Магистр Ян - Милош Кратохвил
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Желая успокоить развеселившихся учеников, Гус подал им знак рукой:
— Итак, друзья, приступим к делу! Сегодня я познакомлю вас с образцом папского послания.
Студенты мигом разбежались по своим местам. Они достали бумагу, гусиные перья, отвязали от поясов чернильницы и бережно поставили их перед собой.
Гус подошел к кафедре. Солнечные лучи озарили его черные волосы, ниспадавшие на плечи, и безусое лицо с полными губами и густыми бровями. Поскольку магистр всегда смотрел прямо и чистосердечно, его голубые глаза казались большими и глубокими.
— Перед нами образец… — Гус сделал маленькую паузу и, не отрывая пристального взгляда от студентов, закончил: — послания папы римского Иоанна XXIII нашему королю…
Студенты зашевелились, многозначительно поглядывая друг на друга. Их лица стали серьезными. В университете изучались документы о привилегиях, нотариальные бумаги, папские бреве и буллы[10] наравне с частными документами и письмами. Тексты их никогда не представляли собой точных копий подлинных документов и писем: то были, как правило, образцы превосходного слога и словесных оборотов, обязательных в бумагах такого рода. Студенты знали, что Гус избегал хрестоматийных текстов и документы для диктантов подбирал сам. Послание, которое неспроста было связано с именами здравствовавших папы и короля, вызвало у них особый интерес.
Студенты вздрогнули от неожиданности, когда двери тихонько приоткрылись и в аулу вошел их коллега Прокопек.
Опоздавший смущенно поклонился в сторону кафедры (Гус ласково ответил ему), пробрался на цыпочках к своей скамье и быстро сел. Магистр подождал, пока тот приготовился писать. От студентов не укрылось необычное возбуждение их товарища. Блуждающий взгляд и румянец на лице юноши свидетельствовали о волнении, вызванном не только спешкой и смущением из-за опоздания, но и чем-то другим. Прокопек заметил вопрошающие взгляды друзей. Он наклонился к соседу и, задыхаясь, шепнул:
— Уже начали продавать индульгенции. Говорил об этом магистр?
Сосед отрицательно покачал головой. Гус начал диктовать:
— «Ego, Johannes, epiccopus, servus servorum Dei… — Я, Иоанн, епископ, слуга служителей божиих, шлю тебе, Вацлаву, чешскому королю, свое поздравление и святое благословение. Да будет тебе известно из сего послания, что я, памятуя завет господа нашего Иисуса Христа „Возлюби своего ближнего, как самого себя“, предал страшной анафеме обоих антипап — Венедикта XIII и Григория XII. Оба эти проклятые антихриста оспаривают мою тиару и мой трон, на которые только я имею законное право. Уже тогда, когда я был наместником покойного папы Александра V в Болонье, кроме меня не было никого иного, более достойного трона Христова царства любви на земле, — ибо я тогда изгонял, заточал в тюрьму и уничтожал всякого, кто сомневался в нашей святости…»
Студенты заволновались. Судя по первым фразам, магистр диктовал им текст не папского послания, а своего острого памфлета. Слушатели начали перемигиваться и подталкивать друг друга локтями. А Гус спокойно продолжал:
— «Мои злоязычные соперники клевещут, будто я отравил папу — моего предшественника — и заставил кардиналов голосовать за себя. Правда, мои войска стояли в Болонье в те время, когда там собрался конклав.[11] Это чисто случайное совпадение. Мои враги приписали мне даже убийство родного брата. Они пустили этот слух только на том основании, что прекрасная супруга убитого побывала в моей резиденции. Клеветники обвиняют меня в грабежах, прелюбодеянии, небрежении масс, молитв и бог знает, в каких еще пустяках. Наместник Христа на земле и глава христианства, я выше всяких подозрений, и недостойно моего высокого сана терять драгоценное время на исполнение обременительных повинностей, обязательных для простых священников и монахов».
Слушатели один за другим отложили перья в сторону. Уже никто не сомневался, что «послание» — не простой диктант, а сатира. Магистр сочинил эту сатиру им и себе на радость. Разумеется, он сочинил ее не только для забавы. В язвительных и насмешливых словах памфлета звучала суровая правда жизни. Студенты готовы были расхохотаться и нисколько не сдерживали себя.
— «Ныне, когда на меня напал наемник Григория XII, архимерзавец неаполитанский король Владислав, — продолжал уже более громко Гус, — я испытываю необыкновенные затруднения…»
Подавшись вперед и вытянув шеи, студенты затаили дыхание, — ага, сейчас речь пойдет о продаже индульгенций.
