Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были - Виталий Иванович Зюзин

Аркадием Нозиком, который очень спокойно и доходчиво в рассуждениях о сталинщине и современности расставлял правильно акценты и открывал для меня бездну фактов истории, социологии и политики. К концу девятого класса я стал абсолютным антисоветчиком и полным антагонистом любых официально установленных утверждений даже в курсе школьной литературы. Не только сомневался во всем постоянно, но прямо видел натянутость, нелогичность и прямую ложь гуманитарных, исторических и экономических официальных совковых учений. В классе нас было двое некомсомольцев – я и Аркадий. Но если мой друг был молчаливым и скромным, то я был явственным горлопаном и активным антиобщественным элементом (с точки зрения классного руководителя, организатора всяких коллективных выездов и выходов, а также нашей комсомольской ячейки, которая с неохотой раз в месяц прорабатывала меня на собраниях). Моя «антиобщественность» была по достоинству оценена впоследствии учениками нашего дружного класса, которые до сих пор не теряют связь друг с другом. А этот высокоморальный классный руководитель спустя лет 25 после нашего окончания школы мне наедине хвастался, как они с физруком имели школьниц в гараже и в спортзале…

Первое апреля 1986 года на Арбате

С осени 1984-го по весну 1985-го я усиленно занимался на курсах подготовки к поступлению в Строгановку и в частных рисовальных студиях, что требовало времени и денег. И с тем, и с другим у меня проблем не было, и я еще завел очень милую худенькую подружку, которая очень кстати не хотела замуж, потому что только недавно освободилась от мужа-тирана. Она ходила со мной на курсы рисования, но с ней я разошелся тоже очень вовремя. Потому что начиналась новая жизнь.

Первой видимой ласточкой нового веяния в стране был масштабный праздник 1 апреля 1986 года, День смеха на Арбате, только-только открытом после многолетней реставрации. Это было совсем не в духе советчины, к которой все привыкли, совершенно несмешной, и надо глубоко благодарить устроителей этого масштабного события, которое, впрочем, абсолютно забылось в череде гораздо более значительных событий, случившихся в стране. Но, как всегда, организация его проведения была в прежнем духе – с ограждениями и ограничениями. Мы малость припозднились со сборами, поэтому не смогли свободно пройти в веселую зону и пробирались через заборы и по крышам церковных строений внутрь оцепления. Кто был, уже не помню, собралось примерно человек десять волосатиков на партизанское проскальзывание через патрули. Было очень весело и авантюрно. В самой «особой зоне развлечения», как бы я сейчас назвал, всякую «антисоветскую», стремную публику впервые в истории не только не винтили, но и преимущественно пропускали в некоторые огражденные уже внутри праздника места, в то время как цивильных тормозили, считая нас, видимо, участниками каких-то спектаклей. В одном дворике выступал разгульный театр с настоящей каретой и сильно декольтированными (в мороз!) женщинами. Туда нас беспрепятственно пропустили, а приличным студентам пришлось говорить, что они «с нами», чтобы пропустили и их…

День смеха был с самоварами и бубликами, шутами и гармошками на улице, которую только недавно замостили специальным кирпичом, поставили красивые фонари и покрасили все домики так, что они выглядели как новенькие. По сравнению с остальной Москвой и тем более с провинцией, тонувшими в унылой серости и разрухе, сама по себе эта улица стала праздником для всей страны. Пугачева пела в этот вечер под зенитными прожекторами на высокой сцене, были еще какие-то известные группы и певцы, клоуны и шутники, даже, кажется, водили медведей. Все ходили туда-сюда, и повсюду что-то было интересное и забавное. Вообще атмосферу отвязности и веселья, несмотря на холод, создать организаторам удалось, хотя никого из них не было видно. Просто выпустили театрики, клоунов, общепит и музыкантов делать что хотят. Впоследствии вышла огромная статья в газете, где какой-то фантазер рассказывал, какой сказочно прекрасный будет Арбат, когда его совсем закончат переделывать. Предполагались мастерские художников на первых этажах, всякие кафе и развлекаловки. Но так как после Дня смеха никаких описываемых дальнейших преобразований на Арбате было незаметно, пришлось мне их подтолкнуть и делать выставки прямо на этой улице и непроизвольно его «открывать» для того вида, в котором он просуществовал два с половиной десятилетия как витрина свободы, которую потом придушили власти.

