Его сбежавшая невеста - Любовь Попова

— тянет меня Данила, а я чувствую желание признаться, что перед ним его отец.

Но доверять Харитону нельзя. При его обиде и темпераменте я не могу на него надеяться, а мне нужно защищать сына. Это самое важное.

— Ладно. Ты прав. Надо идти.

Мы бежим к дому, но я часто оборачиваюсь, чтобы еще раз, последний, взглянуть на Харитона.

Что на меня нашло?

Почему я толком не сопротивлялась, почему млела под его столь откровенными ласками? Прижимаясь к его такому твердому телу.

Как и восемь лет назад, когда казалось, что нет ничего важнее, чем поцелуи на коже, чем грубые касания смелых пальцев. Нет ничего важнее, чем сладкие спазмы между ног и влага.

В доме семьи Черепановых казалось, что даже стены помнят мой позор. Помнят, как смотрел на меня отец. Как презирала мать, уже поникшая из-за измены отца. С каким превосходством смотрел отец Харитона.

Но главное — он сам.

Я так искала в его лице поддержку, умоляла его закрыть меня, голую грудь, что прикрывала руками, но он только подтянул штаны и, не надевая футболки, что я порыве с него стянула, ушел, пренебрежительно взглянув на меня при свете, что озарил кабинет.

В голову приходят его слова про видео, и страх сковывает изнутри, а кровь леденеет.

О каком видео он говорил? Что имел в виду?

— Мам? Что брать с собой? — отвлекает меня Данила, когда мы добираемся до дома.

— Собери просто свои вещи, я заберу все, что в холодильнике.

Данила кивает, а я прохожу на кухню выгрести все съестное.

Еще раз смотрю на два своих паспорта, потом мельком гляжу на фотографию настоящей Евы Ильиничны, что однажды спасла мне жизнь.

Если и существовала святая женщина, то это именно она.

Приютила меня, когда я на сносях сбегала от Рашида, нашла меня на автобусной остановке без денег и привезла сюда. До слез обидно за свою глупость, обидно, что теперь в это место я не смогу вернуться никогда.

— Мам, я готов.

Наверное, если бы не Данила, я бы просто поддалась отчаянью.

И сейчас, и восемь лет назад. Но он всегда придавал мне силы, всегда давал мотивацию жить и не впадать в депрессию. Мой ангел – хранитель. Даже сегодня. Другой бы спрятался, а он взял лопату и побежал за мной. Страшно представить, что он мог увидеть несколько мгновений спустя.

— Я тоже, — коротко улыбаюсь и поднимаю рюкзак на плечо. Надеваю вторую лямку и киваю на выход. — Пойдем.

Мы выходим из дома, и пока Данила берет велосипед, который я украла из дома Харитона, когда сбегала через тот самый путь, что показала Ника, я смотрю в сторону леса. Там, на дорожке к ручью, замечаю брошенное ведро.

Зачем ты приехал, чего тебе не сиделось дома? Ведь теперь ты понял, кто я такая. Ты осудил меня не разобравшись, просто решил, что месть единственное, что меня волнует. Ты опять судишь людей по себе.

Закрыв дом на ключ и прикрыв все ставни, мы выдвигаемся в путь.

— Мам? А этот дядя пытался тебя изнасиловать?

— Что?! — Вот чего-чего а этого я не ожидала. И что сказать?

— Да мне пацаны рассказывали, что так делают некоторые мужики, которым хочется…

— Так, давай закроем…. — Я никогда даже не думала общаться с сыном на подобную тему. Да и для меня секс с той памятной ночи вообще не представлял какой-то ценности или интереса. — Насилие в большинстве своем лишь форма слабости.

— Это как?

— Если человек угрожает или делает больно другому, более слабому существу, значит, он сам боится. Боится показать, какой он слабый и трусливый.

— Значит, тот мужик слабый? — делает вполне определенный вывод Данила, и я чувствую, как начинает болеть голова, а руки дрожат от жажды признаться, но не время. А возможно Даниле и не нужны такие потрясения. Не нужно знать, каким идиотом бывает его отец. По сути сам еще ребенок. Не хочется ему говорить плохое про отца, но и врать не хочется.

— Он… Думает, что слабый. И это порой хуже всего, верить, что ты ничего не стоишь и унижать себя этим. — Вот, отлично сказала.

Не знаю, понял ли что-то Данила. Но он молчал все то время, что мы идем до перекрестка, на котором стоит магазин Светланы Павловны. Она живет и работает в этой деревне всю жизнь. Иногда мы с Данилой приезжали сюда и неизменно видели ее за прилавком магазина. Цены она, конечно, задирала, но учитывая, что на тридцать километров работала одна, выбора у немногочисленных жителей особо-то и не было.

— Ну и куда вы намылились? — начинает она причитать с порога. — Ева!

Она упирает руки в бока и хмурится.

— Это из-за того идиота, что обещал мне разнести магазин и тыкал мелочовкой?

— Пришел он, придут остальные, — вздыхаю я, раздумывая, что еще взять в дорогу. — Да и тебя не хочется опасности подвергать. Я еще и по документам поддельным.

— Да уж. Попала ты в заварушку… А, что с квартирой? Ее не отберут?

— Я уже ничего не знаю, — почти готова плакать. — Но возвращаться туда опасно. Даже за вещами.

— Это и ежу понятно. Так, — поворачивается она к прилавку, потом резко обратно. — Они же будут вас искать в доме старухи Евы. Значит, нужно спрятаться там, где они вас точно искать не будут. А как только обыщут дом, вернетесь туда.

— Я не совсем понимаю.

— Поживете у меня пока. Дом у меня большой. Места вам хватит.

— Ну нет, — даже шаг назад делаю. — Мне и так перед вами неудобно! И мне нечем вам платить за жилье.

— А готовишь ты все так же хорошо?

— Еще лучше! — улыбается вдруг Данил, который, очевидно, воспарял духом. На лице нет прежней обреченности. — Мам, ну хорошая же идея. Так во всех стратегиях делают. Отвлекают внимание.

Я все еще думаю о том, чтобы сходить проверить, как там Харитон. Но на чаше весов безопасность сына. А важнее ее нет ничего,

— Только если вам будет удобно, — снова смотрю на Светлану Павловну, которая только фыркает и спокойно отдает ключи.

— Уходить не буду. И велосипед в подвал спрячьте. Нечего им светить. Все. Чтобы больше слез я не видела. За тебя поручилась моя лучшая