— «Вот почему я объявил крестовый поход против него, как еретика. Хотя Владислава никакой суд не обвинял в ереси и не осуждал за нее, а его воины — такие же христиане, как и мы, однако не является ли величайшим отступничеством та дерзость, с коей он обратил свой меч против меня, помазанного на папский престол не только святым миром, но и обильною кровью моих врагов и, стало быть, врагов святой церкви».
Гус отчеканивал каждое слово, придавая ему необычайную силу:
— «Для крестового похода мне нужны деньги. Мне нужно много денег, как можно больше денег! Для войны уже не хватит ни десятины, которая плывет в мою кассу со всего христианского мира, ни тех сборов, которые поступают мне за выдачу архиепископств, епископств, аббатств и даже самых захудалых приходов. Вот почему я продаю теперь даже права на бенефиции[12] и приходы одновременно трем-четырем домогающимся. Я считаю, что бенефиций должен достаться тому, кто уплатит больше. Но и этого будет мало. Я придумал новый источник доходов — отпускать грехи за деньги. Мои противники и прочие безбожники утверждают, что только бог может прощать грешникам их заблуждения. Но разве ключи святого Петра были вверены мне не для того, чтобы я открывал ими человеческие души? Поскольку мне позволено открывать души верующих, то у меня есть еще большее основание открывать их сундуки и кошельки».
Студенты громко смеялись и стучали кулаками по скамьям. Гус ждал, когда юноши успокоятся. Но они так расшумелись и расхохотались, что не заметили, как распахнулась дверь и на пороге появился человек в докторской мантии.
Гус первым заметил доктора. Он поднялся и вышел ему навстречу. Повернулись в ту сторону и ученики Гуса. Они увидели в дверях бледного профессора Палеча. Улыбки тотчас исчезли. Студенты заметили суровое лицо профессора с подрагивавшими скулами.
— Вам смешно… — нарушил тишину профессор неприятным холодным голосом. — Увы, сейчас совсем не до шуток…
Студенты с недоумением смотрели друг на друга. От мрачной фигуры, бледного лица и сухого голоса профессора исходило что-то недоброе.
Палеч тут же повернулся к Гусу:
— Магистр, я пришел за тобой. Срочно созван совет профессоров всех факультетов. Университету необходимо высказать свое отношение… — начал он и, взглянув на студентов, кончил ничего не говорящими словами: —…к весьма неотложному делу…
Это сообщение вызвало у студентов необыкновенное любопытство. Почему Палеч не сказал при них, что это за неотложное дело? Разве они, студенты, не члены академической общины? Обеспокоенные юноши глядели на Гуса.
Гус кивнул Палечу в ответ на его приглашение.
— Ничего не поделаешь, друзья! — обратился он к студентам. Заметив возбуждение своих учеников и желая несколько сгладить впечатление от таинственных слов Палеча, Гус улыбнулся и добавил: — Я полагаю, что там мне придется продолжить то, на чем мы остановились здесь. А сейчас займитесь Вергилием, переводите «Буколики». Прокопек, ты закончишь занятия…
Палеч нахмурился и опустил глаза, — ему не хотелось смотреть в лица студентов.
Как только под сводами аулы зазвучали мелодичные стихи пасторали «Tytyre, tu patula recubans sub tegmine fagi…»,[13] Гус покинул учеников и поспешил за Палечем, который на минуту раньше него вышел в коридор.
* * *В ауле Каролинума собрались магистры и бакалавры артистического и теологического[14] факультетов. Они заняли кресла, лавки и стояли группами. Торжественная церемония рассаживания по местам была нарушена, профессора пришли сюда в обычной одежде, рясах и плащах, без каких-либо знаков принадлежности к ученой курии. Некоторые из них срочно приехали из провинции. Тревожные взгляды и возбужденные голоса присутствовавших свидетельствовали о том, что их собрали по чрезвычайно важному делу.
Шум уже стихал, когда Палеч и Гус вошли в аулу.
Ректор университета, магистр Марек из Градца, поднялся на подиум[15] и открыл совет. Марек был стар, но его голос звучал громко и уверенно:
— Spectabiles, magistri, domini doctissimi![16] Славный Kaролинум, старейший университет не только в империи, но и далеко за ее пределами, — мозг и совесть чешского народа. В минуты мучительных сомнений к нам обращались за советом королевские дворы, духовные и светские князья. Знаменитые университеты других стран видели в Каролинуме мудрого брата и дорожили его мнением.