчуган, падая на землю.

Свист быстро рос, переходя в душераздирающий вой. Грохот нескольких слившихся взрывов тряхнул землю. Однако первая бомбовая очередь упала где-то поодаль, возле моста.

Гул моторов начал затихать. Сережа вскочил на ноги, глаза его возбужденно блестели. Он хотел крикнуть врагам что-нибудь обидное, позлорадствовать над их промахом, но сразу же осекся, увидав, как самолеты разворачивались для новой атаки. Ольга Павловна, приподнявшись с земли вслед за сыном, тоже заметила это и взглядом искала более надежное укрытие.

— Опять идут гады, — шептал Сережа.

— Вон там, у пней, пониже, перейдемте туда, — предложила Ольга Павловна.

Сережа первым бросился к спасительной низинке.. Уже лежа на земле, он поднял голову и оглянулся: мать помогала идти Людмиле Николаевне, почувствовавшей себя дурно. «Какая она смелая! — с гордостью подумал он. — Совсем не боится!» Вспомнилась тревожная ночь в городе. Тогда ему казалось, что его мать и Мария Ильинична — страшные трусихи, а они с Ильей — настоящие герои. Он заставил себя подняться на колени, потом встать на ноги, несмотря на то, что гул вражеских машин рос с каждой секундой и властно прижимал к земле.

— Скорей ложитесь!.. — не вытерпев, закричал он.

Вновь послышался знакомый свист. Сережа крепко, до боли закрыл глаза и обхватил руками голову, словно защищаясь от удара.

Сверлящий вой нарастал и казался еще страшней, чем раньше. Он проникал не в уши, а во все тело, становился все нестерпимей и вытеснял из сознания последние обрывки мыслей.

Грохот близких разрывов тупой болью заткнул уши и рот, смешал воздух, небо и землю…

Снова вой — и снова кто-то большой и страшный тряс землю, стегая невидимой плетью, бил, ломал и коверкал все кругом…

Сколько времени продолжалась бомбежка, Сергей не имел понятия. Ему казалось, что все кругом давно погибло, и только он один продолжает жить.

Первое, что он почувствовал, когда наступила тишина, была дрожавшая рука матери, ласково погладившая его голову.

— Вставай, сынок, — улетели.

«Жива!» — теплой волной прошло у него по всему телу. Он открыл глаза и поднялся.

В разных концах леса слышались голоса. Перекликались женщины и дети, мужчины кого-то ругали за неповоротливость, стонал раненый.

Большие воронки от авиабомб желтели на обочинах дороги. Кусты возле них, поломанные, иссеченные осколками, торчали безлистым пожеванным хворостом. Трава кругом была смята и запорошена песком. Автомашины по-прежнему загромождали дорогу: одни из них покосились, другие лежали на боку в придорожных канавах. Но оба грузовика, на которых ехали эвакуирующиеся семьи, уцелели, только кузов переднего в нескольких местах был расщеплен осколками, да из кабин вылетели стекла. Шоферы проверяли моторы.

К Сереже подбежали Инна с Верой.

— Жив! — радостно закричали они, хватая его за руки. — Ой, а мы думали, что всех побили. Так страшно было, так страшно!

— А ты испугался? — допытывалась Вера. — Мальчишки всегда хвастают, что они ничего не боятся. Врете, поди?

Сережа смущенно отвел глаза:

— Илью видели?

— Нет. Пошли искать.

Тяжелый утробный рокот заставил их насторожиться. Потом в лесу, как еловый сушняк на костре, затрещали выстрелы. Недоумение и испуг застыли у всех на лицах: «Что это?»

И вдруг неистовый крик перехватил дыхание:

— Немцы!

Народ заметался по лесу. Одни бросились прочь от дороги, другие — вдоль нее, назад. Из-за шума стрельбы ничего нельзя было понять.

Увлекаемый матерью, Сережа кинулся через кусты, прочь от выстрелов. Едва они выбрались на опушку, как сбоку затрещал пулемет.

— А-ай! — вскрикнул кто-то рядом и повалился на землю.

Они инстинктивно упали в траву. Пулемет бил почти беспрерывно. Пули злыми осами свистели над головой.

Потом пулемет смолк. На опушке показалась цепочка людей в серо-зеленых незнакомых мундирах с засученными рукавами.

— Ауфштейн! — подобно разрыву бомбы ударило в голову чужое слово, и носок солдатского ботинка грубо толкнул Сережу в бок.

