С тобой моя тревога - Константин Волков

— Ах, какие кавалеры пошли нынче! Рыцари! Хоть в огонь, хоть в воду, если по пути, — не преминула съехидничать красивая Зина.

— Где кровать ей лучше поставить, девочки? — Практичная Рита Белоусова внимательно, будто впервые, оглядела комнату. — Если стол подвинуть к двери, встанет рядом с твоей, Валя, у окна.

— У окна так у окна, — живо согласилась Зина Брыкина.

Валя надевала перед зеркалом плащ из модной в то время ткани «болонья» и ничего не сказала, только молча поглядела на то место, где предлагали поставить кровать новой жиличке, перевела взгляд, на Зину и направилась к двери.

— Пойдем, Зайчик, проводи…

— Пошли! Только я минуточку задержусь в мужском общежитии. Еще два места определить надо…

Глава четвертая

НЕБОЖИТЕЛИ

…Шаги приближались. Звук их был необычайно гулок в длинном высоком коридоре. Шаги замерли перед дверью. Громко, как пистолетный выстрел, щелкнула пружина замка, и дверь бесшумно и широко распахнулась в полутемный коридор.

— Выходите!

Дурнов, продолжавший лежать на нижних нарах, продекламировал:

— Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня, коня, бабу и все, что причитается по списку, подготовленному А. С. Пушкиным. — И уже будничным, заискивающим тоном закончил: — Дайте закурить, гражданин начальник!

— Не курю, — ответил тот.

Дурнов поднялся, припадая на правую ногу, прошел в угол, подобрал с пола несколько окурков, вылущил из них на ладонь остатки табака вместе с пеплом.

— Значит, закрывают! Тюрьму, говорю, закрывают, а?! — выкрикнул, скручивая цигарку. — А ты куда же подашься, начальник? На завод? К станочку?! Отошла лафа, а?!

— Могу и к станочку. Когда срок службы кончится. А пока охрану нести буду. Вот тебя, чтеца-декламатора, выпустили — значит, надо добро стеречь… Ну, выходите! Парашу захватите! Уборщиков нет!..

— Цыган! Прихвати! — распорядился Дурнов и первый пошел в полутемный коридор, за ним, послушно держа в вытянутых руках зловонный сосуд, Одинцов.

— То, что я вам обязан сказать, вы уже слышали не раз от других начальников тюрем и трудовых колоний… И все равно я повторяю вам это напутствие. — Начальник тюрьмы майор Турсунходжаев поднялся со стула. Встали Лихова, Дурнов и Одинцов, сидевшие напротив. — Так вот, кончайте с преступным прошлым. Перед вами открыта широкая дорога. Я желаю вам честной трудовой жизни и счастья. Вы не знаете многого потому, что сами лишили себя этого многого. Вам незнакомы ни счастье настоящей любви, ни чувство искренней товарищеской дружбы. Вы еще не испытали удовлетворения от усталости после работы. Вы здорово обворовывали прежде всего себя… Вас принимают в свой коллектив хорошие люди. Остальное зависит от вас.

Дурнов стоял, как цапля, на одной ноге, чуть поджав простреленную, и тупо глядел перед собой широко открытыми глазами. Одинцов глядел под ноги, на пол, а Лихова — выше головы начальника, в зарешеченное окно, распахнутое в этот час; там виднелась белая стена и выше — голубой клин неба.

— Это давно поняли многие, — продолжал начальник. — Не случайно закрывается тюрьма. Вы — последние в ней. Но закрыта не последняя тюрьма! Об этом не забывайте. Ну, как говорят русские, с богом! Здесь, между прочим, больницу откроем. Не попадайте сюда даже с температурой! Вопросы ко мне есть?

— Спасибо, гражданин начальник, за науку! Все понятно, — откликнулся Дурнов почтительно. И только в глазах его, загляни в них кто-нибудь, можно было прочесть недобрую усмешку.

— Ну, забирайте… Везите к себе на завод, — поправился бывший начальник бывшей тюрьмы, почувствовав, что слово «забирайте» как-то не подходит к обстановке.

Они взобрались в золотисто-голубой заводской автобус — первым Дурнов, за ним Ольга Лихова и Одинцов. Шофер закрыл за дружинниками дверцу.

Майор стоял на низеньком крылечке, наблюдал за отъезжающими. Он был похож на путника, достигшего цели после долгой дороги: на лице его были написаны и радость, и усталость, и растерянность. Майор был последним начальником этой старой тюрьмы. Ему довелось распахнуть ворота, сваренные из стальных листов, и проводить последних обитателей мрачных камер. Он прослужил в органах четверть века. Все эти годы боролся с преступностью. И вот дождался ликвидации тюрьмы в родном городе, еще одной — в стране.

Автобус скрылся за воротами. Майор как-то обмяк весь, присел на краешек верхней ступеньки крыльца, чего не позволял себе ни разу.

