Хлеб Гиганта - Агата Кристи

Она ворвалась в комнату, подобно урагану, в непонятном одеянии, развевающемся за спиной. Сейчас она была похожа на огромную птицу, которая налетела на Вернона сверху:

— Вернон! Мамочкин любимый сыночек! Что они с тобой сделали? Какой ужас, какой кошмар! Дитя мое!

Она рыдала. Вернон тоже принялся плакать. Ему вдруг стало страшно. Мира причитала, поливая его слезами:

— Дитя мое! Единственный мой мальчик! Боже, не забирай его у меня! Не забирай его! Если он умрет, я тоже умру!

— Миссис Дейер...

— Вернон... Вернон... маленький мой...

— Миссис Дейер, пожалуйста, — в голосе сестры Фрэнсис звучал приказ, а не просьба, — не трогайте его. Вы делаете ребенку больно.

— Я делаю больно? Его мать?!

— Миссис Дейер, вы, похоже, не понимаете, у него сломана нога. Я вынуждена просить вас уйти.

— Вы что-то скрываете от меня! Скажите мне — скажите — ногу придется ампутировать?

Вернон ахнул. Он не имел ни малейшего представления о том, что значит «ампутировать», но это звучало страшно и больно. Он заплакал еще громче.

— Он умирает! — надрывалась Мира, — он умирает, а мне ничего не говорят. Но он умрет в моих объятиях!

— Миссис Дейер...

Сестре Фрэнсис чудом удалось втиснуться между матерью и кроваткой. Она схватила Миру за плечо, голос ее зазвучал, как голос Няни, когда та говорила с младшей горничной Кэти:

— Миссис Дейер, послушайте меня, вы должны взять себя в руки. Вы должны. — Она посмотрела поверх ее головы. В дверях стоял отец Вернона — Мистер Дейер, пожалуйста, уведите вашу жену. Я не могу допустить, чтобы больной перевозбуждался и расстраивался.

Отец кивнул вполне понимающе. Он лишь быстро взглянул на Вернона и произнес:

— Не повезло, дружище! Я как-то раз тоже сломал РУКУ.

И внезапно все перестало быть таким страшным. Другие тоже ломали руки и ноги. Отец взял маму под локоть и повел ее к двери, тихонько в чем-то убеждая. Она отговаривалась и спорила, ее голос срывался:

— Как ты можешь понять? Ты никогда не любил его так, как я! Ведь я мать — как я могу доверить своего ребенка незнакомке? Нужно, чтобы мать была рядом... Ты не понимаешь — я люблю его! А с материнской любовью ничто не сравнится — все это знают... Вернон, дорогой, — она вырвалась и кинулась к кроватке, — ты ведь хочешь, чтобы я осталась? Скажи, что хочешь, чтобы мамочка осталась с тобой!

— Нет, — всхлипнул Вернон, — хочу ту... ее...

Он имел в виду Няню, а не сестру Фрэнсис, но Мира не поняла

— Вот как, — воскликнула она, вся дрожа

— Идем, дорогая, — мягко сказал отец. — Идем отсюда

Мира оперлась на его руку, и они вместе вышли из комнаты. Последние слова долетели из коридора

— Мой собственный ребенок — и отвернулся от меня ради совершенно незнакомого человека!

Сестра Фрэнсис поправила простыни и предложила попить.

— Очень скоро Няня вернется, — сказала она — Мы сегодня же ей напишем, хорошо? Ты мне сам продиктуешь, что писать...

Странное, неизведанное чувство охватило Вернона — чувство необъяснимой благодарности. Подумать только, кто-то понял его без слов!

Позднее, когда Вернон оглядывался на свое детство, именно это время вспоминалось ему лучше всего. Словно это была целая эпоха — эпоха «Когда я сломал ногу». И, уже будучи взрослым, он вынужден был переосмыслить многочисленные случаи и происшествия, которые в то далекое время воспринимались спокойно.

Например, разговор доктора Коулза с матерью. Конечно, он происходил не в той комнате, где лежал больной Вернон, но громкий голос Миры прорывался сквозь двери. Вернон слышал негодующие возгласы:

— Я не понимаю, что значит «расстраиваю»? Я считаю, что должна заботиться о своем собственном ребенке. Естественно, я была встревожена — я не из тех, у кого нет сердца, у кого совершенно нет сердца! Вы только посмотрите на Вальтера — никогда ведь даже глазом не моргнет!

