Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Гарборг Хульда

Встречу ли я еще когда-нибудь человека, который заставит усиленно биться мое сердце? О нет, никогда. Я и не хочу этого. Какой невероятной кажется мне сама мысль — о новом человеке! Какой тяжелый и кропотливый труд — узнавать чужого человека, научиться открывать ему свою душу, в которой жизнь в течение ряда лет запечатлела такое множество следов добра и зла! Как трудно уяснить себе его душу! Нет, это невозможно. И если даже между мужем и женой умирает любовь, они не могут вычеркнуть из своей жизни своего брака. Ничего нельзя вычеркнуть, даже малейших переживаний. Тем меньше надежд вычеркнуть из своей жизни пережитое за многие годы. Я не могла бы представить себя в связи с другим мужчиной. Нет, я никогда больше не могла бы любить. Как женщина — я умерла.

И вот я ухватилась за свои маленькие таланты и стала развивать их. Я называла это своей работой, и она должна была с этого времени наполнять мою жизнь. Скоро вырастут мои дети и мое одиночество станет еще ужаснее, а потому — нельзя медлить. Надо наполнить жизнь трудом, надо научиться вести достойное человеческое существование, свободное и самостоятельное! Ведь таков, должно быть, рецепт жизни современной женщины.

Родина и общество предъявляют большие требования к каждому работоспособному гражданину — к женщине в том числе. Воспринять всякие идеи, движущие миром, посвятить свою жизнь и труд родине и страдающему человечеству — ведь это не может не быть первой задачей женщины. И так как у меня было достаточно времени, я бросилась в водоворот общественных обязанностей и стала на некоторое время «дамой-благотворительницей».

Я хотела, я должна была заполнить пустоту, которая образовалась в моей жизни. Целую зиму бегая по разным комитетам и заседаниям, я усердно принимала участие во всех спектаклях в пользу бедных. Я стала деятельной и желанной любительницей в различных артистических и литературных вечерах.

Я убивала свои дни в массе встреч, я чуть ли не разрывалась на части ради различных благотворительных учреждений. А вечером уставшая, с больной душой бродила по комнате, и когда я становилась возле кроваток детей, меня охватывало чувство оставленности и печали, и угнетало меня своею тяжестью. «Посмотрите, какая у вас мать! Ни одной цельной мысли нет в ее душе, вся душа состоит из тысячи клочков, которые она продает на рынке. Что может она дать вам?» И с неописуемым чувством стыда уходила я в свою комнату, сознавая, что дальше так жить нельзя, лучше совсем уйти от жизни. Я становилась бессильной, вялой, неспособной к жизненной борьбе. Другие женщины работали, доказывая этим свою практичность и ловкость. Они находили удовлетворение в этом. Но мне эта работа, как и всякая другая, не давала ничего.

Неужели мне никогда не удастся более собраться с силами и стать снова жизнерадостной? В этот период мой муж более чем когда-либо углубился в свою работу. Ему казалось, что он близок к решению проблемы, над которой он провел несколько лет. Но ему все не удавалось обрести это решение, и он страдал, вновь погружался в свои размышления и прекратил почти всякое общение с людьми. Каждый год он ездил в маленький французский городок и там отдавался изучению старых архивов. Я более не чувствовала себя замужем. Теперь я была лишь матерью. К всеобщему удивлению, я внезапно выступила из всех комитетов. Я не хотела уйти от благотворительности, я хотела лишь по-иному проявлять ее, я стала в тиши помогать бедным и снова серьезно занялась своим хозяйством. И как всегда, когда я начинала что-нибудь новое, мне казалось, что именно в этом мое призвание, — кухня стала местом моих ежедневных занятий. Я придумывала новые вкусные блюда, практические улучшения и разные способы экономии. Я стала серьезно писать о кухне и о хозяйстве в маленьких женских журналах. Меня считали даже в этой области «некоторым авторитетом».

Немногие друзья, изредка посещавшие еще наш дом, были в восторге от моих кулинарных успехов, муж мой также был доволен моими заботами. Случалось даже иногда, что он кивал мне головой и говорил: «Очень вкусно!» Это приблизительно значило: у тебя хороший маленький талант, не пренебрегай им. Он вообще всегда подбадривал меня в моих работах и ценил их, но у него не хватало времени для меня и — что всего больше огорчало меня — для детей. Их существование было ему почти безразлично. Я думаю, что он сам страдал от этого. Но он ничего не мог дать им. У него нечего было им дать. Он был человек рассудка, и рассудок вытеснил в нем чувство.

