Война Чарли Уилсона - Джордж Крайл

Уилсон признает, что он был без ума от молодой женщины-офицера, чей муж сражался в Египте. Но он утверждает, что их отношения оставались исключительно платоническими, главным образом потому, что несколько дней спустя в холле отеля его представили ведущей израильской кинозвезде Гиле Альмагор. «Помню, как я подумал: что за чертовски приятное место! Горящие русские танки в пустыне, прекрасные капитаны и кинозвезды». Для Уилсона Израиль был наполнен жертвами несправедливости, которые не хотели, чтобы американцы сражались за них, или не нуждались в этом. Они просили лишь о военном и экономическом содействии США, чтобы противостоять арабам, которые жаждали уничтожить Израиль с помощью советских военных арсеналов.

К тому времени, когда Уилсон вернулся в Вашингтон, он, по его собственным словам, стал «израильским коммандо» в Конгрессе США. К его удивлению и немалому удовольствию, произошло замечательное событие: евреи из Хьюстона и Далласа открыли для себя конгрессмена из Лафкина. Без всяких призывов пожертвования потекли со всех концов страны. «Люди из AIPAC[11] обожали меня, потому что я был техасским ковбоем, прискакавшим им на помощь», — вспоминает Уилсон. Вскоре конгрессмен произнес большую речь в поддержку Израиля в Вашингтоне и стал разъезжать с выступлениями на молодежных еврейских конференциях по всей стране.

Дружба с Израилем стала такой тесной, что спустя годы, когда Уилсон решил, что ЦРУ не желает предоставить афганским мятежникам переносные зенитные орудия для борьбы с воздушными судами противника, он тайно обратился к израильтянам. Как всегда, они успешно справились с этой задачей. А когда Уилсон оказался вовлеченным в скандал с наркотиками, поставивший под угрозу его перевыборы в кампании 1984 года, Эд Кох мобилизовал группы поддержки в Нью-Йорке и еврейских лоббистов в разных штатах, которые внесли 100 000 долларов в его кассу и спасли положение. Кроме того, конгрессмены-евреи выступили единым фронтом, чтобы ввести Уилсона в состав всемогущей Комиссии по ассигнованиям, где он обеспечил ежегодную экономическую помощь Израилю в размере трех миллиардов долларов. Получение этой должности для молодого конгрессмена было поразительным политическим маневром, поскольку даже члены его собственной техасской делегации возражали против этого; они поддержали другого техасца, занимавшего более высокое положение в системе старшинства Конгресса США. Единственным другим конгрессменом, когда-либо выступавшим против собственной делегации при назначении в Комиссию по ассигнованиям, был Линдон Джонсон, но он потерпел неудачу. Уилсон смог достигнуть цели только с помощью своих еврейских друзей.

На своем новом посту Уилсон стал понимать, как Израиль и другие заинтересованные стороны пользуются своей властью и влиянием. Он обнаружил, что санкционирующие организации, такие как Комиссия по ассигнованиям, представляют собой немногим более чем дискуссионные клубы. Теперь он входил в состав комиссии, распределявшей государственные средства: пятьдесят человек ежегодно распределяли 500 миллиардов долларов. Он узнал, каким образом один-единственный человек, работающий в нужной подкомиссии и знающий правила игры, может заставить всю страну финансировать программу или секретную операцию по своему выбору.

В конце 1970-х годов Уилсон стал ощущать свою власть. Он принадлежал к небольшой фракции демократов, встревоженных тем, что они считали «политикой умиротворения» со стороны собственной партии. С тех пор как Джимми Картер стал президентом США, израильтяне нашептывали на ухо Уилсону, что Соединенные Штаты утратили бдительность и смотрят в другую сторону, пока коммунисты завоевывают новые позиции. Но беспокойство Уилсона зависело не только от Израиля. Он искренне верил, что Советы собираются завоевать весь мир. Уилсон чрезвычайно расстроился, когда увидел фотографии президента Картера, обнимающегося с Генеральным секретарем Брежневым, который троекратно расцеловал его перед началом переговоров о ядерном разоружении. Для конгрессмена это было зловещим повторением роковой ошибки перед началом Второй мировой войны, когда премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, следовавший политике умиротворения, объявил о «достижении прочного мира» после переговоров с Гитлером,

