Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин

каков наш капитан, — сказал Вася. — Швартовка в море — лучшее испытание для капитана. Я думаю, это не для него.

Матросы молча стояли у своих мест на верхней палубе. На баке боцман и старпом, в корме у микрофона — второй штурман. Желтый свитер капитана мелькал в окнах рубки.

К базе подошли осторожно, учитывая ветер и течение, и мягко соприкоснулись с ее бортом, никто даже не почувствовал этого легкого касания. В швартовке не было лихости старых рыбацких капитанов, но в ней не было и излишней осторожности, это была швартовка, подчиненная строгому расчету.

Это была первая наша база, но мы еще не настолько оторвались от берега, чтобы стремиться туда в гости.

Выгрузка началась сразу. Открыли крышки трюмов, на базу переправились наши матросы-счетчики. Все пришло в движение: загудели лебедки, заскользили тросы, плавно двинулись навстречу друг другу судовые стрелы, закачались в воздухе стропы с коробами, набитыми рыбой. Белый пар холода поднимался из трюмов.

Плавбаза и наше судно, связанные друг с другом швартовыми, качались рядом, как две чаши весов. Тугие баллоны, смягчающие удары стальных бортов друг о друга, ходили между плавбазой и нашим судном, как поршни. На мачте базы была укреплена красная деревянная фигурка. Это был не святой Элем и не морской угодник Николай, как на старинных корветах, а бравый рыбак с большой кружкой пива в руке.

Два дня продолжалась разгрузка. Стропы с коробами рыбы, раскачиваясь, плыли над головами. Звонко кричали ухманы, выволакивались наверх гирлянды мешков с мукой. Мерзли руки в трюме и становились красными носы, опытные матросы запасались ушанками и валенками. Я пытался натянуть как можно глубже свой берет, а потом ушел наверх, чтобы сменить на лебедке мукомола.

Ночью закончили разгрузку. Я не стал наблюдать суету отхода, оформление документов. Устав до предела, я улегся на диванчике и дремал под звонкие команды и скрежет отдаваемых тросов.

Второй груз мы начали набирать медленно, работать стало труднее, и по-прежнему не ладилось с обработкой, каждый день что-нибудь выходило из строя. Добытчики старались валить в чаны всю рыбу, ковши на транспортерах не выдерживали, и мы с Антоном, напялив резиновые костюмы, опускались в смердящее месиво рыбы и воды. Антон держал в зубах болты и шарил руками по дну чана, отыскивая ковши.

— Что делать, так их, чертей, — ругался он, — не хотят работать, как нарочно.

За ужином в кают-компании разразился скандал. Штурманы дружно напали на стармеха. Капитан сказал:

— Все это безграмотность наших механиков. Парадокс: рыба есть, а обработать ее вовремя не можем.

Технолог, который за день не появился в рыбцехе и знал все только по докладам рыбмастеров, вдруг сорвался на крик:

— Люди уродуются, вкалывают, а тут сплошные простои. Так мы и аттестаты не отработаем!

Стармех отодвинул тарелку, встал и спокойно, выделяя каждое слово, сказал:

— Если так будете относиться к оборудованию, завтра же отдам команду, чтобы прекратили всякие работы, чините сами.

— Довели «деда», — сказал сидевший рядом со мной Вася Кротов, — сколько я его знаю, он никогда из себя не выходил.

— Есть же приказ о закреплении оборудования за матросами, каждый должен отвечать, — сказал я.

Все вдруг замолчали и посмотрели в мою сторону.

— Конторские приказы здесь не помогут, — сказал технолог и засмеялся отрывисто, но, встретив взгляд капитана, поперхнулся и смолк.

До конца ужина в кают-компании напряженно молчали.

В каюте среди бумаг я отыскал этот приказ, был он на шести страницах, и, читая его сейчас, я понял, что если придерживаться его во всем, то надо встать на якорь и, бросив все, засучить рукава и взяться за его выполнение. Самое неприятное было в том, что в конце приказа контролировать его поручалось мне.

В рейсе я понял, как много должен уметь человек и сколько мне еще надо учиться, хотя уже скоро тридцать. Надо не только читать чертежи, но и уметь работать на токарном станке, уметь делать все самому. И я привыкаю правильно держать напильник и учусь выбивать втулки. Век специализации, всего не охватишь! Я знаю теорию корабля, немного математику, могу разобраться в рыборазделочных машинах, но сколько есть еще всего, о чем я не имею ни малейшего представления.

Наш капитан решил уйти из скопления судов, мы дали полный ход и за ночь убежали на запад на сто миль. Рыбы здесь было не густо, но никто не мешал, мы взяли за день три трала по десять тонн. В тралах было полно кальмаров, скользких, с выпученными глазами и щупальцами.

Я стоял в рубке и слушал, как технолог и тралмастер вспоминают былые походы.

— Вот был у нас капитан Чамушев, — сказал технолог, — любил он употреблять спирт из компаса, а определить место потом не мог. Рыбу зато ловил — куда нынешним! Сама к нему рыба шла. А матюжник был, лаял людей весь рейс почем зря, но любили его, как отца родного!

— Вроде нашего Коврова, — протянул тралмастер, — теперь не те пошли.

— С образованием-то люди не дураки, — сказал технолог, — в морях годами не торчат, пару хороших рейсов сделают — и в инспекцию, на отсидку!

Боцман внизу, на палубе, возился с какой-то ржавой бочкой. В бочке на бечеве развесил рыбу, плеснул солярки — и повалил из трубы густой дым, куда темнее, чем из судовых труб.

В рубку поднялся Ковров. Он сегодня побрил голову, и теперь белизна ее резко контрастирует с загорелым дубленым лицом.

— Артист, — сказал он про боцмана, — открыл коптильню, лишь бы делом не заниматься, везет мне на боцманов, что ни боцман, то артист!

— Жену я его знаю, расфуфыренная такая, в кадрах у нас работает, навроде балерины, походка у нее — весь флот замирает, — сказал тралмастер.

— Развелись они, — сказал технолог, — погуливать стала.

— Баб в руках надо держать, — сказал Ковров, — я сколько плаваю, а моя и подумать об этом боится. Не боцман это, а размазня. Поганой шваброй я таких бы…

— Эх, Константин Иванович, — сказал тралмастер, — а вы все такой же, вам человека оскорбить — что за борт плюнуть!

Старпом сделал вид, что не расслышал последних слов, но только еще больше напряглись желваки на его скулах. Он подошел к лобовому стеклу рубки и больше не вступал в разговор.

Я спустился вниз, чтобы получше разглядеть коптилку. Судовой пес Яшка уже вертелся около боцмана.

— Отведал, что такое копченая рыба, теперь сырой не признает, а меня слушает лучше, чем хозяина, — сказал боцман.

Мы съели свежекопченого палтуса, выбирали лакомые белые кусочки, с которых стекал жир и которые буквально таяли во рту. Розовый окунь стал от копчения желтым, а палтус почернел.