Сейчас, когда он уже не начальник тюрьмы и пока еще не сотрудник ОБХСС, куда получил назначение, можно вот так буднично посидеть на согретом осенним солнцем цементном крылечке, как на привале в пути. С кустов «ночной красавицы» осыпались на цементированную дорожку черные горошины семян. Майор ссыпал на ладонь несколько семян — сухих, шершавых, жестких — и бездумно глядел на них.

…Автобус выехал из ворот, свернул вправо на широкую улицу, обсаженную в шесть рядов акациями и карагачами. Проехали высокий беленый забор с вышкой на углу. Трое бывших заключенных проводили вышку неприязненным взглядом. Дурнов, ни к кому не обращаясь, просительно произнес:

— Эх, покурить бы!..

— Не курю, — откликнулся живо и виновато Петя Зайцев.

Стародумов глухо кашлянул в ладонь и машинально, привычным жестом провел ладонями по карданам пиджака и брюк, будто хотел в них что-то найти на ощупь.

— А это что за копилка? — минутой позже поинтересовался Дурнов и похлопал бледной рукой но железному ящику с узкой прорезью на крышке. — Для сбора пожертвований, а?

— Это касса, — с обидой заметил Зайцев. — Ни для каких не пожертвований. Без кондуктора, значит.

— Ну да?! Так и без кондуктора! — усмехнулся Одинцов и подмигнул заговорщицки цыганским глазом. — Это как же так — без кондуктора?

— Очень просто! Едешь — плати! На честность…

— Смехотища! — Одинцов поднялся, держась за спинки сидений, прошел к кассе, наклонился и заглянул в узкую щелку. — Едешь — значит, плати! На честность, значит! — Он недоверчиво дотронулся до маленького замочка, повисшего серьгой сбоку ящика. — Смехота!.. При мне такого из было. Давно все честными стали?

— Подумаешь — честность! Пятак — не деньги! — пренебрежительно откликнулся Дурнов и полез в карман. — Пятак и я заплачу, я не фраер. Могу даже за всех набросать медяков.

— Не надо платить, — откликнулся шофер. — Этот рейс бесплатный. Сверх расписания…

— А я думал, на мопр или на помощь беспризорным, — не унимался Дурнов. — Когда я маленьким был, помню, пионеры ходили с такими умывальничками на пузе, собирали на беспризорных. На крышечке у умывальничка замочек, а в крышке дырочка… И давно вы так катаетесь?.. Ну, без кондуктора?

— Второй год, — сообщил Зайцев с гордостью.

— Отстали мы с тобой, Цыган, от жизни. Ай-яй-яй, как нехорошо получилось! Пока ты парашу таскал да небом в мелкую клетку любовался, на воле без тебя порядка не стало.

— Ты, Мокруха, парашу подольше меня потаскал…

— Это что — без кондуктора! У нас сколько магазинов без продавцов открыли! — сообщил Петя и зарделся от гордости. — У нас столовая самообслуживания! Без официантов!..

— Ха! Без официантов! Удивили Москву блинами! Мы с Цыганом, к примеру, несколько лет без официантов обходились. Тоже на самообслуживании. — Дурнов рассмеялся и презрительно плюнул под ноги. — А про магазины — темнишь?

— Что значит «темнишь»! — обиделся Петя и горячо воскликнул: — Да у нас на заводе рабочие в цехах зарплату получают сами, без кассира, знаете это?!

— Врешь! Как без кассира? — переспросил Одинцов.

— Чего ты им, Зайчик, рассказываешь! Все равно не поверят! Они же с другой планеты, — заметил шофер. — Небожители! Они и газет, наверное, не читали…

— Нам их воспитатель читал. Как в детском садике, — сообщил Цыган. — Нам даже кино показывали!

— Шикарно вы там жили! — заметил шофер. — А насчет без продавцов, так сейчас такой магазин проезжать будем.

— Ты знаешь, куда они нас везут, Цыганок? — привстал на сиденье Дурнов. — Так вот! Они нас этапируют прямо в коммунизм! Без остановок! «Наш паровоз летит вперед!»… А я не хочу! В ресторан хочу! Чтобы меня обслуживали! Чтобы культурненько, с красавицами и официантками!

Дурнов говорил все громче и быстрее. Его лицо, заросшее щетиной, побледнело, в уголках губ выступила пена. Старый вор решил показать «характер». Пусть знают, что хоть и согласился он работать на их заводе, но не все принимает и не со всеми порядками согласен. У него свой характер и свои взгляды на жизнь.

Шофер сбавил газ, раз и другой оглянулся, прикрикнул:

— Кончай митинговать!

Ольга Лихова только раз без любопытства посмотрела на Дурнова, перевела взгляд на Одинцова и отвернулась, прижалась лбом к мелко дрожащему прохладному стеклу. Дурнов прокричал ей в спину: