Щепотка перца в манной каше - Аркадий Шугаев

Через несколько дней меня постиг новый удар. Родители обнаружили пропажу икры и обратились ко мне за объяснениями. Я долго держался, но в итоге открыл им свою тайну. Отец уже в то время видел во мне сильную личность и уважал как самостоятельного человека. Поэтому без издевательств, спокойно объяснил, что соленая икра, употребляемая в пищу — мертвая, и по этой причине из нее никто вылупиться не может.

Неудача с разведением ценных пород рыбы не остановила меня. В школе, в начальных классах, я пытался стать королем порнографического бизнеса. Я записался в фотокружок и пользовался там бесплатными реактивами и техникой. Отпечатанные картинки с изображением голых теток прекрасно раскупались школьниками. Негативы я купил у такого же делового человека, учащегося в параллельном классе. Миллионов на человеческих пороках я не сделал, хватало только на кино и мороженое.

В дальнейшем были предприняты еще сотни попыток мгновенного обогащения. Все они потерпели крах.

Со времени первых авантюр прошло уже двадцать лет, но я все еще надеялся разбогатеть. Поэтому очень серьезно отнесся к рассказу Вовы Завгороднего о том, что у них на Псковщине есть река, где мужики за ночь налавливают до тысячи раков, да и рыбы там тоже немеряно. Я рассказал об этом Македону и предложил попробовать заработать на ракоторговле. Мгновенно соображающий Македон на лету подхватил эту идею.

— Свежие раки — дефицит, поэтому ценники можно ставить любые. Конкурентов у нас с таким товаром не будет, — так он оценил ситуацию.

Сходили мы с Македоном за портвейном и сели обсуждать план предстоящей экспедиции в Псковскую область.

— Вову берем проводником, за малую долю, — сказал Македон.

— Согласен. Саня, предлагаю взять еще Колю Ничко, он говорил мне, что в Хохляндии каждое лето раков ловит.

— Ладно, возьмем, хотя делиться не очень хочется.

— Саня, ты представляешь себе, как их вообще ловят?

— Нет, научимся.

— Вот он и научит.

— Ладно, черт с ним, — согласился наконец Македон.

Вызвали Колю как опытного специалиста. Он быстро составил список необходимых атрибутов рачьей охоты. Мы подсчитали наличность, заняли недостающую сумму и поехали за рачевнями на Кондратьевский рынок. Решили, что десяти штук пока хватит. Потом, когда поставим дело на поток и наймем рабочих, докупим еще орудий лова. По совету Володи взяли также пять бутылок водки для представительства и налаживания контактов с местным населением. Фонарь и веревка у меня были. Выезжать решили через два дня.

В намеченный срок мы вчетвером встретились на вокзале и сели в поезд. Предстояло ехать семь часов до станции Сущево, оттуда еще полчаса лететь на кукурузнике через болота, там полчаса пешком — и мы на месте. Первый час в поезде прошел спокойно, ехали, смотрели в окно. Потом, замечаю, погрустнели все и на сумку хищные взгляды бросают. Наконец Завгородний не выдержал.

— Там народу-то — пару человек всего живет, много мы для них водки взяли, — выдавил он.

— Да, действительно, четырех бы вполне хватило, — поддержал его алкоголик Ничко.

— А непредвиденные обстоятельства? — пытался я их образумить.

— Ну какие, например?

— Змея вдруг укусит?

— Шугаев, если змея тебя укусит не в член, я сам яд отсосу, не помрешь, — пообещал мне благородный Ничко.

— А если в член?

— Видел я твой член, змее его час искать надо будет, чтобы укусить, да и то промахнется, — заржал мерзавец.

— Ладно, черт с вами, но только одну, подчеркиваю, одну бутылку! — сдался я, смалодушничал, но если честно, то ведь и самому мне выпить хотелось.

Македон выставил бутылку на стол. Пассажиры вокруг насторожились, в общем вагоне ведь едем. Выпили мы, зажевали зеленым луком, пошли в тамбур курить.

— Вот так и надо пить, не нажираться, — это я пытался воздействовать на себя и своих товарищей.

— Так пить — только рот пачкать, — брезгливо бросил Завгородний и страшно задвигал желваками на щеках, зло сощурив глаза.

— Закуски все равно нет, — с надеждой в голосе заметил Македон.

— Я сала немного взял, — признался Ничко.

— Что же ты раньше, хохол, молчал?

— Я не хохол, а потомственный кубанский казак, — Коля гордо выпрямился во весь свой полутораметровый рост. — Моего деда Ничко никто выпороть не мог, — продолжал казак.

— А я бы выпорол, — мечтательно заметил Вова.

Оторвали мы с Македоном от Вовиного горла Колины руки и пошли в вагон.

