Тварина. Повесть - Александр Миронов

И так, новая семейная жизнь: новые цели и задачи. Хотя… не совсем новые и не совсем забытые. Но главное, что поняла Зоя Гавриловна, – она принята большей частью его родни, и что они за Никифора Павловича горой. Приятно было наблюдать со стороны подобную привязанность.

Теперь эта привязочка вспомнилась. Развивающиеся события заставили вспомнить. И о его родственниках, как ближних, так и дальних, и, особенно, о некоторых племянницах. Родная кровь, даже несколько ассимилированная и на расстоянии, быть может, отзовётся и с пользой. А их содействие, пожалуй, сейчас будет куда как действенно, чем, нежели, законы. Только нужно этой силой умело воспользоваться, рассчитать её, – призадумалась Зоя Гавриловна.

7

Варвара Стехина жила в пригороде, на окраине, в своём доме, с тремя внуками и тоже непутевыми, как и их родители. Муж самой Вари сидел – ножичком по пьянки ткнул нечаянно зятька, и угодил прямо в сердце. Видимо, рука по привычке не дала сбоя, как при заколке свиней, которых выращивал и колол сам по нескольку штук в год для продажи. Дочь запилась после этого, хотя и до этой трагедии ни разу не отказывалась, и пошла вначале по рукам, потом по дворам, а позже – вообще потерялась, и остались на руках у бабушки её трое детей. Варя выкручивалась, растила внуков, держала корову, держала и поросят, тоже для рынка. Только колоть их теперь приходилось Никифору Павловичу. Дом и постройки, наверное, сильно бы порушились, если бы не опять же дядя Никифор, помогал. Приезжал и сам по-хозяйски принимался за дело: там подтешет, там прибьет что-то. В сарайке, глядишь, подчистит, пол подлатает. И племянница всегда принимала его с открытой душой, не скупясь на самогоночку, на закуски и прочие виды поощрения, что взращивала на огороде, и он живал у неё днями. Особенно, после скандалов с внучкой. Когда просто хотелось уйти из дома.

– Выживает она меня, Варя. Выживает, тварина, – сетовал он на Катю.

Но тему, касающуюся отношений между ним и женой, не развивал. Обходился общими словами: побаливает, мол, ногу сломала, лежит. Катеринка с ней… А как достается самой жене и той же внучке – опускал. Выживает внучка, и всё.

А Варваре такое его положение было на руку.

Когда же появлялся дома, жене объяснял:

– У Вари завал. Коровник расщелился, поросята, язви их, доски прогрызли. У воротец столб прогнил… Работы, не початый край. Жаль бабенку, измаялась. За Кешку адвокатам выкинула восемь тыщ, дерут же, сволочи. Заплатила, а всё равно на семерик определили. На пацанят пенсию никак не выхлопочет. Мать где? – представь документ на её скончание. А кто его даст? Какой ханыга? Запилась, поискрутилась, шалава. Ищи-свищи. Вот они, современные нравы. А ты говоришь… – при последних словах кивал на соседнюю комнату.

– Ну, ты не сравнивай, – пыталась слабо возражать Анна Николаевна.

– А! – отмахивался он категорично.

Варвару они жалели, сочувствовали ей. И отсутствие Никифора Павловича, обижавшее Анну Николаевну, сглаживалось на этой почве, становилось понятным и оправданным.

Когда разговор происходил при Кате, то та, выслушав исповедь деда, говорила:

– Ты бы о жене своей такую заботу проявлял, глядишь, и ей полегчало бы.

Вот тварь!.. И заходился в негодовании. Замахивался на неё сухим, но жилистым и ещё сильным кулаком, но пустить его по назначению тогда не решался, чего-то стеснялся. Но позже, когда стал одиноким и раскрепощённым, переступил и эту грань. Его возмущало в ней то, что как скверно она воспитана и смеет осуждать поступки старшего, и никого-то там постороннего, а деда своего. Пацанка, шмокодявка, одним словом – тварина…

Новую жену, или сожительницу Варвара восприняла, если не с восторгом, но виду не подала. Влилась в общий хор одобрения, однако, в душе несколько насторожилась. Настораживала опаска: а как новая, да опрятная дамочка побрезгует знакомством с пригородной крестьянкой, вечно пахнувшей навозом, сеном, молоком. Молвить и то, как следует, не умеет. Забрезгует, да и перестанет отпускать дружка-муженька к ней на подворье?.. Но дамочка, оказалась неуёмной старушкой, непоседливой, и вскоре сама привела к ней Никишу. Привела с радушием и прибауточками. Смеясь, приговаривала:

– Ах, как я давно не была на крестьянских дворах! Как давно не видела вживье кур, поросят, коров. Все по телевизору пасу! – смеялась она. – Варя, дашь как-нибудь подоить Пеструшку?.. Никиша, ты только посмотри, какая прелесть в огороде!

