Пейзаж с наводнением - Иосиф Бродский

Облака

О, облакаБалтики летом!Лучше вас в мире этомя не видел пока.

Может, и в тойвы жизни клубитесь— конь или витязь,реже — святой.

Только Господьвас видит с изнанки —точно из нанкирыхлую плоть.

То-то же я,страхами крепок,вижу в вас слепокс небытия,

с жизни иной.Путь над гранитом,над знаменитыммелкой волной

морем держа,вы — изваяньясуществованьябез рубежа.

Холм или храм,профиль Толстого,Рим, холостогологова хлам,

тающий воск,Старая Вена,одновременноайсберг и мозг,

райский анфас —ах, кроме ветранет геометрав мире для вас!

В вас, кучевых,перистых, беглых,радость оседлыхи кочевых.

В вас мне яснарваность, бессвязность,сумма и разностьречи и сна.

Это от вася научилсяверить не в числа —в чистый отказ

от правотывеса и мерыв пользу химерыи лепоты!

Вами творимостров, чей образбольше, чем глобус,тесный двоим.

Ваши дворцы —местности счастьяплюс самовластьясердца творцы.

Пенный каскадангелов, бальныхплатьев, крахмальныхкрах баррикад,

брак мотылькаи гималаев,альп, разгуляев —о, облака,

в чутком грехунебе ничейномБалтики — чей там,там, наверху,

внемлет призывваша обитель?Кто ваш строитель,кто ваш Сизиф?

Кто там, вовне,дав вам обличья,звук из величьявычел, зане

чудо всегдаваше беззвучно.Оптом, поштучноваши стада

движутся безшума, как в играхдвижутся, выбравтех, кто исчез

в горней глушивместо предела.Вы — легче тела,легче души.

«Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос…»

Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос.Я вижу не то, во что ты одета, а ровный снег.И это не комната, где мы сидим, но полюс;плюс наши следы ведут от него, а не к.

Когда-то я знал на память все краски спектра.Теперь различаю лишь белый, врача смутив.Но даже ежели песенка вправду спета,от нее остается еще мотив.

Я рад бы лечь рядом с тобою, но это — роскошь.Если я лягу, то — с дерном заподлицо.И всхлипнет старушка в избушке на курьих ножкахи сварит всмятку себе яйцо.

Раньше, пятно посадив, я мог посыпать щелочь.Это всегда помогало, как тальк прыщу.Теперь вокруг тебя волнами ходит сволочь.Ты носишь светлые платья. И я грущу.

«Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере…»

Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере,используй, чтоб холод почувствовать, щелив полу, чтоб почувствовать голод — посуду,а что до пустыни, пустыня повсюду.

Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере,огонь, очертанья животных, вещей ли,и — складкам смешать дав лицо с полотенцем —Марию, Иосифа, сверток с Младенцем.

Представь трех царей, караванов движеньек пещере; верней, трех лучей приближеньек звезде, скрип поклажи, бренчание ботал(Младенец покамест не заработална колокол с эхом в сгустившейся сини).Представь, что Господь в Человеческом Сыневпервые Себя узнает на огромномвпотьмах расстояньи: бездомный в бездомном.

ВЕРТУМН

«Однажды я тоже зимою приплыл сюда…»

Посвящается Джироламо Марчелло

Однажды я тоже зимою приплыл сюдаиз Египта, считая, что буду встреченна запруженной набережной женой в меховом мантои в шляпке с вуалью. Однако встречать меняпришла не она, а две старенькие болонкис золотыми зубами. Хозяин-американецобъяснял мне потом, что если его ограбят,болонки позволят ему свестина первое время концы с концами.Я поддакивал и смеялся.

Набережная выглядела бесконечнойи безлюдной. Зимний, потустороннийсвет превращал дворцы в фарфоровую посудуи население — в тех, кто к нейне решается прикоснуться.Ни о какой вуали, ни о каком манторечи не было. Единственною прозрачнойвещью был воздух и розовая, кружевнаязанавеска в гостинице «Мелеагр и Аталанта»,где уже тогда, одиннадцать лет назад,я мог, казалось бы, догадаться,что будущее, увы, уженастало. Когда человек один,он в будущем, ибо оно способнообойтись, в свою очередь, без сверхзвуковых вещей,обтекаемой формы, свергнутого тирана,рухнувшей статуи. Когда человек несчастен,он в будущем.Теперь я не становлюсьбольше в гостиничном номере на четвереньки,имитируя мебель и защищаясь отсобственных максим. Теперь умереть от горя,боюсь, означало бы умеретьс опозданьем; а опаздывающих не любятименно в будущем.Набережная кишитподростками, болтающими по-арабски.Вуаль разрослась в паутину слухов,перешедших впоследствии в сеть морщин,и болонок давно поглотил их собачий Аушвиц.Не видать и хозяина. Похоже, что уцелелитолько я и вода: поскольку и у неенет прошлого.

«Вот я и снова под этим бесцветным небом…»

Томасу Транстремеру

Вот я и снова под этим бесцветным небом,заваленным перистым, рыхлым, единым хлебомдуши. Немного накрапывает. Мышь-полевкаприветствует меня свистом. Прошло полвека.

Барвинок и валун, заросший густой щетиноймха, не сдвинулись с места. И пахнет тинойблеклый, в простую полоску, отрез Гомеров,которому некуда деться из-за своих размеров.

Первым это заметили, скорее всего, деревья,чья неподвижность тоже следствие недоверьяк птицам с их мельтешеньем и отражает строгостьвзгляда на многорукость — если не одноногость.

В здешнем бесстрастном, ровном, потустороннем светеразница между рыбой, идущей в сети,и мокнущей под дождем статуей алконавтазаметна только привыкшим к идее деленья на два.

И более двоеточье, чем частное от деленьяголоса на бессрочье, исчадье оледененья,я припадаю к родной, ржавой, гранитной массесерой каплей зрачка, вернувшейся восвояси.

«Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня…»

Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня,воздуха с вкрапленным в оный криком «Не тронь меня!»,рвущимся из растения, впоследствии — изо рта,чтоб ты не решил, что в мире не было ни черта.Потом в нем возникли комнаты, вещи, любовь, в лице —сходство прошлого с будущим, арии с ТБЦ,пришли в движение буквы, в глазах рябя.И пустоте стало страшно за самое себя.Первыми это почувствовали птицы — хотя звездатоже суть участь камня, брошенного в дрозда.Всякий звук, будь то пенье, шепот, дутье в дуду, —следствие тренья вещи о собственную среду.В клекоте, в облике облака, в сверканьи ночных планетслышится то же самое «Места нет!»,как эхо отпрыска плотника либо как рваный SOS,в просторечии — пульс окоченевших солнц.И повинуясь воплю «прочь! убирайся! вон!с вещами!», само пространство по кличке фонжизни, сильно ослепнув от личных дел,смещается в сторону времени, где не бывает тел.Не бойся его: я там был! Там, далеко видна,посредине стоит прялка морщин. Онаработает на сырье, залежей чьих запаснеиссякаем, пока производят нас.

Лидо