Было также множество столкновений, если не сказать сражений, между мамой и сестрой Фрэнсис. При этом сестра Фрэнсис, как правило, одерживала верх, но это давалось ей нелегко. Мира Дейер дико и яростно ревновала к той, которую называла «наемной прислугой». Она вынуждена была подчиняться требованиям доктора Коулза, но делала это неохотно, а порой и откровенно грубо. Сестра Фрэнсис, казалось, ничего не замечала

Годы стерли из памяти Вернона боль и скуку, которые он наверняка испытывал. Остались только счастливые дни, когда он наслаждался играми и беседами так, как никогда в жизни. В сестре Фрэнсис он нашел того взрослого, который не считал его «забавным» или «странным», который слушал и понимал, который задавал разумные вопросы и предлагал интересные вещи. С сестрой Фрэнсис он мог говорить о Пуделе, Белочке и Деревце, и о мистере Грине и ста детях, и вместо того, чтобы воскликнуть: «Какая смешная игра!», она интересовалась, были ли сто детей мальчиками или девочками. Сам Вернон никогда об этом не задумывался, но вместе они решили, что пятьдесят из них — мальчики, а пятьдесят — девочки, что было, по его мнению, вполне справедливо.

Если иногда, играя, он начинал громко разговаривать, сестра Фрэнсис никогда не обращала внимания и, казалось, не видела в этом ничего необычного. С ней было так же хорошо и спокойно, как с Няней, но присутствовало еще кое-что, самое важное для Вернона Сестра Фрэнсис обладала особым даром: она отвечала на вопросы правдиво, Вернон чувствовал это инстинктивно. Случалось, она говорила «Я и сама не знаю» или «Спроси у кого-нибудь еще, я не настолько умна, чтобы рассказать тебе об этом». В ней не было и намека на всеведение.

Иногда, после чая, она рассказывала Вернону разные истории. Они никогда не повторялись — сегодня про маленьких непослушных детей, завтра — про заколдованных принцесс. Последние нравились Вернону больше, особенно про живущую в башне золотоволосую принцессу и скитающегося принца в потертой зеленой шапочке. Эта история заканчивалась в лесу и, может быть, именно поэтому была его любимой.

Время от времени к ним присоединялся еще один слушатель. Если Мира обыкновенно приходила посидеть с Верноном днем, когда сестра Фрэнсис отдыхала, то отец наведывался после чая, как раз в начале очередного рассказа Постепенно это вошло у него в привычку. Вальтер Дейер садился в тени прямо за стулом сестры Фрэнсис и смотрел, смотрел не на сына, а на рассказчицу. Однажды Вернон увидел, как рука отца тихонько скользнула вперед и мягко накрыла запястье сестры Фрэнсис. И тут произошло нечто очень удивившее его. Сестра Фрэнсис встала со стула и спокойно сказала:

— Боюсь, сегодня нам придется попросить вас уйти, мистер Дейер. Мы с Верноном должны кое-что сделать.

Вернон был изумлен, он понятия не имел, что это они должны сделать. И еще больше его озадачило то, что отец тоже встал и чуть слышно произнес:

— Простите меня.

Сестра Фрэнсис слегка кивнула, но продолжала стоять. Ее глаза твердо встретили взгляд Вальтера Дейера.

— Поверьте, мне действительно очень жаль. Вы позволите мне прийти завтра? — робко спросил он.

После этого случая поведение отца неуловимо изменилось. Он уже не садился так близко к сестре Фрэнсис, больше разговаривал с Верноном и лишь изредка они все вместе играли. Обычно это была игра «Старая Дева», которую Вернон обожал. Все трое были счастливы и любили такие вечера

Один раз, когда сестры Фрэнсис не было в комнате, Вальтер Дейер вдруг быстро спросил:

— Вернон, тебе нравится сестра Фрэнсис?

— Сестра Фрэнсис? Очень нравится. А тебе?

— Да, — ответил Вальтер Дейер, — мне тоже.

Вернон почувствовал печаль в его голосе.

— Что-нибудь случилось?

— Да, в общем-то, нет. Этого не объяснишь. Лошадь, которая у самого финиша забирает влево, не может выиграть скачки. И тот факт, что она сама виновата, ничуть не упрощает дела Но это все слишком сложно для тебя, старина В любом случае, радуйся сестре Фрэнсис, пока она рядом. Таких, как она, редко встретишь.

Тут она вернулась в комнату, и они стали играть в «Охотников».

Но слова отца засели в голове Вернона, и на следующее же утро он забросал сестру Фрэнсис вопросами:

— Разве ты не всегда будешь со мной?

— Нет, только до тех пор, пока ты совсем не поправишься — ну или почти совсем.

— И ты не останешься навсегда? Я так хочу, чтобы ты осталась!

— Но, понимаешь, это была бы уже не моя работа. Я ведь ухаживаю за больными.

— И тебе это нравится?

— Да, Вернон, очень нравится.

— Почему?

— Видишь ли, у каждого человека есть работа, которая ему больше всего подходит и которую он больше всего любит выполнять.

— У моей мамы нет.

— Да нет же, есть. Ее работа — следить, чтобы в вашем большом доме все было в порядке, а еще — заботиться о тебе и о папе.

— Мой папа был солдатом. Он мне говорил, что, если когда-нибудь снова будет война, он опять пойдет воевать.