Да, я много трудилась и имела успех. Лишь себе самой казалась я всегда сплошной неудачницей. И снова и снова я рассматривала свою жизнь. «Милая моя, чего тебе еще надо? Чего еще хочешь ты от жизни? Ты стара — все кончено! Надо стать разумной! Научись довольствоваться тем, что есть. Это все, что ты можешь сделать. Гнаться в твои годы за прекрасным — это безумие, недостаток рассудка и культуры, это недостойно тебя. Все прекрасное осталось за тобой. Ты видела вершины жизни — приготовься теперь к приятному и не слишком уродливому спуску с этой горы!»

Но предположить, что мне осталось еще прожить тридцать, сорок, быть может, пятьдесят лет. Неужели всю эту вечность я обречена чувствовать себя старой? Неужели каждый день должен представлять собой покорное приближение к могиле? Разве жизнь моя уже достигла своего апогея? Достигла ли я сама высшего расцвета своего «я»? И разве я не создам ничего более и буду только лишним номером в зверинце, в котором я живу?

И мысленно я переживала снова мечты и гордые надежды моей юности.

Я вспомнила жизнь в маленьком приморском городке, где мы — молодые девушки — смотрели на море и мечтали о необъятном свете, где-то за океаном. Но путь в этот мир вел через великое искусство, жрицей которого я мечтала стать. По этому пути меня вел бы «он», без него я не могла себе представить мир. Каким сияющим казалось мне будущее, каким богатым красками, светом и счастьем!

И я вспомнила наши игры в больших пустых чердаках деревянных домов у гавани, и то, как нас всегда занимало великое и таинственное: любовь, мужчина, таинство, рождение человека… Мы изображали беременных, приделывали себе большие животы и рожали в притворных муках наших кукол; мы изображали болтовню кормилиц, где-то слышанную нами, и пытались разгадать великую, заманчивую тайну.

Мы выдавали замуж наших кукол и играли в любимую игру всех девочек: в отца и мать.

И ничего не казалось нам таким интересным, как свидания влюбленных, которые нам удавалось подслушать, а женихов старших сестер — мы положительно обожали. («Совсем маленькие девочки, — говорит Вейнингер, — оказывают любовникам своих старших сестер посреднические услуги».)

Но когда я встречаю теперь своих подруг детства и спрашиваю их, вспоминают ли они наши игры, наши мечты, — они с изумлением смотрят на меня. Вспоминают ли? Они ничего больше не знают об этом. И они уходят с чувством злорадства и убеждением, что только у меня одной такая грязная фантазия. («Лживость женщины» у Вейнингера.) Время шло. В сущности, мой муж и я — мы были лучшими друзьями в мире и, чем реже виделись, становились все дружнее. Сцены, оскорбительные слова и недоразумения, обычные явления в период нашей влюбленности, совсем исчезли теперь. Мы жили словно два испытанных товарища, знающие жизнь и самих себя. Когда горечь закипала во мне, я смиряла себя и говорила: «Бог мой, это лишь переходная ступень, мы все скоро умрем. Чего же ты хочешь? Никто не может требовать, чтобы любовь длилась вечно, это противоречит человеческому опыту». Мы, собственно, не надоели один другому, не говоря уже об отсутствии вражды друг к другу.

В сущности, это идеальный брак, в особенности если бы мы могли не встречаться еще за обедом. А то мы сидим рядом, слышим, как мы жуем, и вовсе не доставляем этим удовольствия друг другу. Как громко едят суп мужчины с бородой! Впрочем, это кажется только тогда, когда влюбленность ушла. Влюбленные не замечают этого…

Иногда нам бывает весело вместе, и мы проводим часок за беседой. Мы подтруниваем над любовью и браком — я не без оттенка кокетства: мы серьезно и откровенно говорим о наших седых волосах, которых, впрочем, у меня пока нет. Мы оба соглашаемся, что совершенные отношения между мужчиной и женщиной имеют свои теневые стороны.