— Саня, и что мы с ними наловим? — обратился я к Урмацу.

— Ладно, Аркаша, нам важно на место попасть и посмотреть, как раков ловят. А там уже пошлем их обоих к чертовой матери.

— Надеюсь доедем…

Под кубанское сало водка пошла еще лучше. На третьей бутылке я решил перестать сопротивляться, все равно меня никто не слушал.

— Каждое дело, Аркадий Анатольевич, нужно доводить до конца. Что же нам теперь останавливаться, половину уже выпили, — прочитал мне мораль Завгородний.

— Ты прав, Володя, нет ничего хуже незаконченных дел. Наливай! — согласился я.

Через некоторое время к нам подсел смуглый курчавый брюнет, который с начала пути внимательно изучал нас, я это давно заметил.

— У меня тоже есть водка, возьмите в компанию, — попросил он.

— Садись.

Парень поставил на стол бутылку «Столичной» и выложил несколько белых дырявых пластинок.

— Это еще что такое? — удивились мы.

— Это маца, еврейский пасхальный хлеб.

— Ты еврей что ли? — с угрозой спросил Ничко.

— Да. Вы уж простите.

— Среди евреев тоже порядочные люди встречаются, — сказал миротворец Македонский.

— Только редко, — вставил ехидный Ничко.

— Что-то маца твоя на хлеб не похожа, из чего ее делают? — недоверчиво поинтересовался Вова.

— Мука, вода… — стал перечислять иудей.

— Кровь христианского младенца… — как бы в сторону добавил Ничко.

Коля был убежденным антисемитом и очень любил читать экстремистские брошюрки, которые продают на Невском неопрятные бородатые псевдопатриоты.

— Это неправда! — возмутился наш попутчик.

— Правда, не правда — пей, давай. Тебя как звать-то?

— Александр Бренер.

— Закусывай, Александр, — сказал Македонский и пододвинул Бренеру сало.

— Нам свинью есть нельзя, — заметил Александр, но кусок сала все же сожрал.

— Никак не пойму я, почему все так евреев не любят, — горько посетовал наш попутчик через какое-то время.

— Вы Христа нашего гвоздями к деревяшке прихуячили, — выдвинул обвинение Коля.

— Почему вашего, он что, русский был что ли?

— Да уж, наверное, не еврей, — отрезал Ничко.

Александр на это ничего не ответил, но заскучал, загрустил, вышел в тамбур покурить и пропал.

— Что же ты парня обидел, собака? За что? — наехали мы втроем на Колю.

— У тебя у самого морда жидовская, я тебя давно подозреваю, — высказал мне Ничко. — И у тебя, Урмац, фамилия странная. Урмац… Маца… — какое-то созвучие я наблюдаю. Однокоренные слова, — отбивался Ничко.

— Коля, водки мы тебе больше не дадим, — вынес резюме Македон и демонстративно налил только себе, мне и Володе.

Такого поворота событий Ничко не ожидал.

— Ладно, признаю право евреев на существование, — пошел он на мировую.

— И равноправие, — потребовал Македон.

— И равноправие признаю, — Коля схватил бутылку и быстро налил себе в стакан.

— А ведь мы уже подъезжаем, — Володя высмотрел за окном какие-то свои ориентиры.

Я спрятал последнюю бутылку и закрыл сумку на молнию. Все судорожно сглотнули.

Со станции Сущево мы на попутном грузовике доехали до аэродрома. Купили в кассе билеты и поспешили на посадку. Наш самолет уже был готов к полету и стоял на взлетной полосе. Мы залезли в брюхо кукурузника, там уже сидели две бабки с мешками, они подозрительно нас осматривали. В глубинке не любят чужаков, опасаются. Появился пилот — выгнутая фуражка, черные очки — сокол, а не летчик.

Взревел мотор, и пузатое чудище, медленно покачивая крыльями и грузно переваливаясь, двинулось по полю. Наш «сокол» наращивал скорость, потом поправил очки, что-то коротко бросил в микрофон и стремительно поднял машину в воздух. Полет на кукурузнике не отличается комфортабельностью, этот воздушный лайнер постоянно трясет и бросает из стороны в сторону.

Через двадцать минут мотор заглох, винт перестал вращаться, и самолет круто пошел вниз. Колеса его ударились о землю. Нас, сидящих в салоне, здорово тряхануло. Невозмутимый «сокол» лихо подкатил к деревянной будке с надписью «Аэропорт Ухошино».

Мы вылезли наружу и огляделись. Рачья речка — вот она, метров десять шириной, течение довольно быстрое. Называется Полисть. На ее берегу живописно расположились несколько допотопных ветхих бань, заброшенных, видимо. Чуть дальше — десяток домов, большинство из них заколочены.