Пицунда 1

После написания моей фрески в стройуправлении и фрески Сольми у меня на кухне («фресковый период») наступили жаркие деньки, да мне уже и надоело держать толпу у себя дома, так что раз я их даже вывез к себе на дачу копать огород (затея, практически не давшая результатов с худосочными Фри, Хонки (которого еще звали и Щелкуном, и Боцманом) и не любившим физический труд Поней), а потом предложил всем под уговоры Воля отправиться стопом в Пицунду, в дикие ущелья на самом берегу.

Хонки, Фри и я у меня на даче в Купавне. 1984

Не в пансионаты на мысу, где отдыхали официальные отпускники в высотных зданиях, а именно дикарями, как было принято в нашей среде. Воль, которого тусовка практически не знала, там однажды недолго был до этого, и ему очень понравилось. Из моей компании на Кавказ стопом ездила только Ира Фри. И про то, что можно дикарем жить на самом берегу моря на Кавказе, в Системе не особо знали, и мало кто пробовал, так как это была погранзона и всех с палатками должны были вечером просто сгонять. А уходить в близко подступавшие горы было, видимо, не очень удобно из-за местных, домиками которых были застроены все пологие склоны курортных поселков. Про пицундские ущелья, совершенно свободные и от застройки, и от обычных туристов, никто не слышал. Куда пипл до этого ездил на море на Кавказ, я не знаю. Кажется, что такого места тусовки не было. Ломились в основном в Крым или в холодную Латвию, на Гаую.

Необустроенность дорог соответствовала совсем небольшому количеству машин, которые по ним передвигались. Иногда можно было час не увидеть на какой-нибудь довольно важной дороге ни одной проезжающей машины.

Выехали парами. Я ехал до Харькова с Поней. Первую ночь мы разбили палатку метрах в 50 от трассы, где-то в Тульской области, и всю ночь пугались каких-то шумов снаружи, отчего встали совсем не выспавшимися, разбитыми и запуганными. Никакого матраса или даже подстилки мы по неопытности не взяли, и наше счастье, что не было дождя, а то еще и промокли бы и спали в луже.

На развилке, которая вела в Харьков, мы расстались. Он решил ехать дальше, а я в этом злополучном городе искал Иру Фри, которая там в это время просто гуляла со знакомыми музыкантами, и никто из них не думал сидеть рядом с телефоном и отвечать на звонки. Мобильников тогда, естественно, не существовало, да и домашние телефоны были далеко не у всех даже в Москве. Мне, собственно, не нужна была Ирка, а интересно было познакомиться с музыкантами, о которых она постоянно говорила и которые в городе везде были свои и могли показать город с интересной стороны. Но у меня ничего не вышло, а долго сидеть тут я не хотел. Не найдя их, я переночевал в пригородном лесу на сухих сосновых иголках, а утром встал стопить машины в сторону моря. В этом лесу чуть дальше моей ночевки располагалась, кстати, какая-то воинская часть, и первая машина, которая меня вывезла оттуда, была военная.

Доехав до Горловки, я сошел с машины около открытого кафе, где гуляла скучающая шахтерская компания. Они подивилась на меня, накормили, сильно напоили, заставили стрелять в тире, пугая тирщика, положили к кому-то в дом спать, предварительно вытащив все мои деньги, рублей 80, скрученный полиэтилен от дождя, палатку и карманный Новый Завет, подарок Саблина. И за вещи, и за деньги было очень обидно, тем более что, кажется, они в деньгах не особо нуждались, поскольку хвастались мне зарплатными листами, где суммы доходили до 930 рублей…

Сильно расстроенный, я, однако, продолжил свой путь на следующий день. К вечеру я добрался до Горячего Ключа, а дальше пришлось идти полночи пешком в абсолютной темноте, так что часто сбивался с дороги в кювет. Ни звезд, ни луны, ни фонарей, ни огонька вдали. Вдруг сильный луч прожектора издалека, сзади меня, осветил пространство, и возник