Лишь бы не было войны! - Владимир Булат

люблю путешествовать куда бы то ни было зимой, но, как вы помните, выбирать мне

не приходилось.

Вторым вошел статный военный средних лет, майор, если не ошибаюсь в погонах. Он

кивнул мне и сразу же расставил на столе несколько бутылок "Боржоми". Согласно

билетам, наши места располагались на двух верхних полках, и мне, несмотря на

предостережение Вальдемара, чтобы я вел себя по дороге и, особенно, в Германии

как верный семьянин, захотелось, чтобы нижние заняли особы женского пола,

склонные к ни к чему не обязывающим купейным знакомствам. Но судьба в лице

железнодорожной кассы распорядилась (как всегда в моей жизни) иначе: уже перед

самым отправлением появился пожилой человек в строгом английском костюме и его

жена, лет на десять его помладше — очень красивая блондинка, явно не имеющая

детей.

— Давайте знакомиться, — предложил он и представился. — Степан Викторович

Карелин, эмигрант в третьем поколении, жил в Лондоне, прошлым летом вернулись с

женой в Россию, едем в Германию как туристы, — закончил он свою

сверхинформативную фразу.

— Глеб Александрович Гумбольт, — приподнялся офицер, — подполковник.

— Вальдемар Тарнавский, — это моя реплика, — студент.

А поезд уже тронулся. Проводник собрал билеты и разнес постель. На двери

отопительной камеры я нашел полное расписание следования поезда:

Станция прибытие отправление

Ленинград — 11:53

Луга 13:20 13:25

Псков 14:47 14:57

Даугавпилс 17:36 17:41

Вильнюс 19:25 19:35

Гродно 21:09 21:19

Белосток 22:04 22:14

Граница 23:08 00:08

Варшава 1:57 2:07

Куттенбург 3:01 3:06

Позен 4:54 5:04

Франкфурт-на-Одере 6:47 6:52

Берлин 7:42

Я переписал расписание и вернулся в купе. Там спор был уже в разгаре:

— Стало быть, — говорил Глеб Александрович Степану Викторовичу, — англичане и

американцы считают всех людей, живущих за пределами "свободного мира", нелюдями.

— Ну, я не был бы столь категоричен, — возразил тот. — Точка зрения на

представителей иных цивилизаций как на варваров не так уж и нова. Все древние

культуры презирали иностранцев, даже греки, хотя они чаще иных древних народов

контактировали с ними. Разве немцы не презирают американцев и не называют их

"хунгвестерн"?.. Хотя, скажу честно, представление людей западного мира об иных

блоках самое смутное. Американцев вообще ничего не интересует, что происходит за

пределами США. Я сомневаюсь, чтобы половина образованных американцев могла

назвать пять-шесть столиц иностранных государств, кроме Лондона. Я ведь еду в

Германию, чтобы составить о ней более-менее реальное представление, потому что

никакой реальной информации о Рейхе ни в Англии, ни в США не найдешь.

— Я не могу сказать, что Германия слишком популярна в России, но все же это

самая популярная заграница. Да и потом… Ваш покорный слуга едет к

родственникам, в Мекленбург. Мой дядя еще мальчиком репатриировался из

Курляндии, в сорок первом году.

— Однако!.. У нас в Англии это было бы немыслимо.

— Ну, а как ваши впечатления от… — офицер кивнул по сторонам.

— Сумбурные, — пожал тот плечами, — сумбурные, и больше ничего. Будто по

безвоздушному пространству двигаюсь. Вокруг какая-то ирреальность… Эта Россия

уже ничем не напоминает (даже языком) ту страну, из которой бежали мои деды, но

здесь не осталось ни капли большевизма.

— Времена меняются — мы умнеем, — усмехнулся офицер. — Историческая правда

большевизма была в ниспровержении реакционного и недееспособного режима. Но сам

по себе большевизм — тупиковый путь развития, он не способен к созиданию и

выродился в троцкизм. Правильная коррекция коммунистической идеологии в духе

идеи национального самосохранения пришлась нам весьма кстати.

— Верно ли говорят, что Сталин многое позаимствовал у Гитлера?

— Кто у кого позаимствовал, — рассмеялся офицер, — это еще надо посмотреть, но

история Европы пошла совсем по иному пути, чем того хотелось Западу. Ведь

англичане и американцы хотели натравить нас друг на друга, залить Европу русской

и немецкой кровью и на этих лишениях нажиться как свиноторговцы, так ведь?

