Картинки дипломатической жизни. Воспоминания сотрудника миссии Российской империи в Вашингтоне, Брюсселе и Лондоне - Петр Сергеевич Боткин

Андреев замахал руками.

– Немыслимо… Я к дипломатической службе вовсе не приспособлен, я и экзамена не сдавал, да у меня и средств достаточных к тому нет.

– Это не беда, – сказал я, – холостой может справляться, живя на жалованье секретаря…

– Так-то так, но для жалованья секретаря нужно иметь пост секретаря, а кто возьмется назначить меня секретарем посольства? Если я только заикнусь, мне сейчас же заткнут глотку: «вы – бухгалтер»… и кончено. И действительно, я занимаю штатное место в министерстве, прилично оплаченное… Я завишу от этого места – у меня на руках старушка-мать, которая меня воспитала… бросить ее я не могу. Нет, уж мне не судьба быть дипломатом, а только, что и говорить, карьера ваша завидная. Немного я вкусил этой жизни, а не забуду никогда – мне кажется, я здесь провел лучшие дни моей жизни…

Мы очень скоро подружились с Андреевым. Посланник был прав – Андреев в Вашингтоне был в большом спросе. Он был завален приглашениями.

Обыкновенно, после обеда хозяйка дома подходила к нему и просила сыграть что-нибудь. Андреев не ломался. Садился за рояль и играл. Играл много и долго. Репертуар у него был громадный и очень разнообразный. Он не обижался, когда после вагнеровского цикла Нибелунгов его просили играть вальс из модной оперетки, или к нему подбегали барышни и, делая очаровательные улыбки, «о, мистер Андреев», щебетали они, «вы так хорошо играете, продолжайте – нам так хочется потанцевать»…

И Андреев, обтирая пот с лоснящегося черепа, снова садился за рояль и играл вальсы до изнеможения.

Конечно, в обществе все ему были благодарны – кто за музыку, кто за танцы, – и все дамы сыпали ему комплименты, посылали ему любезные записки с приглашениями, сами заезжали в посольство или посылали за ним свои кареты.

Андреев был в восторге. Ничего подобного он раньше не переживал. На вечерах Андреев сиял в полном смысле этого слова.

Временами, однако, на него находила тоска. Лицо вытягивалось, и он становился задумчивым и молчаливым. Однажды, возвращаясь с какого-то вечера, где его особенно чествовали, Андреев внезапно впал в мрачное настроение.

Мы шли пешком по красивой Массачусетс-авеню.

– В сущности, никому до меня никакого дела нет, – проговорил он, как бы разговаривая сам с собой. – Нужна музыка, а не я. Я являюсь только тем проводом, через который идут звуки, я просто неизбежный атрибут рояля – вот и все.

– Как вы можете так говорить, Андреев, – старался я его ободрить, – вы же видите, как вас здесь все любят. Конечно, музыка играет роль, у вас громадный талант – разумеется, это притягивает к вам людей и увеличивает число ваших друзей. Со всеми так бывает – кто что дает обществу, за то ему и воздается. Один получает меньше, другие – больше. Вы много даете, и вам сторицей воздается.

– Так-то так, но воздается таланту, искусству, музыке, а не мне лично – я остаюсь в стороне.

– Какие пустяки, да талант-то – это вы сами, а не кто другой.

– Нет, – грустно заметил Андреев, – сам по себе, без рояля, я – серенький человек, и больше ничего.

По случаю приезда П.И. Чайковского в Вашингтон наш посланник дал большой музыкальный вечер.

Чайковский был приглашен Бостонским филармоническим обществом на музыкальное торжество, устроенное в его честь. В программу празднеств входило посещение президента в Белом доме и вечер в русском посольстве. Посланник поручил музыкальную часть вечера Андрееву, а хозяйственную и церемониальную – мне. Вечер удался на славу. Андреев играл, между прочим, трио Чайковского, после которого композитор обнимал исполнителя по русскому обычаю перед всем Вашингтоном.

Это был апофеоз Андреева. Он был на седьмом небе. После ужина один из крупнейших музыкальных антрепренеров в разговоре с Андреевым сказал ему, что был бы счастлив заключить с ним контракт на артистическую поездку по Америке.

Хотя Андреев принял слова антрепренера за любезную шутку, ему все же хотелось узнать, во сколько его оценивает этот знаток музыки.

– А какие ваши условия? – спросил он шутя.

Антрепренер с деловым видом определил довольно крупную цифру за столько-то концертов в таких-то городах в течение такого-то срока.

– Конечно, вы позволите упомянуть в афише, – добавил он, – что концертант – член Российского посольства в Вашингтоне, – это очень важно для публики…

– А без этого?

– Без этого… совсем не то, – несколько сконфуженно пробормотал антрепренер. – Вы знаете сами, какое значение у нас имеет реклама.

Андреев ничего не ответил, но когда мы остались наедине, он дал волю своим чувствам:

– Вот видите, что это за люди… для них только ярлык, этикетка имеют значение… Червонец за пианиста – секретаря посольства, медный грош за того же пианиста, но не дипломата… Пустой и пошлый снобизм, ничего общего с музыкой не имеющий…

Вскоре после отъезда Петра Ильича я заметил в Андрееве некоторую перемену. Он по-прежнему целыми утрами упражнялся над Бахом, но в канцелярии был рассеян, нервничал и перед завтраком таинственно куда-то исчезал. В своей внешности он тоже изменился: подстриг свои торчащие усы. Перестал походить на морского котика, зато приобрел зубную щетку над верхней губой. Адонисом он от этого не сделался, но все же имел более подобранный вид в новом пиджаке и светлом галстуке.

Слепой случай натолкнул меня на открытие: Андреев за кем-то ухаживал и в кого-то влюбился. Я это узнал благодаря оплошности цветочного магазина. Там перепутали счета – вложили в мой конверт месячный счет Андреева, – таким образом, мне стало известно, что Андреев каждый божий день выписывает из магазина маленький букет фиалок… для кого?

Здесь, в Вашингтоне, в обычае, чтобы молодые люди посылали цветы дамам и барышням, в домах которых они часто бывают, – это, в сущности, одна из форм светской учтивости. В этом нет ничего предосудительного, напротив, обычай этот поощряется… дамами и барышнями, разумеется.

Цветы обыкновенно посылаются прямо из магазина с карточкой молодого человека, но когда цветы отправляются на квартиру молодого человека или он сам за ними заходит, дело принимает более серьезный оборот, а когда тот же букетик показывается на счете каждый день – уж это становится подозрительным. Очевидно, есть что-то, что молодой человек желает сохранить в неизвестности. Это что-то есть то, что не в одной только Америке прозывается «флертом», а флерт – понятие очень растяжимое… Мое намерение было сохранить тайну Андреева. Я хотел отослать его счет в контору магазина, но Андреев предупредил меня. Сконфуженный, подошел он ко мне в канцелярии.

– Мне прислали по ошибке ваш счет из цветочного магазина, – пробормотал он, – не получали ли вы, случайно, моего?

И когда, передавая Андрееву счет, я бегло взглянул на него, он покраснел, как провинившийся школьник.

Ясно – Андреев был влюблен и хотел сохранить это