Родительская тетрадь - Ольга Старушко

class="v">чисто душа, отрываемая от тела.

Часто дышать и слушать, сплетая пальцы.

Тучи взбивают Павел и Пётр, дождями стелют.

Иллюминаторы стиснут земное в пяльцы:

город, горящий огненной канителью.

Море видать под луной на Петра и Павла,

ветер степей, обнимая, пахнёт лавандой.

Что озираешься, будто с небес упала,

наперебой переспрашивают цикады.

Жаркий рассвет накрывает меж сном и явью.

Дверь отвори, губу закусив до крови.

Только не думать бы, сколько убавил

Павел,

только не слышать бы звяканье связки

в руке Петровой.

Запахи

Млечным младенчеством, сонным и жадным,

хлебной опарой, зерном на току,

пахнет мускатом лозы виноградной

знойная женщина в самом соку.

Пусть жестковата махра полотенца:

мокрую прядь убирая с лица,

палец скользит её, весь в заусенцах,

с незагорелой полоской кольца.

Разве забудешь такие объятья?

Сможешь ли выкинуть из головы

запах её креп-жоржетовых платьев,

«Рижской сирени» и «Красной Москвы»,

дух от простынок полынный и горький,

мыло, и пудру, и утренний свет?

Тальк и клеёнка.

Зелёнка и хлорка.

Но не утрата.

Пока ещё нет.

Матерня мова

А бредить – на исконном языке,

прикушенном с ухода самых близких.

Ей, стиснутой у Господа в руке,

осталось умирать на украинском,

когда феназепам и фентанил,

каких она не выговорит сходу,

когда вдохнуть не остаётся сил,

и губы ловят судорожно воду,

когда отёкшей согнутой ногой

собьёт простынку, снова пить попросит,

в железной койке выгнется дугой

и выдохнет на материнском:

досыть!

Кататония

в этой самой больнице

у неё принимали долгие роды

из подушки давали дышать кислородом

надо ж – пешком по городу ночью идти

                                                беременной

акушерки умаялись ждать воскресения

и меня записали в журнал субботой

не всё ли равно кто там

когда родится

позже в той же больнице

тогда ещё современной

послевоенной

спасали переливанием из вены в вену

прямо от операционной сестры

кедры и розы под окнами как эти иглы остры

на проводах рассаживаются птицы

завотделением терапии злится злится

последние полтора года

маму сюда ежемесячно как на работу

если гемоглобин сорок

кровь прокапать хоть что-то

вами должна заниматься ваш гематолог

а она я одна на город в полмиллиона душ

анемия не онко у меня же полно тяжёлых

я и так назначала кучу бесплатных уколов

если их нет в аптеке дождитесь квоты

господи шепчет мама когда ж я уйду

у завотделением не рот а одна помада

чёрным-чёрным закрашена седина

снова ко мне вам не ко мне надо

господи говорит мама

никому-то я не нужна

молится мама дома боится

господи не приведи мне больше больницы

фиброз

сублейкоз

лейкоз

опиоиды

яд трансдермально с квадратиков целлулоида

вилла онейро по полису ОМС

нашей люмпенской как-бы-ниццы

почему

           я

               здесь

в окна палаты лезет пузатым тюлем

ветер ни капли прохлады конец июля

так и сгоришь довольно одной искры

боже остры твои иглы как же они остры

красным огни за огнями цветут над бухтой

детские страхи проснутся под гром салюта

взрывы бомбят война

я здесь одна

почему я совсем одна

где тут спрятаться

люди лю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-юди

зачем здесь капельница

не помогают чужие эритроциты

гаснут

кровь перелита

напрасно

завотделением злится

а медсестра которой мама

в школе химию преподавала

бежит со шприцем

сейчас сейчас марьиванна

медицина отчаяния

дексаметазон

на пару часов сон

завтра на полчаса

послезавтра на десять минут

выпрошенная таблетка иначе не засыпает

иди сам

немного поспи папа

чем тут

помочь

я подежурю в ночь

бьётся в кровати катетер из вены сорван

из-за отёков не невесома

не узнаёт

ни имена ни лица

будит крича полбольницы

дерётся когда даю кислород

кто ты

эй ты

дай мне сесть дай мне лечь дай мне воды

рот

вытянут трубочкой как у плодов граната

изогнута шея

скрючены пальцы синдром руки акушера

антинатальна её палата

роды наоборот

папа вернётся наутро а мама

как только вынести смог

. .

морг

. .

яма

. .

ехала к папе поездом

год назад бы сказала к родителям

корпус больницы в лесах строительных

слева над Ушаковкой вдали

ремонтируют

век её не увидеть бы

лучше б совсем снесли

Девять дней

Как безнадёжно, как страшно она умирала.

Разум ей изменил, и тело её предавало.

Мало-помалу жизнь её утекала

от самых Петра и Павла и до Ильи.

Все, у кого для прощанья остались силы,

все, кого в жизни она как могла любила,

те, с кем за многие годы разное было, —

женщины и мужчины – все перед ней прошли,

кто её прежде знал, молодой, горячей,

кто для неё когда-то хоть что-то значил,

стоя на жарком ветру, и молясь, и плача,

черпали с края могилы горсти сухой пыли.

Дайте воды, бо я дуже людина хвора,

дайте повітря! Звонки и носилки «скорой»,

мертвенный свет больничного коридора —

всё,