Тварина. Повесть - Александр Миронов

Беременность – нормальное физиологическое явление в супружеской семье. Его ждут, ему радуются, испытывают счастье. Но это в случае, когда совместная жизнь четы гармонична и протекает по заведенному природой кругу. Когда же в этой орбите оказывается кто-то и одна, без надежного друга, от которого всегда вправе ожидать поддержку, понимание, то голова в той круговерти невольно закружится, заболит, если не свихнется от растерянности, а тем более – впервые. А бояться было чего.

Во-первых, моральный аспект. Как с этим делом, что вырастает спереди верблюжьим горбом, показаться на люди? И чем его оправдать, обосновать?.. Вот когда приходит понимание важности той пресловутой в паспорте печати, которая необходима, возможно, даже не девушке, а дедушке. И этим самым людям, от родственников до знакомых. Но перед дедом?.. – это было определяющим. Ведь он, как в воду смотрел. А как она хотела быть правой, выглядеть самостоятельной. Доказать ему нечто своё, где умещались бы принципы, поступки, призрение к старым понятиям о жизни. В конце концов, из юношеского максимализма хотела переломить его старческий эгоизм, который она начинала называть маразмом. По шуточному определению Алексея.

Во-вторых, бытовая неустроенность: как жить, на что жить, где жить?.. Работа непостоянная, она даже не оформлена на ней, завтра же может быть уволена и притом без выходного пособия. Это неранешные времена, когда производство выплачивало подъёмные да подсобные, предоставляло отпуска до родовые и после родовые, и государство чего-то там гарантировало для матерей-одиночек. Сейчас, на стыке двух столетий, о таких гарантиях можно лишь только мечтать. Нет, гарантии как будто бы имеются, и законы как будто бы под них есть, да нет гарантов, гарантирующих их исполнение. Как жить, на что жить, где жить?.. А после таких вопросов невольно встанет вопрос жизни и смерти – нечаянно зачатой жизни. И нет надежного дружка, того, кто б мог поддержать, вопросы упростить и ответы подсказать. Все же остальные люди, даже близкие по крови, – люди далекие от ситуации. У всех у них искать тот правильный единственный совет всё равно, что в воздухе поймать молекулу ладонью.

С бабушкой заговорить на эту тему тоже не решалась. В её положении да нагружать такими заботами, посчитала бесчеловечно. Мать с отцом были за «три локтя по карте», и искать поддержку у них – провода раскалишь на телеграфе или почту перегрузишь письмами. Да и обрадует ли их нежный подарок дочери? Тем более время поджимало. А от милого дружка нет ни писем, ни слушка. И она приняла такое же самостоятельное решение, с каким решилась на гражданский брак с любимым человеком. И напрасно… Надо было, не взирая ни на что, сохранить свою первую беременность, своё первое и (как думалось позже) последнее чувство материнства. Сделала аборт, будучи уже с большим сроком. И в том была не малая заслуга дедушки Никифора.

Дед же в своей неуемной подозрительности, упёртой принципиальности продолжал донимать. То ему не нравилось, что Катя жила с Алексеем, потом, когда она осталась одна, негодовал, когда не заставал её дома, а она должна быть дома, время уж к полночи, а то и за полночь. А если заставал, да с подружками, случалось, и с компанией ребят, и слегка подвыпившими, он не затевал скандал сразу, но это не означало, что он упустит момент. Его взгляды были, что газ из газового баллончика – едучие, слепящие, болезненно ранящие. Когда сознание обострено, оно болезненно реагирует даже на случайный взгляд, как осиновый листочек на легкое дуновение ветерка. И эти взгляды, подкрепленные то ли обидным словом, то ли жестом, тем же наклоном головы, в Катеринином сознании фиксировались не иначе, как укором, издевкой, и вызывали в ответ ожесточение и выливались в грубость. Дед же считал себя обязанным за дальнейшую судьбу внучки, и потому был по отношении к ней жестковат, а то и чрезмерно.

Она же этого тогда не понимала. Считала, что она вполне самостоятельный человек, ответственный только перед собой и не желала, чтобы кто-нибудь, даже близкие люди, вторгались в её личную жизнь. В этом и состоят противоречия поколений. У одних есть опыт и моральные обязательства, у других нет опыта, но амбиций и моральных прав хоть отбавляй. А нагрянувшие с перестройкой свободы их увеличили в неограниченном количестве. Но дед Никифор, видимо, полагал, что как-то сможет их ограничить, и на конкретном примере. Но не учёл характер им же воспитанный. В Кате всякое ограничение вызывало протест, а то и взрыв.

