Война Чарли Уилсона - Джордж Крайл

На самом деле в Вашингтоне всегда существовало два Чарли Уилсона, но в те дни он был готов двигать небо и землю, демонстрируя один свой образ с таким размахом, что никто и не подумал о существовании другого. Для начала он почти целиком укомплектовал свой штат высокими, поразительно красивыми женщинами. Они славились на Капитолийском холме и были известны как «Ангелы Чарли». Каждый раз, когда его спрашивали об этом, Чарли Уилсон отвечал одной из своих любимых фраз, приводивших в замешательство его коллег: «Вы можете научить их печатать на машинке, но не можете научить их отращивать титьки». Но это были еще цветочки по сравнению с тем, как он отделал свои апартаменты — почти карикатурную копию «лучшего в мире холостяцкого логова» в исполнении Хью Хефнера[4].

Главной темой, вплоть до мельчайших подробностей, был мужской гедонизм: зеркальные стены, императорских размеров кровать с плюшевыми пуховыми подушками и ярко-синим покрывалом, центр развлечений с огромным телевизором и стереосистемой и, наконец, сверкающий солярий, где он получал свой круглогодичный загар. Самым экстравагантным новшеством конгрессмена было джакузи, не скрытое в ванной, но специально установленное в центре спальни, чтобы посторонний наблюдатель мог прийти к наихудшим выводам о человеке, отдыхавшем в этой комнате. Когда посетители подходили ближе, они могли увидеть серебряные наручники, элегантно подвешенные на крючке возле ванны, где до них было легко дотянуться. Эти инструменты наслаждения неизменно лишали дара речи его коллег и видных гостей.

Было бы преувеличением утверждать, что все это служило ложным фасадом. В конце концов, Чарли Уилсон был гедонистом bona fide[5]. Тем не менее он виновен в сокрытии другой своей личности. Лишь когда он оставался в одиночестве, а все остальные засыпали, другой Чарли Уилсон появлялся на поверхности. Обычно он просыпался в три или четыре часа ночи и шел в свою библиотеку, где стояли толстые тома военной истории. Он не был похож на других людей, страдающих бессонницей, которые просто стараются заснуть. Он погружался в чтение не только как ученый, ведущий исследование в своей области, но и как человек, ищущий что-то личное в описаниях мировых схваток и в деяниях великих полководцев и современных государственных деятелей, таких как Рузвельт и Кеннеди.

Но в своих ночных бдениях Чарли Уилсон неизменно возвращался к речам и биографии Уинстона Черчилля и снова читал о человеке, который попал в самый центр политических потрясений, был сброшен со счетов как пьяница и паникер, а потом, когда все казалось потерянным, вернулся и спас свою страну и западную цивилизацию от тьмы гитлеровского режима. Неудивительно, что Чарли Уилсон не разделял его чувство личного предназначения. В роскоши горячей ванны для него было бы бессмысленно даже шепотом признать свою внутреннюю убежденность в том, что он имеет что-либо общее с Уинстоном Черчиллем.

Он также не объяснял, почему картина над его кроватью, его единственная постоянная ночная спутница, была для него чем-то вроде талисмана. Эта картина — одинокий пилот в кабине «Спитфайра», патрулирующий небо над Лондоном, — висела над его мальчишеской кроватью в техасском городке Тринити, когда нацисты как чума расползались по всей Европе. Вечер за вечером маленький Чарли сидел на втором этаже белого каркасного дома в угловой комнате, которую он делил со своим дядей Джеком, и бдительно смотрел в окно, выискивая признаки японских бомбардировщиков и истребителей. Их характеристики были выжжены в памяти семилетнего защитника Тринити.

— Они не прилетят, Чарли, — добродушно заверял его дядя Джек. — Но если прилетят, ты первый их увидишь.

Для жителей этого деревянного городка, примостившегося у железной дороги в глубинке восточного Техаса, Вторая мировая война не была далеким или незнакомым событием. Каждый вечер не только Чарли и члены его семьи, но и остальные жители Тринити собирались у радиоприемников послушать, как идет война. Они знали, что от ее исхода зависит все остальное. Седьмого декабря 1941 года, когда японцы нанесли удар по Перл-Харбору, восьмилетний Чарли Уилсон сидел в гостиной белого дома напротив методистской церкви и слушал, как Франклин Рузвельт говорит о «позорном дне для Америки». Мальчик с необыкновенно развитым воображением был зачарован войной и волшебными голосами, доносившимися из радиоприемника: Рузвельтом с его беседами у камина, репортажами Марроу[6] из Лондона под бомбежками нацистов и особенно Уинстоном Черчиллем. Голос доносился из невообразимой дали, но звенящие, исполненные отваги слова Черчилля, насмехавшегося на Гитлером и призывавшего британский народ сражаться, невзирая на потери, навсегда поразили Уилсона силой человеческого духа, способного в одиночку изменить ход истории.

