Измена. Вторая семья моего мужа - Каролина Шевцова

зачем? Пока главная любовь моего мужа приходит в себя и собирает разбросанные по полу пожитки, успеваю умыться и сменить джинсы на домашних халат. Он как последний бастион защищает меня от реалий этого мира. Махровый, теплый, пахнет спокойствием и домом.

Я кутаю лицо в воротник и тяну ноздрями воздух, пытаясь впитать в себя этот запах.

— Рима Григорьевна, — раздается тихий вкрадчивый голос, — вам нехорошо?

Господи, где ж ее такую заботливую Белый подобрал?!

Открываю глаза и вижу перед собой сонное отекшее от слез лицо.

— Может, водички? — предлагает она.

— Может. А лучше сок, вон там в банке, томатный, нальешь, пожалуйста?

Через пару минут я с наслаждением пью солоноватый нектар, напиток со следами лета и солнца. Выдыхаю. Вытираю рукой помидорные усы — на ладони остается влажный розовый след, я рассматриваю его, чтобы не видеть ничего другого.

Например, бледную до синевы любовницу моего мужа.

— Римма Григорьевна, — она сглатывает, — а можно я и себе сок налью?

— Какая вежливость. Что-то, когда ты моего мужа в пользование брала, то разрешения не спрашивала.

Я встаю и сама наливаю в новый стакан сок. Странно, но я до сих пор отношусь к Нюре как к гостье, пускай и не самой желанной. И даже не ненавижу ее. Пыталась, давила изо всех сил это чувство, понимая, что с ним мне будет легче, но не вышло. Это то же самое, что ненавидеть комара или пятно от соуса на рубашке. Калибр мелковат.

— Зачем пришла?

— Мне жить негде, — ее щеки немного розовеют от смущения. Наверное, у девочки плохо с гемоглобином, слишком уж она бледная.

— Сочувствую. А пришла зачем?

Нюра мнется. Вертит тощей задницей на стуле. Стул венский, дореволюционный, он всякого срама повидал, но даже тут заскрипел в возмущении.

— Ань, я устала, если ты хочешь рассказать про вашу неземную любовь, то давай по телефону. А лучше почтой. Голубиной.

— Вы, наверное, меня ненавидите.

Она выпила содержимое стакана залпом, в то время как я наслаждаюсь каждым глотком и делаю между ними паузы, чтобы растянуть удовольствие подольше. И теперь Нюра с сожалением косится на мой стакан. А потом смотрит на банку.

Обойдется. Нельзя за один день увести у меня мужа и любимый томатный сок.

Я встаю и беру третий стакан, но на этот раз наполняю его водой. Вода бесплатная и ее у меня много.

— Ты сильно преувеличиваешь собственное значение, Аня, — с этими словами донышко стакана гулко бьется о стол. Стол тоже фамильный, тоже старый, и тоже кое-чего да повидал.

Устраивать разборки среди антиквариата приятнее, чем в какой-нибудь типовой хрущевке. Сразу чувствуешь себя героиней фильма, а не новостного ролика про резню двух сожителей.

— Римма Григорьевна, я не хотела, чтобы так вышло.

— Понимаю. Ты не хотела, но влюбилась, переспала с Белым, и теперь у вас будет малыш, скажи мне, я тут при чем?

Она недоверчиво моргает.

— Может, вы не верите, что это ребенок Филиппа Львовича? Но уверяю вас, у меня ведь раньше, — и совсем тихо, но я все равно слышу, — никого и не было.

— Пожалуйста, избавь от подробностей. Филипп Львович тебе в отцы годится!

— У любви нет возраста.

— Отлично! — Вскипаю я. И повышаю голос, хотя обещала себе этого не делать. — Не могла бы ты любить моего мужа подальше от моего дома?

— Но как же, мне некуда идти.

Глава 6

Нюра опускает лицо вниз и громко сопит. Кажется, у меня в квартире поселился бешеный бурундук. Пухлые щечки, синяки под глазами и ошалевший взгляд — сходство один в один.

Я еще раз повторяю себе, что в моем сердце нет ненависти.

И жалости тоже нет.

А потому жму плечами и отвечаю как можно спокойнее:

— Что с общежитием?

— Забрала документы из ВУЗа, поэтому из общаги попросили.

— Какая молодец. Работать не пыталась?

— Я и работаю.

— Ага. А за зарплату не пробовала? Чем тебе платил мой муж, мы уже поняли.

Аня снова краснеет, но, даже не смотря на сильное смущение, ее щеки больше розовые чем алые. То есть всего на полтона ярче. Наверняка, ей нужны какие-то витамины, а эта идиотка их не пьет.

— Я не смогу бросить Филиппа Львовича. Вы же знаете, как ему важен этот роман, и я сделаю все, чтобы помочь ему дописать свое творение. Да, я поступила подло по отношению к вам, и вы имеет право клеймить меня. Но я не злодейка, не предательница!

— Нет, конечно. — Я встаю и беру со стола посуду, чтобы помыть. Ненавижу грязные тарелки, и один только вид стаканов с розовыми разводами вызывает во мне приступ злости. Или проблема не в стакане, а искренне негодующем лице напротив. Аня выглядит так, будто и правда не понимает, что случилось. Интересно, что это, незамутненная наивность или хитрый расчет?

— Что ж, Нюра, выход один, вернуться домой.

— Нельзя. Папа, когда узнает про беременность — убьет. И потом, у меня на билеты денег нет.

На салфетке перед Нюрой расползаются два мокрых пятнышка — следы слез. Она хлюпает носом, трет глаза рукой, завывает. Не знаю, на что расчет, но я молча домываю посуду, а потом сажусь напротив рыдающей барышни. У меня нет намерений ее утешать. Саму бы кто утешил.

Когда Кузнецова немного успокаивается, я спрашиваю:

— Тебе мой муж платил зарплату?

Кивает.

— Так возьми из этих денег и купи билет.

Кивает, но на этот раз неуверенно.

— Не получится. Я все потратила.

— Я могу узнать, на что?

— На подарки… Филиппу Львовичу.

И снова протяжный долгий стон.

Божечки, какая она все-таки дура. И видимо я тоже, потому что в следующую секунду тянусь за телефоном и прошу:

— Мне нужен твой паспорт.

Нюра послушно плетется в коридор, что-то ищет в сумке и возвращается с некрасивым тканевым конвентом, где спрятаны документы. И только передав мне паспорт, она спрашивает:

— А вам зачем?

— Покупаю тебе билет. Но сначала ты звонишь домой и сообщаешь, что возвращаешься, пускай тебя встречают. Звони так, чтобы я слышала, поняла? По громкой связи. Обманешь, то я сама поговорю с твоим отцом, и поверь, мне есть, что ему сказать. Потом я везу тебя в аэропорт и контролирую, чтобы ты села на самолет до Пскова. Билеты оплачиваю из твоей зарплаты, на неделе постараюсь посчитать, сколько еще тебе должен мой муж.

— Я боюсь летать... я никогда не была в самолете, я только поездом…

— Не годится. Не хочу, чтобы ты сошла в Питере и бомжевала под дверью больницы, где изволит помирать