Позднее, она сознавала, что была в чём-то не права, или даже права, да надо было всё же сдерживаться, смолчать где-то, но не могла, и причина этой несдержанности была уже почти не объяснима. Лишь тогда сглаживались их отношения, когда старики на зиму переезжали жить домой. Внучка была на глазах, и вела себя пристойно, по-семейному. Старалась старикам не создавать лишних хлопот, опускалась до снисхождения отпрашиваться или же предупреждать о своих задержках по вечерам. Летом же опять повторялась прежняя, вольная, неподконтрольная жизнь. И так из года в год.

В действительности Катя любила стариков. Но если бабушке Анне Николаевне внучка была открытой, и ей понятной, и меж ними было полное взаимопонимание, то к Никифору Павловичу отношения варьировали от одной крайности до другой: то наступала светлая полоса, солнечная, и тогда отчего-то даже трогательнее были эти отношения. В такой момент его хотелось приласкать, прижаться к нему, даже поплакаться на его плече теми, по-детски счастливыми, слезами, когда даже нет причины для них, но есть участье, доброе сердце любимого дедушки.

Ведь были же такие минуты раньше!.. Всё бы за них сейчас отдала, чтобы вернуть то счастливое время. И она не раз шла ему на встречу и именно с такими чувствами. И на какое-то время у них восстанавливался лад, душевное единение, и тогда жизнь воспринималась легче, комфортнее. Даже скрипучий диван, казалось, становился музыкальнее и мягче. Но, к сожалению, эта идиллия была хрупкой, недолгой, за ней витала, как тень, напряженность, за которой вот-вот может грянуть гром. И он не заставлял себя долго ждать. Для этого стоило раз-другой прийти домой поздно, да, не дай Бог, с запахом вина, прилипшего в гостях у подруги или у друзей, и на утро, а то и с ночи начинался слабый бриз, предвестник шторма.

В начале шли упрёки, на них Катя отвечала безобидными репликами, стараясь разговор перевести на шутку. Но, чувствуя, что это не помогает, уходила в ванную и там продолжительное время принимала душ, или лежала в воде в ванне, читала, дремала. Потом выходила и бросалась в объятия старого скрипуна. Но если диван, приняв в своё ложе девушку, успокаивался, то для старого Скорпиона, похоже, этот скрип становился сигналом. Он долго лежал на своей кровати, кряхтел, шуршал газетой, хотя давно уже не читал их. Анна Николаевна тоже вздыхала, и время от времени уговаривала:

– Успокойся, Никифор. Чего заводишься? Девочке что теперь, взаперти сидеть?

Они говорили не громко, однако через закрытую дверь, слышался их разговор. И ночь, слава бабушке, проходила более-менее спокойно. Ежели девочке урок был не впрок, и поздние возвращения с прогулок вновь повторялись, то у бабушки не сразу находились успокаивающие слова для дедушки, – он разряжался на внучке по полной программе, называя её такими терминами, от которых глаза расширяются, уши краснеют. И преобладающим среди них было одно, ставшее едва ли не любимым ещё при жизни бабушки словцо – тварина.

Тут уж и Катерина откапывала «топор войны», и дедушке тоже приходилось выкатывать бельма из глазниц от удивления и, возможно, от восхищения, поскольку сленг современной молодежи стал намного живописней. И тогда наступала чёрная полоса в её жизни. Когда на день-другой, когда на долгие недели. Мирила их опять же бабушка. Находила в дедушке потаенные точки в его характере, воздействовала на них, и они постепенно размягчали в нём закаменевшее сердце. Во внучке же она их хорошо знала, и добрым словом быстро восстанавливала в ней дух миролюбия. Она любила Катю, сочувствовала ей, и ещё за то, что у той личная жизнь как-то не складывается, а годочки уходят, и уже третий десяток подкатывает к своему зениту. Это хоть и не предел, но всё же…

Но объединила их, деда и внучку, беда. Беда, навалившаяся на Анну Николаевну. Бабушка катастрофически начала слепнуть. Сын Вадим на своём «жигулёнке» свозил её в областной центр МНТК. На диагностику нашлись средства, на операцию сразу нет. В МНТК поставили на очередь, на осень.

Этот срок удовлетворял всех: к этому времени поднакопят совместными усилиями денежки, и к празднику, к дедушкиному дню рождения, она выйдет к столу вполне здоровой, величавой, как это у неё когда-то получалось, и за праздничным столом споёт своим красивым сочным голосом его любимую песню – «По диким степям Забайкалья». Бог ей дал голос от природы. Она в молодости певала в капеллах и приглашалась в Народные хоры, и даже выступила с небольшой, но перспективной сольной программой. Дед заревновал невесть к чему или к кому, и ей пришлось пожертвовать талантом.