Ночной звонок - Владимир Васильевич Ханжин

дежурного по отделению и велел принести листы графика исполненного движения с того участка, на котором работал Абакумов. Теперь Василий Степанович отчетливо вспомнил, что именно Абакумов дежурил в часы, когда Касьянов совершил свой примечательный рейс.

В другое время начальнику отделения ничего не стоило бы вспомнить во всех подробностях обстановку, сложившуюся тогда на участке. Сейчас было трудно сосредоточиться. Чем хуже это Башлыкову удавалось, тем упрямее он понуждал себя думать только о рейсе Касьянова, тем сильнее клял себя за неспособность отбросить прочь тяжелые, озлобляющие мысли, вызванные выступлением Абакумова.

И еще он испытывал смутное, неотвязное ощущение тревоги, будто близко, совсем рядом, ходила какая-то беда. Стремясь отделаться от этого ощущения, Василий Степанович возмутился. Какая чепуха! Что может с ним случиться? Не грозят же, в самом деле, серьезными осложнениями наскоки этого молодого петушка Абакумова?

Дежурный по отделению принес листы графика. Отпустив дежурного, Башлыков попробовал углубиться в их изучение. Но мысли упорно возвращались к тем обжигающим словам, которые услышал он сегодня. И от кого услышал? От того самого диспетчера, который фактически организовал новаторский рейс Касьянова.

И это тошнотное состояние тревоги… От него не избавишься, как ни прикрывайся листами графика.

Нестерпимо захотелось вдруг закурить. Черт знает, что такое! Еще прошлой весной бросил это занятие — и на вот тебе, снова потянуло. Да как! Хоть в коридор выбегай стрельнуть папироску у первого встречного.

Башлыков залпом выпил стакан воды, прошелся по кабинету. Успокоился немного, понял, что не уйти ему от прямого разговора с самим собой. Глупо делать вид, что на совещании не произошло ничего серьезного. Произошло, и это тем более должно встревожить, что однажды он уже был крепко бит за свои заскоки. Наградил же господь характером!

Еще не известно, как обернулось бы тогда дело, если бы не Будаев. В управлении дороги так и сказали: «Будаева благодари…»

Башлыков работал тогда заместителем начальника отделения — не здесь, а на другом конце дороги. В голове молодого командира кипели дерзкие планы — перевернуть всю эксплуатационную работу, показать себя так, чтобы на дороге сразу почувствовали, каков он, Василий Башлыков. Он вообще полагал, что будет стремительно продвигаться по служебной лестнице. В мыслях он уже видел себя по меньшей мере начальником дороги.

Башлыков принялся ломать технологический процесс на решающей станции отделения. Но перестройка, хорошо расчерченная в схемах и графиках, на деле провалилась. Люди не приняли ее душой, и официальные приказания Башлыкова потерялись, как следы в сыпучем песке. Не попытавшись как следует проанализировать причины этого провала, он брался за новые идеи, непреклонный в своем стремлении отличиться. И хотя в планах его крылось много полезного, смелого, успехи оказывались слишком ничтожны в сравнении c энергией, которую он затрачивал. Неудачи все более ожесточали его, а ожесточение делало все более слепым. Он полагал, что ему просто не везет, что его окружают завистники и тупицы, что на каком-нибудь другом отделении он, конечно, ходил бы в героях.

В довершение всего между ним и Райгородцевым, тогдашним начальником отделения, неотвратимо назревало столкновение.

Началось, когда Башлыков поделился с ним своими замыслами насчет изменения порядков на станции. Совершенно не вдумываясь в существо дела, Райгородцев велел составить докладную и послать в управление дороги.

Это была чистейшей воды перестраховка. Райгородцев считал нужным действовать лишь в том случае, когда предложение поступило сверху. Не важно, в каком виде, — письменный приказ, телефонный звонок или газетная статья. Лишь бы сверху.

О, Райгородцев занимал весьма прочные позиции! Никто не дерзнул бы обвинить его в консерватизме и косности. Нет, он одним из первых откликался на статьи центральной печати, в которых пропагандировались передовые методы: И хотя не бог весты ка, к горячо и последователь но внедрял он их в производство, хотя часто создавалась лишь видимость их применения, но кое-кто из командиров на дороге «не делал даже этого, и за Райгородцевым закрепилась непорочная слава твердого сторонника нового, прогрессивного.

Во время первого разговора с начальником отделения о перестройке технологии станции Василий Степанович еще не представлял, с кем он имеет дело. И покоробило его не требование Райгородцева непременно добиться санкции управления.

Поразило другое — начальник отделения не зажегся его идеей. Не зажегся не потому, что не одобрял ее. Он просто не был способен разделить башлыковскую увлеченность, башлыковскую страсть. Творческая мысль не могла вызвать в нем ответного горения, как не сможет металл высечь искру из куска глины.

Раскусив своего начальника, Башлыков легко уверовал, что он призван заменить его. И чем больше хотелось ему возглавить отделение, тем сильнее становилась его убежденность в никчемности Райгородцева. Он видел только его пороки и только обои достоинства, и не одно честолюбие говорило в нем. Он считал, что от замены Райгородцева прежде всего выиграет дело, то дело, которое он, Башлыков, любил преданной и ревнивой любовью.

Василий Степанович ринулся в открытую атаку. Его схватки с Райгородцевым на совещаниях или — во время частных встреч становились все более яростными.

Дальше — хуже: начальник и его заместитель вообще перестали разговаривать.

Ссора начала отражаться на работе отделения. Коммунисты забили тревогу и созвали партийное собрание. Василий Степанович оказался на нем в совершенном одиночестве. Ему объявили строгий выговор за грубость, зазнайство и дезорганизацию производства. Собрание обратилось к начальнику дороги с просьбой снять Башлыкова.

Лишь несколько дней спустя он смог заставить себя проанализировать случившееся. Не сдаваясь, Василий Степанович продолжал считать, что его не поняли, не оценили на отделении. Но он нашел в себе силы признать, что был груб и заносчив, не сумел расположить к себе людей, зато все время наживал скрытых и открытых недругов. И чем чаще встречал проявления недоброжелательности, тем несдержаннее, несноснее вел себя. Надо помягче, пообходительнее обращаться с людьми, и тогда добудешь любую победу.

Ему казалось, что в этом признании и заключена вся полнота выводов, которые нужно сделать из собрания.

В то время ушел на хозяйственную работу первый секретарь горкома партии, давний друг Райгородцева. Его место занял Будаев. Накануне заседания бюро горкома, на котором должно было утверждаться решение парторганизации отделения, он вызвал к себе Башлыкова.

В кабинете первого секретаря Башлыков застал несколько человек. Увлеченные каким-то спором, они говорили почти все сразу и отчаянно курили. Это шумное оживление находилось в удивительном несоответствии со строгой, чинной тишиной других комнат и коридоров горкома.

Будаева Василий Степанович видел впервые. В отличие от остальных, он помалкивал, поджав губы, отчего широкое, скуластое лицо его казалось квадратным. Над не большим, чуть вздернутым носом веселые, хитроватые глаза. Внимательно