Лишь бы не было войны! - Владимир Булат

деньги белогвардейцев.

— А дата?

На банкноте стоял 1993 год.

— Сотрем. Ну ладно, пора мне.

— Вальдемар, — сказала ему Виола (она, бедная, различала нас только по одежде,

да по выражению лица), — ты там не слишком…

— За исключением того, что должно быть исключено, — отозвался он уже из

коридора.

Я тоже засобирался, потому что мне очень не хотелось оставаться с нею наедине.

Он поехал в центр, а я сел в трамвай и вскоре достиг Автова. Близ Красненького

кладбища, как и следовало ожидать, не было танка. Я стал бродить по улицам,

заходить в магазины и присматриваться к людям. Меня поразило то, что они в целом

были гораздо красивее, чем в моем мире. Вчера я, кстати, не подметил одного

важного признака в покрое одежды: она была подобием допетровской! Мужчины носили

высокие шапки, дубленки старинного длиннополого покроя, женщины — вариации

кокошника, и притом имели ярко нарумяненные щеки. Такой исторической

псевдоморфозы, выражаясь словами Шпенглера, я и предположить же мог.

Не буду описывать мои путешествия по морозному городу, скажу лишь, что я два

раза заходил в кафе с их скурпулезно-копеечными ценами, был в нескольких книжных

магазинах, в одном из которых меня привлекла потрепанная книжка (последний

экземпляр), которая называлась "Американские баптисты: царство антиразума".

Насколько я смог понять из неадаптированного для меня текста, в середине XX века

христианство весьма видоизменилось. Православие, жестоко преследуемое в первые

десятилетия советской власти, растеряло почти всю свою паству и в последние

десять лет превратилось в духовную нишу части советских интеллектуалов.

Католицизм потерял свой ватиканский центр, секвестрированный фашистским

правительством графа Чиано в 61 году, и новый папа Павел VI обосновался в

Бразилии. Лютеранство в странах Северной Европы, прежде всего в Германии,

постепенно слилось с возрождающимися древнегерманскими культами (кирхи, как и

предсказывал Гауптман, были пересозданы в арийские священные комплексы по

образцу Вевельсбурга). Американские же протестанты проделали ряд сложных

метаморфоз, частью перешли в расистскую церковь "Арийские нации", признающую

Иисуса Христа двухметровым белокурым конунгом, предательски распятом жидами,

частью сблизились с евреями и ввели обрезание и большинство ветхозаветных

пищевых запретов.

Вернулся я около пяти вечера, когда все вокруг уже посинело от сумерек, а мороз

усилился до невыносимости. Мой двойник был дома:

— Все прошло как по маслу. Я перед началом положил украдкой твою купюру на стол

Президиума, они ее вскоре обнаружили и все заседание рассматривали с очень

удивленным видом — и, разумеется, не вникали в суть происходящего.

— И чем все закончилось?

— Нам обоим вынесли по выговору: мне — за разжигание национальной ненависти, ему

— за варварское обращение с книгами, с запретом пользоваться университетской

библиотекой в течение трех месяцев, а его сестра предстанет перед подобным

судилищем за свои античеловеческие сионистские убеждения. А ты где пропадал?

— Осматривался. Заметил, кстати, что у вас машин в два раза меньше, а

загрязненность воздуха пропорционально ниже… Вероятно, я останусь здесь

надолго, а может и навсегда.

— Космология пространства у нас развита не ахти, но кое-что я узнаю по поводу

твоего "чуда". Оно, несомненно, имеет вполне научное объяснение.

— Плохо то, что я никого не предупредил, там, у себя… Поставь себя на мое

место…

— Да, это скверно… Так что вот, Виола, если я когда-нибудь бесследно исчезну,

сделай и это невероятное, но очевидное предположение.

— Да я уж надеюсь, что не придется, — отшутилась она.

— Мы с тобой идентичны, — продолжал Вальдемар, нарезая аппетитную розовую

ветчину к ужину. — Это, с одной стороны, хорошо, а с другой — плохо. Ситуация, с

одной стороны, банальна (как в фильме об Электронике)…

Я понимающе кивнул.

— Мне бы не хотелось впутывать в это дело официальные органы, но рано или

поздно…

— Но ведь не съедят же они его, в самом деле, — сказала на это Виола.

— Верно, — согласился ее муж. — Но ситуация пока терпит. Тебя ждет поездка в

Германию, что будет, я думаю, для тебя довольно небезынтересно. Ты был там, у

себя, за рубежом?