Юный Чарли начал читать все книги о войне, какие мог найти. Он накопил карманные деньги на большой американский флаг от Sears Roebuck[7], который вывешивал перед домом каждое утро. Он приобрел форму офицера канадской конной полиции и настаивал на своем праве ежедневно носить ее. Он пытался устраивать потешные баталии со своими друзьями, но никому не хотелось выступать в роли нацистов или японцев.

Война преобразила жизнь в Тринити. Все собирали металлолом, даже алюминиевую фольгу от оберток для жевательной резинки. Мать Чарли готовила повязки, а он со своими друзьями помогал собирать медицинские сумки, куда вкладывали записки с их именами и адресами. В городе наступал праздник, когда какой-нибудь солдат писал с фронта благодарность и говорил, что использовал их набор первой помощи после ранения.

Фотография каждого солдата из Тринити была вывешена в витрине местного магазина. Всего их было восемьдесят или девяносто человек, и каждый раз, когда один из них возвращался по ранению или после демобилизации, Чарли сидел у его ног возле фонтанчика с содовой водой и слушал его истории.

Ему приходилось видеть и настоящее лицо противника с близкого расстояния. Министерство обороны устроило огромный лагерь для военнопленных всего лишь в семи милях от Тринити, в железнодорожном депо Риверсайда. Из товарных поездов выгружали немецких пленных, которые затем шли пешком около трех миль до лагеря. «Мне выпала большая удача в 1943 году, когда городской врач отвез меня в Риверсайд, посмотреть на высадку пленных из африканского корпуса Роммеля, — вспоминает Уилсон. — Эти сукины дети выходили из поезда гусиным шагом, чертовски гордые и высокомерные, в тех самых мундирах, в которых они попали в плен». Вид шагающих нацистов глубоко врезался в память мальчика. Теперь он видел врага: приспешники Гитлера находились лишь в нескольких милях от Тринити.

Юный Уилсон стал ежедневно посещать библиотеку и читать книги о современном вооружении. Его особенно страшили «мессершмиты», немецкие истребители-бомбардировщики, опустошавшие Лондон. Он искренне верил, что вскоре может наступить черед Тринити. «На почте были плакаты с изображением всех японских и немецких самолетов, поэтому мы бы сразу же заметили их, если бы они появились над нами, — говорит он. — В Тринити была небольшая лесопилка, и мы воображали, что она станет главной целью для японцев». Вечер за вечером маленький Чарли Уилсон подходил к окну и обозревал небосвод. Он был первой линией обороны Тринити, готовый в любой момент поднять тревогу и оповестить шерифа о воздушной атаке.

В конце концов японцы капитулировали. Пока его мать играла на фортепиано на благодарственной службе в день победы над Японией, одиннадцатилетнему мальчику разрешили подняться в звонницу и торжественно ударить в колокол.

Большинство мальчишек его возраста не понимали угрожающей перемены в поведении СССР, который был союзником Америки во Второй мировой войне. Уилсон был в восторге, когда Советская армия отбросила нацистов от Сталинграда в конце 1942 года. Но впоследствии он с возрастающей тревогой читал и слушал сообщения о том, как Сталин прибирает к рукам Восточную Европу. В 1947 году, когда Черчилль приехал в Америку и предупредил, что над Европой опускается «железный занавес», Чарли принял его слова близко к сердцу. А когда коммунисты произвели испытание атомной бомбы, Уилсон несколько дней находился в мрачном настроении, уверившись в том, что Америка заполучила нового врага, ничуть не менее опасного, чем Гитлер.

Так раннее патриотическое воспитание стало для Уилсона началом пожизненного увлечения войной, оружием и государственной службой. Другое убеждение пришло к нему не сразу, но стало укрепляться ближе к концу войны, когда голоса из радиоприемника, казалось, обращались к нему с личным посланием. Со временем он обрел уверенность в том, что однажды радио заговорит его голосом.

Отец Уилсона был бухгалтером в лесозаготовительной компании. Работа приносила мало денег, но все же была лучше, чем у большинства жителей городка. Они жили в хорошем доме и считались столпами общества. Чарльз Эдвин Уилсон подошел к грани отчаяния во времена Великой депрессии, когда лесопилка закрылась и его уволили. Но уже на следующий день он вступил в программу Гражданского корпуса экономии, учрежденную Рузвельтом для создания новых рабочих мест, и стал работать дорожным контролером, гордясь тем, что его трудовой стаж не прерывался даже на одни сутки.