Никогда правда - Джилл Рамсовер

— Вы долгое время были друзьями. — Она пожала плечами, внезапно забрав лист из моих рук. — Эта вечеринка для тебя; я хотела, чтобы там были твои друзья. — Ее тон был слишком невинным, когда она пыталась упаковать в подарок то, что явно было нарушением определенных границ.

— Мы не дружим уже много лет - ты же знаешь. — Я была в ярости на нее и едва могла сдержать свой гнев. Увидев его имя, я мгновенно вызвала в памяти его лицо, искаженное отвращением и презрением после нашего последнего разговора. Я полагала, что это была фаза или какое-то недоразумение, что он переживет то, что его огорчило, и все вернется на круги своя.

Это было семь лет назад.

После того дня ничто уже не было прежним.

Мама посмотрела на меня извиняющимися глазами. — Мне очень жаль, малышка. Ты же знаешь, я не хотела тебя расстраивать.

Я испустила долгий, покорный вздох, мой гнев быстро рассеялся от ее раскаяния. — Я знаю, мама. Я уверена, что все будет хорошо. Возможно, он даже не появится. — Это была правда. Я не видела его семь лет, так каковы были шансы, что он действительно появится на вечеринке в мою честь?

Мама натянуто улыбнулась, что подозрительно напоминало чувство вины, но прежде чем я успела задать ей вопрос, она сменила тему. — Давай пойдем покупать платья, только ты и я. Завтра у меня будет время, а мы так давно не делали ничего вместе. Мы можем пройтись по магазинам и пообедать. Мы найдем тебе что-нибудь идеальное, чтобы ты могла надеть его на вечеринку!

О, черт.

В представлении моей матери идеальное платье было чем-то сродни тому, что Золушка надевает на бал. Мое чувство стиля и ее не совпадали, но она была так взволнована, что я не могла найти слов, чтобы отказаться. — Да, мы можем это сделать.

— Замечательно! А я открыла солнечную комнату и начала обустраивать твою старую студию, чтобы ты могла рисовать, пока ты здесь. — Она сделала паузу, и в ее глазах появилась усталая грусть. — Никогда не думала, что скажу это, но мне не хватает твоих красок по всему дому.

Я была младшей — малышкой в семье, и она испытала глубокое чувство утраты, когда оказалась без детей. В тот первый год, когда я училась в Колумбийском университете, она устроила дюжину вечеринок, чтобы занять себя. С тех пор она освоилась на следующем этапе своей жизни и была довольна, пока мы все приходили на еженедельные ужины.

— Это мило, мама. Спасибо. — Я подошла к ее протянутым рукам, и она тепло обняла меня.

— Мы рады, что ты дома, даже если это всего лишь на несколько недель. Устраивайся и дай мне знать, если я что-то забыла, хорошо?

— Да, звучит неплохо. — Я поцеловала ее в щеку и направилась к лестнице. У нас с сестрами были свои спальни на втором этаже, а также четвертая комната, которая принадлежала нашему старшему брату. Дверь в нее всегда оставалась закрытой, что, вероятно, помогло забыть об этом, чем если бы мои родители просто освободили комнату и посвятили ее другому назначению. Вместо этого она была постоянным памятником тому, что мы все потеряли.

Я миллион раз в жизни ходила по дороге к своей комнате, и трудно было не почувствовать себя той потерянной девочкой, которой я когда-то была, когда повторяла те же шаги. Именно поэтому я никогда не поднималась туда после переезда. Даже когда я заходила в воскресенье на наши обязательные семейные ужины, я держалась первого этажа. Видеть закрытую дверь было и так тяжело для моего избитого сердца, но напоминание о Нико было выше его сил. Вместо того чтобы распаковать вещи, я свернулась калачиком под одеялом своей двуспальной кровати и позволила сильным рукам горя увлечь меня под поверхность его ледяных вод.

3

НИКО

Сейчас

После похищения Алессии Дженовезе все в семье были на взводе последние двадцать четыре часа. Когда ее нашли, стало понятно, что она нашлась, но напряженность все еще была крайне высока. Видимо, дела за кулисами шли плохо, потому что отец Алессии, Энцо Дженовезе, впервые вышел из тени и взял на себя роль босса семьи Лучиано.

Моего босса.

Я стал полноправным членом его банды — независимо от того, хотел я этого или нет.

Теперь это стало частью моей жизни, но так было не всегда. Как только меня посвятили, у меня не было выбора, кроме как принять свою судьбу и смириться со своей ролью солдата в организации. Я был ворчуном и хорошо знал об этом, поэтому меня удивило, что я получил приглашение на встречу.

Солдаты были пешками. Наши капо отдавали нам приказы, и, как правило, это было самое главное, с чем мы контактировали. Когда я вошел в конференц-зал на Манхэттене в здании, в котором никогда раньше не был, я был ошеломлен, обнаружив, что нахожусь в комнате, полной капо вместе с самим Энцо Дженовезе. Я знал в лицо только двух человек в комнате — моего капо, Гейба, и давнего друга, Тони Пеллегрини, который уже сидел в противоположном конце комнаты. Он одарил меня однобокой улыбкой и приподнял подбородок, но остался сидеть на месте. Я не знал никого из остальных мужчин, но, судя по их возрасту и дорогой одежде, я, скорее всего, был единственным солдатом в этой комнате.

Я старался сдержать напряжение в плечах - такие парни, как эти, могли учуять тревогу — но это было трудно, когда я не имел ни малейшего представления о том, что я здесь делаю. Гейб поприветствовал меня, когда я вошла в комнату, но никакой другой информации или инструкций мне не дали. Прибегнув к своему обычному образу действий, я занял место на одном из стульев вдоль стены комнаты и уселся поудобнее, чтобы наблюдать.

Мой отец был дегенеративным игроком, и его никчемность наложила отпечаток на мое восприятие организации, когда я узнал, что он был ее членом. Когда меня приняли в ряды, я не сразу понял, что в жизни есть нечто большее, чем мой отец. В каждом уголке Земли есть свои наркоманы и преступники. Но в нашей семье эти парни никогда не поднимались выше нижней ступеньки — солдаты, если им везло, но многие из них были лишь соратниками. В комнате было полно успешных бизнесменов, влиятельных и прочно обосновавшихся в