Дело лис-оборотней - Хольм Ван Зайчик

Охо-хо…

А после – Управление внешней охраны и коварный предприниматель Обрез-ага.

Хотя за первичный допрос последнего Баг был спокоен: Яков Чжан уже вполне возмужал для того, чтобы провести его без осечек.

Сырой воздух окатил обнажённую кожу словно миллиардом аккуратных зябких иголочек разом. За ночь дождь иссяк, но серые тучи нависали по-прежнему. Баг по привычке глянул на соседнюю террасу справа, но терраса уныло пустовала. Не было там ставшей Багу за летние месяцы привычной фигуры сюцая Елюя. Не было, и невесть когда он появится, и появится ли вообще…

Баг решительно ступил на мокрые плиты. Судья Ди двинулся было за ним, но потом, брезгливо тряхнув лапой – мокро! – убрался обратно в комнату, развалился на пороге и принялся лениво лизать живот.

Недалёкий колокол на Часовой башне взялся отбивать время.

Храм Света Будды,

часом позже

Отрешившись от мирского и суетного, сбрив щетину и пожевав ароматной смолы, дабы отбить несообразный во храме дух гаоляновой самогонки, Баг предстал пред очи великого наставника Баоши-цзы. У врат Храма Света Будды его с поклоном встретил новый послушник по имени Шoy-цзи[29] – совсем мальчик, розовощёкий, с просветлённым взором, по-детски слегка нескладный и очень высокий.

Сидя на циновке напротив великого наставника и мысленно читая “Алмазную сутру”, Баг ощутил долгожданный покой, сердце его сделалось спокойным и уравновешенным, – казалось, Баг взмыл в необозримые выси, далеко-далеко, за пределы рождений и смертей, приблизился к безграничному блаженству так близко, что вот, протяни только руку и коснёшься извечного и останешься с ним навсегда.

Время пролетело незаметно. Присутствовавшие на утренней медитации стали подниматься на ноги и проходить мимо Баоши-цзы, почтительно кланяясь ему. Великий наставник отвечал им исполненными благости кивками, а некоторых одаривал краткими речениями. Баг слегка помедлил, наслаждаясь последними мгновениями тихой благодати, и приблизился к наставнику в числе последних.

Баоши-цзы, шевельнув роскошной рыжей бородой, проницательно взглянул на него и произнёс:

– Ещё в древности было так, что люди, улучшая видимость, ухудшали сущность и стремились к внешнему, пренебрегая внутренним.

Затем он величаво кивнул почтительно стоявшему поодаль послушнику Да-бяню. Когда тот споро приблизился, Баоши-цзы повелел тотчас же принести лист бумаги, тушь и кисть, а когда требуемое было доставлено, великий наставник закрыл глаза на время, потребное, чтобы вскипятить четверть шэна воды, и потом, не отрывая кисти от листа, начертал гатху, которой и одарил Бага.

Баг почтительно принял тонкий жёлтый лист. Гатха гласила:

“Кто в этой жизни добрым был – в будущей станет божеством.

Кто в этой жизни зло творил – в ад попадёт или родится шелудивым псом.

Безвинных тварей не убий, лечи недужных, старым помоги.

Позор и слава, счастие и горе – всему мерилом лишь поступки наши”[30].

– Ты и сам всё это знаешь, сыне, – мягко улыбнулся великий наставник. Помедлил. – Ступай.

В очередной раз поразившись удивительной прозорливости великого наставника, способного, казалось, проникнуть в самые потаённые мысли и, найдя сообразные, исполненные смысла слова, направить, укрепить и рассеять сомнения, Баг низко поклонился Баоши-цзы, бережно сложил ароматный лист и убрал за пазуху. Великий наставник, лишь взглянув на Бага, своей гатхой сумел исчерпывающе ответить на невысказанный вопрос: отчего бывает так, что умирают маленькие невинные дети, всего несколько дней радовавшие своими криками этот прекрасный мир? Вопрос нелепый и даже неуместный, Баг и сам знал. Но чувства не могли с таким ответом смириться. Баоши-цзы одним росчерком кисти подтвердил: карма неумолима, и если дети умирают во младенчестве, значит, деяния предыдущих рождений настигли их, ибо таково положенное воздаяние, причины коего они создали сами и только сами. Ибо у кармы, как и у камня, нет чувств и сострадания, ей неведомо человеколюбие и проистекающее из него стремление простить.