Время решает все, и как раз в тот момент, когда Уилсона обуревали эти мрачные мысли, конгрессмен Джек Мэрфи явился к нему с деловым предложением. Мэрфи принадлежал к тем демократам, с которыми Уилсон находил общий язык: он был выпускником Вэст-Пойнта и ветераном корейской войны, награжденным боевыми орденами. Они не раз выпивали вместе, но сейчас Мэрфи пришел не для приятного общения. Оба они считали себя членами небольшой группы демократов, державших последнюю линию обороны против СССР. Теперь Мэрфи, можно сказать, ломился в открытую дверь, когда гневно осуждал Картера за его заискивание перед коммунистами. По его словам, Картер собирался предать старейшего антикоммунистического союзника США в Центральной Америке. Невозможно было остаться в стороне и смотреть на такой позор, а Уилсон был единственным человеком в Конгрессе, который обладал достаточной властью и силой воли, чтобы не допустить этого.

Анастасио «Тахо» Сомоса был особенно неприятным на вид диктатором, в толстых очках в черной оправе, с тяжелым подбородком и плотоядной ухмылкой. Но за бутылкой скотча в личном кабинете Уилсона Мэрфи поведал душещипательную историю о том, как он познакомился с молодым Сомосой в военной академии Лассаля в Нью-Йорке, а потом делил с ним комнату в Вест-Пойнте. Мэрфи объяснил, что Сомоса создал в Никарагуа «маленькую Америку»: весь его офицерский корпус прошел подготовку в армии США, а его сын учился в Гарварде.

Он напомнил Уилсону, что диктатор предоставил ЦРУ свободу действий в своей стране в 1954 году, когда было принято решение о свержении гватемальского правительства, а также играл важную роль в поддержке американской операции в заливе Свиней. По словам Мэрфи, единственное преступление Сомосы заключалось в неизменной поддержке США, а теперь Джимми Картер решил уничтожить его, так как паникеры из госдепартамента заявили, что он нарушает права человека. Для пущего драматизма Мэрфи подчеркнул, что в этот самый момент партизаны-сандинисты при поддержке Кубы и вооруженные советским оружием штурмуют никарагуанские города. Если Уилсон не воспользуется своим влиянием в Комиссии по ассигнованиям для защиты диктатора, Картер прекратит всякую военную и экономическую помощь Сомосе, и тот окажется в отчаянном положении.

Рвение, с которым Уилсон взялся за это дело, застигло врасплох чиновников из Белого дома и госдепартамента. К тому времени когда он вмешался в ход событий, спасение Сомосы казалось почти безнадежным делом. Соответствующий подкомитет уже направил в Конгресс законопроект о прекращении финансирования для Сомосы. Неписаное правило Комиссии по ассигнованиям заключалось в том, что ее члены не оспаривали решения подкомитетов, уже направленные в палату представителей. Но Уилсон с поразительной смелостью вынес никарагуанскую проблему на обсуждение и пригрозил «зарубить» весь президентский билль о зарубежной помощи, если финансирование режима Сомосы не будет восстановлено. Он сообщил коллегам, что Сомоса проделал «огромный объем грязной работы для США и практически возглавлял местное управление американской разведки». Такая позиция едва ли могла рассчитывать на популярность. Известный обозреватель Джон Андерсон недавно назвал Сомосу самым жадным диктатором в мире, но что Уилсон ответил: «Никто не чист, никто не безгрешен». Волшебным образом ему удалось одержать победу в первом раунде. К всеобщему возмущению либералов, средств массовой информации и администрации президента, весь пакет помощи Сомосе в размере 3,1 миллиона долларов был восстановлен. Торжествующий Мэрфи настоял на том, чтобы Уилсон отправился вместе с ним в Манагуа во время парламентских каникул после Дня Независимости.

Одной из самых привлекательных черт Уилсона была его способность понимать, как нелепо он смотрится в глазах людей, наблюдающих за его выходками. Много лет спустя он с юмором вспоминал роскошный званый ужин, который Сомоса устроил в его честь. «Все относились ко мне с огромным уважением, словно к Симону Боливару, — вспоминает Уилсон. — Сомоса провозгласил длинный тост в мою честь и назвал меня единственным защитником свободы в западном полушарии. Все олигархи Манагуа стояли и аплодировали. Должен признать, это было головокружительное впечатление».

После ужина Сомоса пригласил Уилсона в свой личный подземный бункер. «Обстановка напоминала логово Гитлера», — говорит конгрессмен. Сомоса провел свои последние дни в Никарагуа в этом бункере, отдавая тщетные приказы о бомбежке городов своей страны, пока сандинисты все ближе подступали к нему. Но в тот вечер Сомоса, воодушевленный победой в Конгрессе, был переполнен энтузиазмом.