Фотограф - Татьяна Тиховская

Вечером того же дня Джумана с супругом строила планы, как они вызволят отца из этой унизительной неволи. Свекр даже пообещал помочь – возможно, не столько из сочувствия, сколько из желания избежать огласки о пребывании родственника в столь непрезентабельном месте.

На следующий день, едва открылся зоопарк, Джумана поспешила к вольеру с канаками.

Что-то было не так.

Еще издали ей показалось, что канаков стало как будто меньше, и они боязливо жались друг к другу. Сердце тревожно заныло, предвещая беду.

За решеткой Мишеля не оказалось. На вопросы Джуманы канаки отворачивались, то ли не понимая, то ли не желая что-либо объяснять.

Тогда Джумана обратилась к ним на диалекте одного из племен Новой Каледонии. Немного варьируя слова, так как этих диалектов на островах пару десятков, она дождалась ответа от одного молодого канака. Он подошел к решетке и, глядя куда-то в сторону, чтобы не привлекать к беседе внимания, выдавил из себя ответ, ужасный ответ: Мишель ночью перегрыз себе вены на запястьях, и к утру его жизнь уже ничто не смогло спасти.

Некоторые птицы не рождены для клеток. Неволя, которую Мишель готов был терпеть ради счастья дочери, только ради собственной жизни была ему ненавистна.

Последние искорки жизни еще теплились, когда утром его нашли работники зоопарка. Перед смертью Мишель успел сказать одну фразу: «Хотели посмотреть на людоеда? Смотрите же! Смотрите же, французы!».

Напоследок канак скороговоркой произнес:

– Извините, мадам, нам запретили говорить о смерти в зоопарке кому бы то ни было… – И торопливо отошел от решетки.

Потрясение оказалось слишком сильным. Джумана слегла с горячкой. Возможно, именно в этот период хрупкий иммунный механизм не родившегося ребенка дал заметный сбой, что впоследствии приведет к уродству. Во всяком случае, многие ученые считают, что после эмоционального стресса вероятность заболеть базедовой болезнью значительно возрастает.

Врачи боялись за здоровье плода. Но Джумана родила в срок нормального мальчика, смугленького, но симпатичного и шустрого. Считая, что имя влияет на судьбу ребенка, мальчика назвали Ален.

Сама Джумана так и не оправилась. Обыватели, не очень вникая в медицинские тонкости, аналогичные недомогания сваливают в кучу и называют единым термином: женские болезни.

Те шесть лет, которые Джумана успела побыть с сыном, были для Алена самые счастливые. После смерти матери отец не перенес всю любовь на ребенка. Напротив, где-то в глубине души он считал сына виновным в смерти матери и предпочел уехать как можно дальше от мест, которые напоминали ему о счастливых годах. Навстречу собственной смерти.

Единственное, что можно сказать в защиту безжалостной судьбы, унесшей жизнь молодых супругов: они от первого до последнего дня страстно любили друг друга.

Со смертью сына теперь уже дедушка с бабушкой считали Алена первопричиной гибели сына. И поспешили от него избавиться.

Вот так Ален из горячо любимого и опекаемого ребенка превратился в никому не нужного изгоя.

7

Незаметно подкравшиеся осенние холодные дни заставляли подумать о постоянной работе. Как ни экономил Ален свою скудную ренту, с наступлением холодов ее бы точно не хватило.

Он уже перепробовал несколько профессий. Нанимался торговать жареными каштанами, мухоловками, цветами, воздушными шарами. Несколько дней простоял за прилавком галантерейной лавки, убирал уличные туалеты… Понравилось смотреть на работу уличного фотографа, но тот не нуждался в помощнике.

Так Ален нигде и не задержался. От некоторых хозяев уходил сам, а чаще хозяева отказывали неловкому работнику.

Время шло. Дома в неотапливаемой комнате было холодно, а целый день бродить по улице – тоскливо. Так бесцельно переходя с улицы на улицу, Ален случайно вышел к зданию Школы изящных искусств. Зашел, заглянул через узенькую щелку в студию – и увидел юношей, сосредоточенно склонившихся над мольбертами.

И там было тепло. Этот аргумент стал решающим – Ален поступил в Школу как вольнослушатель.

В то время художественное образование во Франции было бесплатным, поэтому мастерские были буквально забиты учениками. Найти место среди плотно сдвинутых мольбертов и стульев было нелегко: куда бы ученик ни пристроился, он обязательно кому-нибудь да мешал.