Баг размышлял об этом по пути в Управление. Он продолжал думать над этим в кабинете. Тело выполняло рутинные и обязательные движения – Баг заварил жасминовый чай, позвонил Стасе и узнал, что предание огню тела умершей Кати, по совету гадателя, назначено на пятницу в Западном Павильоне памяти, потом открыл “Керулен”, присоединил к нему трубку и вышел в сеть… Особо важных новостей и писем не было, лишь памятный по Асланiву Олежень Фочикян ненавязчиво, но вполне определённо напоминал о том, что Баг в своё время пообещал дать ему интервью для “Асланiвського вестника”, и даже выражал желание немедленно выехать в Александрию для этой цели; ещё прислал письмо давнишний ханбалыкский знакомец Бага Кай Ли-пэн: из письма выходило, что дела у Кая обстоят благополучно, а Ханбалык в целом тоже находится на прежнем месте; прочее же терялось в цветистых выражениях и цитатах из классических сочинений, но Баг уяснил, что ежели ему случится побывать в срединной столице, то Кай будет рад его видеть, а также содействовать в выполнении необходимых мелких формальностей при посещении императорского дворцового комплекса, каковая честь, как знал Кай, не так давно была дарована Багу… “Нет бы написать прямо и понятно… Надо бы спросить Кая, а можно ли во дворец с котами…” – невесомо, словно клок тончайшего шёлка на ветру, пролетело в голове. Но, читая письма, Баг не мог отделаться от ощущения, что вместе с гаоляновым сном исчезла какая-то другая, очень, очень важная мысль…

Пристроившись на краешке стола и прихлёбывая дымящийся, обжигающий жасминовый чай, Баг чуть рассеянно смотрел сквозь односторонне прозрачную стену допросной клети и краем уха удовлетворённо прислушивался к звукам, несущимся из динамика внутреннего переговорного устройства: Яков Чжан работал с Обрезом.

– Сознайтесь, подданный, ведь вы заблужденец? – устало спрашивал Яков Чжан сидевшего перед ним мрачного Обреза-агу. Видно было, что этот вопрос он задаёт подследственному уже далеко не в первый раз. – Вы ведь заблужденец?

Потерявший весь свой хозяйский лоск Лагаш скорчился на привинченном к полу табурете в позе уныния: плечи опущены, руки свешиваются между колен.

– А чё я сделал-то? – гнусил он в ответ, мусоля халат на груди Якова Чжана бессмысленным, но исполненным нехорошего внутреннего огня взглядом. – Я ж во всём признался…

– Вот и сознайтесь, что вы – заблужденец! – велел ему в тысячный, наверное, раз Чжан. – Сознайтесь!

Заблуждения Обреза-аги не простирались особенно далеко: он просто хотел торговать опиумом. Желательно в масштабах всей Александрии, конечно. Но заблуждением себя отчего-то до сих пор не чувствовал.

– Сознайтесь!

– Ну а чё я ещё сделал-то? – в который раз отпёрся Обрез-ага и отёр выступивший пот противустояния.

– Сознайтесь!..

Баг был вполне спокоен за молодого сослуживца. Раньше или позже Яков Чжан добьётся того, что Обрез произнесёт столь потребное для дальнейшей с ним работы “да, я заблужденец”, – хотя произойдёт сие почти наверняка не из-за искреннего понимания и раскаяния, снизошедшего на человеконарушителя в результате просветляющей беседы со старшим вэйбином, а просто от усталости и желания спать. Таким, как Лагаш, продуктам жизнедеятельности самых дальних хутунов Разудалого Посёлка вразумление доступно не в форме душенаправительных бесед, но лишь в виде регулярных больших прутняков; ещё Конфуций в двадцать второй главе “Бесед и суждений” особо подчёркивал, что в мире встречается столь кривое, испрямить каковое можно только наложив на него прямое и отрезав всё, что торчит. Как раз тот случай…

А в голове у Бага неотвязно и мучительно, как утренняя головная боль, пульсировало одно и то же: что? что ускользнуло от него такое важное? Будто Багу был дан некий знак, но он по невнимательности или рассеянности пренебрёг им, отмахнулся. Не заметил, не придал значения. И теперь мучился, ища ответ, который, казалось, был совсем где-то рядом.

В дверь кабинета постучали.

В сопровождении хмурого дежурного вэйбина вошёл худощавый улыбчивый юноша без шапки и с порядочным прямоугольным пакетом в руках – служащий почтовой курьерской службы “Крылья”. Баг оттиснул личную печать на протянутом ему бланке квитанции, и пакет перешёл в его безраздельное владение.

Оставшись один, Баг разорвал плотную бумагу: перед ним предстал большой деревянный ящик с плотной крышкой на двух металлических защёлках. Ящик был битком набит множеством ящичков поменьше; на крышках их было выжжено Jean-Jack Lekler, а внутри, по двадцать штук в каждом, стройными рядами располагались проложенные плотными листками тёмной бумаги тонкие чёрные сигары – те самые, что одну за одной курил заокеанский человекоохранитель Дэдлиб во время исторической встречи в Управлении внешней охраны, в этом самом кабинете.