Соль земли. О главных монашеских Oрденах - Андре Фроссар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
СОЛЕМСКОЕ АББАТСТВО
* * *
Ну, что ж, — нам, кажется, суждено все время и без конца ошибаться. Мы подозреваем, что монахи спят, когда они бодрствуют, что они ничего не делают, когда они работают; мы воображаем, что они страшатся того, что мы называем «жизнью», а они боятся лишь того, что они зовут смертью; мы предполагаем, что мир их пугает, — а он импонирует им не больше, чем пьяница — Обществу Трезвости.
Вероятно, нет ни одного момента в их жизни, их призвании, их психологии, который наше суждение не исказило бы. Мы их представляем себе то мрачными, то слишком веселыми; то копающими собственную могилу (по Шатобриану), то за пирушкой (по Рабле) — трудно совместимыми занятиями — и получается, что население монастырей это пошатывающиеся призраки, приветствующие друг друга погребальным «Умрем, брат!» с хорошей бутылкой под мышкой. Что нам за дело, если мы себе противоречим! Высмеяв леность монахов, мы тут же отдаем честь какому-нибудь кропотливому труду, непринужденно называя его «трудом бенедиктинца».
Грубияны, падкие на распутство, несчастные существа, испуганные радостным сверканием мира — вот наши монахи. Мы никогда не видим их такими, каковы они в действительности: добродетельными, вполне уравновешенными, простыми и обычно улыбающимися.
* * *
Благодаря Небу — наши заблуждения не мешают монашеской жизни, начало которой положил в VI веке некий Бенедикт из Нурсии, плохо известный современным энциклопедиям (они ошибочно именуют его священником); она продолжается на основании Устава — незыблемого памятника мудрости, в котором Революции, Возрождения и все возмущения человеческого ума не разбили даже оконного стекла.
В двадцати монастырях, девятьсот бенедиктинцев французской Конгрегации ведут уединенную, мирную, полную прилежания жизнь своих далеких средневековых братьев, снабжая Церковь богословами, а мир, который об этом не подозревает, — юристами, историками и учеными-палеографами. Их библиотеки всегда — самые богатые, а поскольку они люди серьезные и опытные, их читальные залы построены из железобетона с железными стеллажами, чтобы лучше противостоять стихийным бедствиям и развитию военного искусства, так что эрудиты следующего Возрождения будут, по всей вероятности, еще раз собирать мед в бенедиктинском улье.
Они бодрствуют, постятся, соблюдают молчание; и если огромное развитие нашей промышленности чревоугодия лишило их прежней роли придорожных гостиников, они, тем не менее, упорно осуществляют во всем его поразительном любвеобилии 53-ю статью своего Устава, которая вменяет им в обязанность принимать гостя не как «посланца неба», но как «Самого Христа», с благоговением и усердием, особенно если он беден, nam divitum terror ipsi sibi exigit honorem, — говорит святой Бенедикт: поскольку почитать богатых заставляет уже самый страх перед ними.
* * *
Жизнь бенедиктинца сосредоточена вокруг богослужения: семь раз в сутки вереница Дедов Морозов в острых капюшонах возвращается на хоры; они бесшумно скользят по двое по каменным плитам храма, склоняются перед престолом, низко кланяются друг другу, прежде чем разместиться как в коробочках, по своим местам на хорах у алтаря.
Богослужение состоит из определенного числа псалмов, антифонов, гимнов и молитв, распределенных на «Часы» (утреня, первый час, третий час, шестой час, девятый час, вечерня, повечерие), которые составляют между восемью часами труда и восемью часами отдыха главное дело из трех монастырских восьмичасовых «смен»: «хвалу Божию»; она для монаха — радость, основное назначение и самый смысл существования.
Бенедиктинское богослужение всегда отличалось и величественностью и пышностью. Некогда Opus Dei в Клюни происходил с величественностью и блеском коронации. Церковь заимствовала основные молитвы своего богослужения из этих великолепных служб, прославивших Орден и составивших бенедиктинцам репутацию — до которой им дела нет — замечательных организаторов духовных концертов. Раз-другой в году сливки общества собираются в аббатствах святого Бенедикта, в частности, в Солеме, распространяя и на грегорианское пение загадочную способность наслаждаться всем, ничего не любя. Если вы хотите прилично выглядеть в свете, надо послушать как солемские затворники поют в Рождественскую ночь или в Пасхальное утро, так же как надо на слух узнавать четвертую симфонию Белы Бартока и с одного взгляда — последнюю пачкотню Пикассо. Конечно, бенедиктинцы не ответственны за это увлечение. Они поют теперь, как и в XII веке, не для знатоков, а в честь Невидимого Присутствия, и можно парадоксально сказать, что они поют прекрасно потому, что иначе петь не могут.
Посредственность не переживает века; никакой аскет, как бы он ни жаждал подвига, не мог бы петь то же самое два-три раза в день сорок лет подряд, будь хоть малейшая возможность, что этот мотив набьет оскомину. Красота грегорианского пения выдерживает бесконечное повторение служб, потому что она безлична; эта музыка льется прямо из души, не проходя через инструменты музыкальной композиции и обработки; это излияние сердца, хвала, молитва, это не искусство.
Солем молится, а не дает концерты.
Глава VI
Траппистская улыбка
С улыбкой брат-привратник встречает путешественника у входа в Ситó, и с улыбкой же отец-гостиник ведет его в комнату по тихим коридорам гостиничного корпуса.
Улыбка — знак благожелательной радости. Она, кроме того, позволяет сэкономить немало слов; у траппистов она с успехом заменяет обычные банальности.
В конце концов, отец-гостиник тоже ведь давал обет молчания, и хотя функции его дают ему официально право говорить, он не прочь, за счет улыбки, сберечь несколько слов для исключительных случаев.
* * *
Улыбка и суровость, этот контраст, характерный для Траппистского монастыря, начинается с монастырского порога и кончается, вероятно, только в обители избранных, где улыбка завершается блаженством, а суровость — совершенством. Тяжелые железные ворота ограды, которых ничуть не облегчает надпись из блестящих металлических букв: О beata solitudo — О sola beatitudo, открываются не на ряды кладбища — как можно было бы предположить по их неприветливому виду, — а на прелестные закоулки сада, опоясанного ручейком. Весь монастырь полон таких сюрпризов.
Однако не надо доверять милой неге ручья: за садом он питает запруду и приводит в движение турбину.
В Ситó все трудятся, и парк не имеет служебных функций лишь потому, что предназначен для посетителей.
ДЕНЬ ТРАППИСТА
2 ч. — Подъем, одеяние: белая ряса. По праздничным дням подъем в 1 ч. 30 м.
2 ч. 05 м. — В церкви, малая служба, затем великий канон до 4 ч.
4 ч. — Каждый священник служит обедню. Затем три четверти