— Понятие "за рубежом" у нас неопределенное, — ответил я. — Бывшие республики

СССР называются "ближнее зарубежье", и попасть туда просто. А прочая заграница —

"дальнее зарубежье". Я был двухлетним малышом с родителями в Польше.

— Польша у вас в границах 39-го года?

— Нет, в 45 году к ней присоединили Силезию, Померанию, — я заколебался,

припоминая нюансы политической географии тридцатых годов, — Данциг, половину

Восточной Пруссии и Белосток.

— А что же у нас было в 45 году? — задумался он. — Гражданская война в Бразилии

(иитегралисты против панамериканистов)… наши войска заняли Бомбей… визит

Молотова в Берлин на открытие первой сессии Европейского Совета в качестве

наблюдателя… ну и окончание Тихоокеанской войны атомными бомбардировками

Хиросимы и Лос-Анджелеса (японская атомная бомба "Камикадзе" угодила прямо в

район Голливуда, так что американцы на пять лет лишились почти всей

киноиндустрии).

— Да, бедные янки — это, наверно, было самое большое для них испытание. А

освоение Космоса?

— Немцы запустили первые свои спутники с Пенемюнде в пятьдесят третьем году

(тогда нам было не до того — мы с Берией боролись). У нас это состоялось через

четыре года, а Гагарин полетел в шестьдесят первом.

— Еще одно совпадение! У нас — те же даты.

Мы еще долго перебирали исторические вехи и находили то поразительные

совпадения, то неожиданные отличия, пока Виола не напомнила нам о фильме

"Комедия ошибок", который вот-вот должен был начаться по первой программе.

АВЕНТЮРА ВТОРАЯ,

в которой я совершаю путешествие из Ленинграда в Берлин, по-своему

хрестоматийное.

Не может быть и речи с том, чтобы я усомнился в непобедимости нашего дела,

напротив, трудности, возникающие непрерывно и возрастающие с каждым днем, надо

преодолевать, если к этому есть настоящая воля.

И.Геббельс

Международный поезд "Ленинград — Берлин" отходил около полудня двадцать третьего

февраля. Меня провожала Виола. Она была в своей очаровательной шубке из белого

меха и в темном платке, делающем ее очень похожей на древнюю гречанку. Я пытался

по дороге занять ее рассказами о своем мире, но разговор как-то не клеился.

— Хорошо еще, что вы надо мною не подшутили, — неожиданно произнесла она почти

обиженным тоном.

— Каким образом? — не понял я.

— Могли поменяться.

— Нет… Я был настолько потрясен, что чувство юмора у меня ампутировалось. Да

и, потом, мы все же различаемся стрижкой, и он поранил руку о банку с

консервами…

— Ты там тоже женат на мне?

— Нет. К сожалению, нет…

— Я до сих пор не могу поверить в реальность произошедшего.

— Да я тоже поначалу не поверил. Но, как говорит твой муж, очевидное может быть

и невероятным. Я уж как-то смирился. Из себя не выпрыгнешь, хотя один раз мне

это уже удалось.

— А я тебе даже завидую. Если бы у меня была возможность заглянуть в иной мир,

под иное небо, я бы никогда не отказалась.

— Чему завидовать? Страна, в которой жил я — это убогое, саморазрушающееся и

отвратительное место. Это я должен вам завидовать. Вы живете в куда более лучшем

мире, а я здесь призрак, пришелец из небытия.

Метропоезд подъехал к станции "Балтийская". Мы оказались в вокзальном

муравейнике, когда поезд уже был подан. Пока я проходил долгую, нудную и

малоизвестную мне процедуру с проверкой множества документов, справок,

отпечатков пальцев и скромного багажа, уместившегося в одном единственном

чемодане зеленей кожи, Виола терпеливо ожидала меня в сторонке. Когда я

освободился, она взяла меня за руки и сказала:

— Я не знаю, что будет впереди, но я хочу одарить тебя тем, чем я обделила тебя

там.

И она меня исцеловала (единственный раз в жизни!) Если бы таможенники более

внимательно следили за пассажирами, им показалось бы странным, что молодожены,

прожившие уже два с половиной года, целуются с такой хрупкой трогательностью.

В мое купе я вошел первым и бистро расставил свои немногочисленные вещи. Я не

люблю путешествовать куда бы то ни было зимой, но, как вы помните, выбирать мне