Начало нас - Лайла Джеймс

легче. Чтобы справиться с моей смертью, а не заставлять меня регулярно ставить его в неловкое положение.

— Все, о чем я когда-либо просил вас двоих, — это продолжать мое наследие. — Его глаза темнеют. — Мои сыновья не могут быть неудачниками. Неужели я прошу так много?

Я выдерживаю его взгляд, держа спину прямо. Меня охватывает беспокойство, потому что я знаю, что произойдет, но подавляю все это. В темную бездну, где ее никто не увидит.

Его рука тянется к поясу, и моя челюсть сжимается. Сиенна отстраняется от полок, и ее пальцы касаются плеча моего отца. 

— Тебе обязательно делать это сегодня? Мы можем закончить разговор об этом завтра, — говорит она, ее голос звучит мягко. — Мальчики, наверное, устали сегодня.

Глаза моего отца мрачно вспыхивают. 

— Нет, ему нужно учиться. Они оба научатся. Он продолжает меня разочаровывать, снова и снова. С этим мальчиком всегда одно и то же дерьмо.

Он агрессивно выдергивает ремень из петель брюк и складывает его пополам. 

— Сними рубашку, Колтон, — выплевывает он.

Я хорошо знаком с болью и тем, что будет дальше. Я снимаю рубашку и встаю на колени посреди его кабинета. Полы новые и блестящие, совершенно безупречные, даже пылинки нет. В доме Генри Беннетта – в его жизни – все должно быть идеально. Ничто не является неуместным; нет ничего непокорного, и никто не ослушается его.

Коул резко вздыхает, и я ненавижу то, как его заставляют смотреть это. Зная, что я был на его месте раньше. Когда он прикрывал меня и терпел избиения, чтобы успокоить нашего отца.

От первого удара ремня я вздрагиваю, меня пронзает боль. Моя спина напрягается, когда падает второй удар, ударяя точно в то же место, что и раньше.

ХЛОП. ХЛОП. ХЛОП.

Моя челюсть напрягается, и я задерживаю дыхание, ожидая следующего. Каким-то образом я привык к физической боли, но последующее унижение привело меня к победе.

— Ты разрушил шанс своего брата на футбольную карьеру, — ревет мой отец, его голос дрожит от ярости. — Взгляни на него. Посмотри, что ты сделал. Он калека! Но этого было недостаточно. Ты продолжил портить наше имя и престиж. Мое достоинство!

Резкий удар ремня безжалостно обрушивается на мою спину, и мои мышцы дергаются при каждом ударе. Мой взгляд опускается ниже, и я начинаю считать линии на деревянном полу. Один. Два. Три. Четыре.

Ремень снова ударяет меня по спине. 

— Ты такой никчемный, что даже мне стыдно называть тебя своим сыном.

Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять.

У меня горит спина, и боль такая сильная, что в какой-то момент я едва могу дышать, но продолжаю считать. Некоторые линии прямые, но есть и изогнутые. Я узнаю каждую строчку; Я их запомнил. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать.

— У тебя есть все, но ты все равно неблагодарный кусок дерьма!

У меня ничего нет.

Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать.

— Ты был бы никем, если бы мое имя не было привязано к тебе!

Я никто.

Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать.

Я прикусываю язык, пока металлический привкус крови не наполняет мой рот. Мои пальцы сжимаются в кулаки, когда я заставляю себя оставаться на месте, удерживаясь от пола. Кожаный ремень продолжает бить меня по спине, пока моя агония не превращается в негодование.

Я не знаю, как долго он будет продолжать это делать, но в конце концов избиения прекращаются. Двести пятьдесят два. Именно столько строк мне удалось насчитать.

Дыхание моего отца прерывистое, и я слышу, как он снова застегивает ремень. Мое тело напряжено, но внутренности так трясутся, что мне кажется, что меня вырвет на его натертые полы.

— Убери его с моих глаз, — усмехается мой отец, его голос полон чистой ненависти.

Коул бросается встать, и я вижу, как он тянется ко мне, но резко качаю головой. Нет.

Я заставляю себя встать на ноги и выпрямляю спину. Боль пронзает мою плоть, но это боль, которую я приветствую с распростертыми объятиями. Боль напоминает мне, что я, по крайней мере, еще жив. Все еще дышу.

Сиенна снова стоит у полок; ее лицо ничего не выражает. Иногда она напоминает мне бесчувственный манекен.

Я натягиваю рубашку через голову, прежде чем выйти из кабинета отца. Дверь закрывается за мной с тихим щелчком, и я судорожно вздыхаю.

Кажется, что плоть на моей спине разорвана гниющим ножом. К тому времени, как я добираюсь до своей комнаты, мои ноги уже волочатся за мной, прежде чем я падаю на кровать.

Зарывшись лицом в подушку, я издал тихий, глухой крик. Ненависть и страдания вцепляются мне под кожу и проникают в самое сердце.

Я еще не пошевелился, когда моя дверь открылась и снова закрылась. Моя кровать прогибается под тяжестью. 

— Я скажу ему правду, — наконец, говорит Коул после долгой минуты молчания.

— Нет, — невозмутимо говорю я.

— Он думает, что в аварии виноват ты. Но это все ложь!

Подняв голову с подушки, я смотрю на своего близнеца. Он закрыл лицо руками, и я услышал приглушенный крик. 

— Это несправедливо, что тебе приходится брать на себя всю вину. Ненавижу, что ты не позволяешь мне сказать ему правду.

План состоял в том, чтобы полностью скрыть происшествие от отца. Его не было в стране две недели, и мы думали, что нам хватит времени, чтобы быть в форме. И мы придумывали неубедительное оправдание сломанной ноге Коула и гипсу.

Но когда травмы Коула оказались более серьезными, чем ожидалось… и из-за его хромоты, нам пришлось быстро придумать историю, скрывая при этом правду. Сиенна — вдохновитель нашей лжи. Она сказала, что защитит нас — оставит все в своих руках, даже справиться с моим отцом и его гневом.

Итак, мы с Коулом согласились с той ложью, которую она рассказала нашему отцу.

Я вел машину. Мы врезались в дерево, потому что я по глупости превысил скорость.

Я стал причиной аварии, в результате которой Коул сломал ногу.

Я причина, по которой жизнь Коула разрушена.

Наш отец не знает о Джози. Или как она умерла. Он не знает о другой машине, о другой жертве.

Которая оказалась дочерью мэра. Он не знает, что это наша машина убила ее. Никто не знает — кроме меня, Коула и Сиенны.

Это истина, которую мы унесем в могилу.

Мой брат-близнец устало потирает лицо. 

— Почему мы вообще лжем?

— Потому что, если правда выйдет наружу, наша репутация будет испорчена.

— Мы уже испорчены. — Он невесело смеется. — Посмотри на нас, Колтон!

— И если папа узнает правду, он, вероятно, убьет нас в гневе.

Коул замолчал на мои слова. Только он и я знаем, на что действительно способен наш отец.

Он убийца.

Он убил нашу мать.

Яростно столкнул ее с лестницы, а затем плакал над ее трупом, как будто он не убил ее сам. Мы с Коулом видели. Мы услышали это, когда у нее сломалась шея.