— Да, во второй мировой войне расчет был именно на это, поэтому для Англии

договор тридцать девятого года стал шоком. А во время Тихоокеанской войны США

добивались участия в ней СССР.

Я вышел в коридор и стал рассматривать мелькающие перелески. Ландшафты не

отличались от тех, какие я мог видеть и у себя. Меня поразила лишь ухоженность

полей и обширных дачных поселков, мимо которых мы проносились с огромной

скоростью. Кругом было белым-бело, лишь проселочные дороги выделялись

грязноватой чернотой. На промелькнувшем стрекочущем переезде застыл большой

грузовик неизвестной мне конструкции, напоминающий довоенный газик.

Неожиданно мы остановились в Гатчине и простояли три минуты. Хотя я был в

Гатчине всего один раз в жизни, я сразу же подметил, что передо мной его

довоенный (а, стало быть, не разрушенный) вариант. На подводе к перрону подъехал

мужик в тулупе и стал грузить расставленную штабелями почту. В очередной раз я

подивился такой смеси стилей и эпох, но ведь никто же не удивляется

традиционному японскому каркасно-столбовому дому рядом с линиями метрополитена.

Спор в купе не утихал:

— В основании любой культуры замешано немало слез и крови, — доказывал

подполковник. — Порой я думаю, что это необходимое условие ёе существования. А

вы смотрите на убийство слишком метафизически: не убий, и все тут! Если хотите

знать, то мы потомки тех, кто убивал, потому что те, кто не убивал, но сам был

убит, потомства не оставили…

— Но мы-то с вами живем не в каменном веке…

— Согласен. Стабильность последних пятидесяти лет действительно беспрецедентна.

Но, согласитесь, мир ныне держится не на благих пожеланиях, а на атомных

мускулах четырех империй.

— А вы как думаете, молодой человек? — обратился ко мне бывший лондонец. Мне не

хотелось вмешиваться в этот спор специалистов, и к тому же я боялся сказать

какую-нибудь несуразицу. Но я нашел, что ответить:

— В прошлом году я прочел фантастический роман одного малоизвестного автора.

"Иное небо", если не ошибаюсь. Он написан в стиле инвариантности, то есть

валенности истории, — поправился я. — Там будто бы в 41 году Германия напала на

СССР.

— И кто ж победил? — с недоверием спросил офицер.

— Мы, естественно, — поспешно оговорился я. — Но плодами нашей победы

воспользовались США. Они сначала поставили под контроль пол-Европы, а затем

стали распространять либеральные идеи в советской сфере влияния. Итогом был

развал нашей страны, обнищание населения, множество внутренних конфликтов и

вымирание населения. СССР распался на пятнадцать государств с неустойчивыми

правительствами и хиреющей экономикой. Уголовные организации терроризировали

население. Различные политические силы боролись за власть, а представители

международных правозащитных организаций успешно разлагали все структуры

безопасности, и люди, выступавшие за наведение элементарного порядка, клеймились

как фашисты.

— И чем же все это закончилось? — мой рассказ определенно заинтересовал

подполковника.

— Над этим писатель и предлагал поразмыслить читателю…

— Занимательно, но нереально, — покачал головой офицер. — У вашего писателя

неверна первоначальная установка: война с Германией. Германия не могла воевать

одновременно на два фронта: против нас и против Англии — это было бы повторением

ошибки 14 года. В 41 году, как вы знаете, Германия и Италия были заняты

балкано-ближневосточным направлением. Уж скорее это могло произойти в 53 году,

когда мы были связаны на Дальнем Востоке, но в 53 году Германия улаживала

венгеро-румынский конфликт. Впрочем, в главном он прав: западный либерализм не

мог принести нашей стране ничего хорошего.

— Отчасти это так, — присоединился к нашему разговору реэмигрант. — Тип русской

культуры — это тип антизападный. Он строится на аграрно-коллективистском

принципе, в то время как западная культура — это торговый индивидуализм.

Так мы проспорили до самого вечера, когда за окном показались средневековые

строения Даугавпилса.

— В Германии, — сказал офицер, — сохранилось очень много средневековых замков, а

вот французы почти все свои срыли еще при Ришелье.

— Степан Викторович, — спросил я то, что хотел спросить уже давно, — а как в