Ночной звонок - Владимир Васильевич Ханжин

Что, если, взять все на себя? Поставить управление перед совершившимся фактом. Разве не пойдут за Касьяновым другие машинисты? Пойдут. Помочь им. Диспетчеров настроить. Кстати, кто это дежурил, когда Касьянов промахнул без остановки Вязовку и Чибис?..

— …Пользуясь присутствием начальника отделения, я хотел бы сказать несколько слов в его адрес, — донеслось до Башлыкова с того места, где стоял Кокуев. Башлыков, насупившись еще более, чуть повел глазами в сторону диспетчера.

Отдавая должное энергии, опыту и знаниям начальника отделения, Кокуев упрекнул его за недоверие к аппарату. Слишком часто и без нужды вмешивается он в функции подчиненных. По существу, он просто подменяет их. А что получается в результате? У работников пропадает охота проявлять самостоятельность и почин. Нехорошо? Нехорошо. При всем своем уважении к начальнику отделения диспетчеры просили бы побольше доверять им…

Кокуев называл Башлыкова не иначе, как Василий Степанович, говорить старался поосторожнее; покорректнее.

Слушая его, Глеб в сильнейшем беспокойстве ерзал на стуле.

«Что за критика! Словно пушком устилает — боится, как бы не обидеть, как бы не ушибить. Не критикует — упрашивает: ради бога, не подменяйте диспетчеров! И разве только в том беда, что Башлыков за диспетчерский стол садится? Как можно молчать о его отвратительной манере разговаривать с людьми? Как не сказать о грубости? — Вот за что надо Башлыкова пробрать. Да так, чтобы ему невмоготу стало.

Ты тоже хорош! Отмолчался, струсил! Не из-за квартиры ли? Признайся честно — из-за квартиры? Хотя ты и продолжаешь думать, что выступишь, но душой размяк, отступил. Осторожность взяла верх. Тряпкой ты оказался, обывателем, товарищ Абакумов. Поправляй же ошибку! Вспоминай свою речь! Кажется, она рассыпалась у тебя, как испуганная стая воробьев. Нет, неправда, можно собраться, надо собраться с мыслями!»

Кокуев кончил. На некоторое время воцарилось молчание.

— Кто еще хочет выступить? — произнес Лямин обычную в таких случаях фразу.

Глеб весь подался вперед и уже приоткрыл рот, чтобы заявить о себе, как Лямин обратился к начальнику отделения:

— Возможно, у вас что-нибудь есть, Василий Степанович?

Есть ли у него что сказать? Еще бы! В нем все кипело.

«Нашли о чем шум поднимать! Не нравится, видите ли, что начальник отделения вмешивается в функции диспетчеров. Вмешивался и не перестану вмешиваться. Закисли совсем. Ни выдумки, ни поисковI Да и вообще — что проку от вашего совещания? Толчете воду в ступе. Каждый раз одна и та же шарманка.

Все же лучше воздержаться от выступления. Сгоряча еще наговоришь что-нибудь лишнее. Черт с ним, с этим Кокуевым! Тоже мне критик — из-за стула носа не видно!

Башлыков откашлялся и сказал сипло:

— Нет, я ничего не имею.

Абакумов вытянул в сторону Лямина руку и торопливо сказал:

— Прошу слова… Прошу слова!..

Лямин не успел произнести свое «пожалуйста» — взволнованный, побледневший Глеб быстро поднялся с места.

— Я хочу сказать вам, товарищ Башлыков, — начал он, — по-другому, не как Кокуев. Я хочу прямо сказать, что просто невозможно, просто невыносимо терпеть дальше ваше поведение…

Он был особенно молод в эту минуту — совсем мальчик. И гнев его был полон той чистой, искренней детской силы, которая не могла не задеть человека. И пусть в его стремительной речи сбились вместе серьезные обвинения и наивность, настоящая принципиальность и почти мальчишеская обидчивость, пусть слишком пристрастно, слишком односторонне характеризовал он Башлыкова — люди, внимательно слушая его, волновались вместе с ним.

Говорил Абакумав недолго. Когда он кончил, взгляды диспетчеров скрестились на Башлыкове. Одни выражали откровенное осуждение, другие — плохо спрятанное любопытство, третьи — осторожное выжидание. Начальник отделения сидел, как обычно, наклонив голову, показывая лишь свой покрасневший, поблескивающий от пота лоб. Никто не представлял, как отнесся он к происшедшему, но в крутом, упрямом наклоне головы чувствовалась его ни на секунду не сникшая, крепкая собранность.

Пауза затянулась. Наконец Лямин медленно поднялся и нерешительно спросил:

— Будем закругляться, товарищи?

Возражений не последовало. Лямин поправил очки, пробежал глазами записи, сделанные по ходу совещания, и, громко, внушительно вздохнув, приступил к заключительной речи.

Выступал Лямин мастерски. Сначала в словах его слышалась сдержанная взволнованность. Постепенно накал повышался. Наконец, оратор давал себе волю, речь его достигала высших точек кипения. Казалось, что в каждом восклицании, в каждом вздохе являлись миру открытия, которые оратор выстрадал сам и за которые снова и снова готов ринуться в бой.

И только тот, кто не подчинялся обаянию ляминского ораторского искусства, смог разглядеть за внешней эффектностью речи совершеннейшую заурядность мысли. Тот же доклад Эктова с его обыденностью, текучкой, только в сокращенном варианте.

После своего выступления Абакумов долго не мог успокоиться. И если бы начальник отделения решил ответить ему и при этом снова позволил себе какую-нибудь несправедливость, Глеб, конечно, не сдержался бы и вступил в перепалку. Пожалуй, он даже хотел продолжения схватки, чтобы уже сейчас же, вот здесь, на совещании, стало ясно, кто победил. Но Башлыков не пожелал говорить, — это обескураживало и вместе с тем охлаждало. Кто знает, что означало молчание начальника отделения, но все же одно казалось несомненным — удар не прошел мимо цели. Что последует дальше — время покажет. Скорее всего впереди новые, еще более яростные схватки. О квартире теперь и мечтать нечего. Да что квартира! Башлыков, конечно, не дурак, за критику с работы не снимет, но жизнь устроит такую, что взвоешь да сам уйдешь. Туго придется, ох как туго! Ну и пусть!

В эту минуту даже захотелось, чтобы начальник отделения отомстил ему. Тогда Глеб докажет всем, каким он умеет быть стойким. С этими мыслями Глеб выпрямился и огляделся по сторонам. Соседи слушали Лямина, но движение Абакумова привлекло их внимание, словно они ожидали его. Они обернулись к Глебу, и он прочитал на их лицах столько одобрения, симпатии и поддержки, что наметившаяся было поза одинокого героя сразу утратила всякий смысл.

Соседи снова обернулись к оратору, и вместе со всеми Абакумов стал слушать Лямина. Как всегда, ему очень импонировала взволнованность ляминской речи. Правда, Лямин не высказал своего отношения к выступлению Глеба. В конце концов, это даже разумно. Лямин, по твердому убеждению Глеба, мог держать только его сторону. Но он же — заместитель Башлыкова. А заместителя, поощряющего тех, кто критикует его начальника, недолго обвинить в подсиживании.

Вспомнилось, как в последнее дежурство Лямин спросил о свадьбе, как отечески потрепал по волосам широкой, мягкой рукой. Нет, такой не даст в обиду. И насчет квартиры поддержит, поможет.

* * *

В просторном, тщательно прибранном кабинете прохладно и тихо. Башлыков вызвал