Он поднялся, оглушенный ужасом смерти. Перед глазами отчетливо чернел холодный зрачок автомата и блестела большая пряжка ремня со свастикой.

— Комм! Лёс, лёс! — как удар плети, хлестнул его резкий выкрик.

Мальчик ухватился за руку матери и пошел, механически переставляя ватные ноги.

В плену

Захваченных женщин и детей гитлеровцы согнали в большую открытую со всех сторон, круглую котловину, расположенную за перелеском. Дно у нее было сырое, густо заросшее зеленой осокой. В самой середине, между мшистых кочек проступала вода. На ровных и довольно крутых скатах не росло ни кустика, даже трава, мелкая и щетинистая, пожелтела до времени.

Здесь оказались Ольга Павловна с Сережей и большинство их дорожных спутников.

Постепенно люди, ошеломленные нападением немцев, приходили в себя.

Сережа и Илья, прижавшись плечами, лежали и молча наблюдали за немецкими часовыми. К ним придвинулся Садык.

— Пойдемте к Фатику, — тихонько предложил он, смахивая с глаз слезы. — Плачет.

— Разве уговоришь, если он маму потерял, — хмуро ответил Илья. — Это хоть бы кому…

Все же ребята перешли к тому месту, где, уткнувшись лицом в траву, лежал Фатик. Около плачущего мальчика сидели женщины и пытались утешить его, убеждая, что его матери, как и многим другим, удалось уйти вместе с капитаном.

Ребята опустились на землю возле убитого горем товарища. Из их дорожной компании не хватало только Коли Еремина и Володи Тарасюка.

Мальчики не знали, как успокоить Фатика.

— Слушайте, ребята! — кажется, неожиданно даже для самого себя начал Сережа. — А ведь нас выручат!

Головы сидящих разом повернулись к нему.

— Понимаете, немцы, что нас захватили, — не главные силы. Фронт еще далеко. Помните, утром комендант говорил, что к нам в тыл пробралась небольшая группа гитлеровцев. Это, наверно, они и есть.

— Ага! — тотчас подхватил Илья, — Под городом им дали чесу, так они — сюда.

— Капитан Беляев ушел с бойцами, он же обязательно сообщит в главный штаб. А там прикажут одному полку — и от этой группы одна пыль вонючая останется!

— Эх, вот бы! — вздохнул Садык.

Илья порывисто вскочил на ноги. Он уже верил в то, что их освободят.

— Точно! Не могут же наши оставить в своем тылу противника! — воскликнул он и метнул в сторону часовых взгляд, полный ненависти и скрытого торжества. — Ну, держитесь тогда, гады-фашисты, загоним самих в эту яму и постреляем всех!.. Я б их один из винтовки перебил!

— Ты — тише, — остановил его Сережа. — Разве ж у нас позволят пленных убивать?

Илья горячо возразил:

— Наши не знают, какие они, эти немцы.

— Нет, все равно пленных солдат убивать нельзя, мы же — не фашисты!

— Нельзя! А им можно плеткой наших бить?.. Плеткой! Как скотину!

Группу пленных, в которую входил Илья, пригнал к лагерю ушастый большеротый ефрейтор с черной нашивкой черепа и скрещенных костей на пилотке. Немец хлестал отстающих плетью и орал при каждом ударе «Рус капут!».

У Ильи при воспоминании о нем мутнело в глазах от злости.

— Тебе бы досталось — по-другому бы заговорил! — с негодованием крикнул он Сергею.

Спор прервали подсевшие девочки.

— Вы о чем? — спросила Вера.

— Заспорили: можно ли пленных фашистов убивать. — объяснил Садык.

— Не в том дело, — возразил Сергей. — Понимаете, девочки, нас скоро должны выручить!

— Да ну?.. Как?

— А так! — и ребята наперебой стали выкладывать им свои военно-тактические соображения.

Вера с посветлевшими глазами воскликнула:

— Вот бы — правда!

Молчаливая Инна лишь крепко стиснула тоненькие пальцы подруги.

Весь день среди детей не прекращались разговоры о возможном освобождении из плена. Обсуждали этот вопрос и взрослые; но большинство из них сходилось на том, что вряд ли в военной сумятице кто о них узнает, да и когда тут заниматься судьбой нескольких десятков людей, когда на фронте гибнут тысячи. Однако ребят никто не разубеждал.