В Школе обучались только юноши. Причина крылась в том, что основной метод обучения – рисование обнаженных моделей – считался для женщин неприемлемым. В конце концов, нашли компромисс – девушки учились отдельно, причем во время уроков к ним категорически не пускали лиц мужского пола, даже близких родственников. А натурщиков и натурщиц аккуратно драпировали.

Даже зимой в мастерских было жарко и душно. И в любое время года – очень шумно. Старожилы традиционно занимали места поближе к модели, новичков же оттесняли на последние ряды, откуда те за головами и мольбертами едва ли что-то могли увидеть.

Кого только не было среди студентов! Немцы, американцы, русские, сербы, румыны, итальянцы! Да простят меня представители тех национальностей, которые не упомянуты!

Больше всего, конечно же, было французов. Они считали себя хозяевами. Заводилой и бессменным участником далеко не безобидных проказ был Бернард, способный ученик, но задира и дебошир. Возле него всегда крутилось несколько подпевал, храбрых только в стае.

Новичков, особенно иностранцев, французские ученики встречали грубыми выходками и непристойными шутками. Старожилы могли насмерть засмеять выбранную жертву из робких новичков. До рукопашной дело доходило редко, но порой метко направленные словесные оскорбления ранят не меньше, а больше тумаков.

Алену тоже порядком доставалось – все считали его приезжим.

Ален свыкся с мыслью, что в любой компании он был самым некрасивым юношей. Однако среди учеников оказался уродец более колоритный. Это был Кевин, горбун из Америки. Казалось, он и думать забыл о своем недуге. Во всяком случае, он пил, шумел и озорничал не меньше других, если не больше. И даже, поговаривали, с успехом волочился за женщинами.

Поначалу над ним, как и над всеми неофитами, пытались подтрунивать – не очень чтобы безобидно. Но вскоре задиры поняли, что Кевин умеет пускать в ход кулаки, не задумываясь, бросается в драку и не робеет перед более сильным соперником, и его оставили в покое.

Один случай положил конец насмешкам над Аленом.

В скудном гардеробе Алена была одна единственная шляпа. То ли по укоренившейся привычке, то ли из боязни потерять такой ценный аксессуар, Ален натягивал ее низко на лоб. Это и стало предметом насмешек. Из-за выпуклых глаз его дразнили лягушкой, и кличка оказалась очень живучей.

– Эй, жаба! – как-то окликнул новичка Бернард. – Ты котелок так низко напялил, чтобы девушки не ослепли от твоей красоты? Сними, не стыдись! А то упустишь свое счастье!

Видя, что Ален не поддается на провокацию, Бернард поддел шляпу и отбросил ее своим опричникам. Пока Ален метнулся за ней в противоположный угол студии, шляпа перелетела обратно к Бернарду. Так она и летала как импровизированный мяч, под аккомпанемент насмешек:

– И зачем лягушке шляпа? Ты же, небось, после занятий домой на болото пойдешь, квакать! Привлекать к себе таких же омерзительных красоток!

Бернард угодил в самое больное место – Ален мечтал о знакомстве с девушкой, но безнадежно робел в их обществе.

От злобы, от обиды, от отчаяния он бросился на Бернарда. Если бы завязалась драка, исход был бы предрешен с первых секунд – Бернард, бесспорно, был сильнее Алена.

Но тут рядом с Аленом встал Кевин и еще один иностранец – серб Ташко, который без раздумий вставал на защиту слабых. Обе команды противников замерли, не решаясь первыми начать драку. В конце концов Бернард плюнул под ноги Алену и презрительно процедил сквозь зубы:

– Да кому он нужен?! Размазня!

Но его глаза горели такой жгучей ненавистью, что, казалось, могли испепелить противника на месте.

Алена с тех пор оставили в покое. Хотя первое время домой он возвращался либо с Кевином, либо в обществе Ташко, который жил в том же округе, что и Ален.

Ташко был постарше прочих ребят. Он уже прошел обучение в Вене, второй год учился в Париже и с нетерпением ожидал возвращения домой. Счастлив тот, кому хочется вернуться на родину!

Первые занятия несколько разочаровали Алена. Старшие студенты работали с живой моделью, а новичкам мэтр предложил изобразить гипсовый шар. Задание показалось Алену пустяшным. Мысленно хмыкнув, Ален принялся за работу. Но как он ни старался, у него получалось нечто, напоминающее кособокий блин. К нему подошел Ташко – и всего несколькими штрихами придал его творению объем и выпуклость. Только тогда Ален убедился, как же это нелегко – изобразить эффект светотени, правильно наложить рефлекс [13]– и смиренно подчинился учителю.