Правда, огород к тому времени был пуст, и в нём уже наметало сугробчики. Но всё же…

А когда Варвара предложила истопить баньку, у гостьи даже защекотало под ложечкой.

– Варюшечка-душечка, ты прелесть!

Когда новобрачная чета в очередной раз объявилась в ограде, Варвара встретила их с доброжелательностью, даже с радостью.

– О-о, кто к нам пришёл! Проходите, дорогие родственники. Проходите гости дорогие! – и стала на скорую руку собирать на стол угощение в виде: картошки, соленых огурцов, капусты, сала, и даже грибков. Ну и конечно – самогонка.

Пока женщины, оставшись в доме одни, мыли не только посуду, но и чьи-то косточки, Никифор Павлович, не теряя время, постукивал во дворе, занимался по привычке родным крестьянским делом: что-то прилаживал, прибивал, подтесывал. Он бы, наверное, всякую работу по хозяйству мог делать с закрытыми глазами, даже в беспамятстве. Руки помнили.

За столом Варя сообщила радостную весть:

– Кешку, пишет он, через год должны выпустить. За хорошее поведение и ударный труд. Он там за бригадира.

– Сколько он уже отсидел?

– Пять лет.

Весть действительно не рядовая, и за неё выпили. Потом Варя посетовала:

– Старший внук к наркотикам пристрастился. Мак заставлят садить. Боюсь.

– Сейчас лечат от наркомании, – попыталась успокоить Зоя Гавриловна. И как будто бы ей это удалось.

Выпили за выздоровление внука. Варвара всхлипнула:

– Кровососы… Всю-то они кровушку высосали… Всю-то мне жисть отравили…

– Это уж точно, – опять участливо поддержала Зоя Гавриловна. – У Ника тоже не лучше. Послал же бог внученьку Екатеринушку…

И затянулся разговор на весь вечер. Они, сочувствуя друг другу, жаловались на свою неустроенную старость – Варваре тоже было под семьдесят. Жаловались на детей, внуков, в купе досталось и законам и их сочинителям, властям и правителям.

– И что это за законы? – восклицала уже Варя. – Мало ли что она была в квартире прописана. А куда теперь вам на старости лет деваться? Мыкаться по чужим углам? Дожили, слава те…

Зерно сочувствие было заронено в измученную душу племянницы. Она не раз битая судьбой, мужем, теперь и внуком, с болью и пониманием восприняла положение дядюшки, а теперь ещё и с тетушкой. Только забыла она, расслабленная от сочувствия и слёз, поинтересоваться: какая же такая нужда, острая необходимость заставила тётушку продать свою разблагоустроенную квартиру?..

Домой чета вернулась довольной, а Никиша под изрядным хмельком.

Но Варвара Варварой, женщина в годах и недостаточно подвижная, вернее, связанная по рукам детьми непутевыми, хозяйством, заботами. Но пробное зернышко было, что называется, брошено на благодатную крестьянскую почву. И удачно. Пора засеивать ими более широкие поля.

– Завтра к Малаше сходим, – сказала Зоя Гавриловна.

– Хорошо, Зоя. Как скажешь.

8

На следующий день направились к Маланье Федурцевой, и застали дома. Она только что вернулась из магазина, с «утренней прогулки», – как она называла подобные отлучки из дома. Жила она одна в двухкомнатной квартире, на пенсии. Жила на старости лет в полном довольствии, и для себя. Одно лишь её порой донимало – это скука. Но и с ней она нашла метод профилактики, – уходила к дочери, когда позабавиться с внуками, когда «попить» кровь из их родителей. А больше придавалась телевизору. Хвала и почтение его создателям! Сколько он сохранил нервов, спас жизней, оградил от тёщ и свекровей… А скольким раскрыл кругозор и поднял интеллект до уровня политического обозревателя?.. Теперь, почитай, ни одно застолье не возможно без этого равноправного члена домашнего коллектива. Ни один шкаф, поди, не раз потемнел от зависти к этому квадратному идолу. Мало быть большим, вместительным, надо быть шумовоспроизводящим (но не скрипучим), говорящим, с проволочками, с дорожками и с микросхемами внутри, а не напичканным дорогими платьями, рубахами, даже шубами. Заменяющий человеку сон, тепло, холод, порой – разум, и позволяющий жить в зазеркалье. И Маланья Федурцева была на гребне всей кипучей жизни страны, понимала всё с полуслова диктора, с полувгляда репортера. В момент ориентировалась в политических и житейских перипетиях. Оттого была категорична в оценках её не устраивающих. Это была женщина шестидесяти лет, среднего роста, полногрудая, солидная, с широким розовощеким лицом. Её масса, как и слова, подавляли своим весом.