Тоже Эйнштейн - Мари Бенедикт

обычно успокаивали меня, однако сегодня казались какими-то незнакомыми. Чуть ли не в горле застревали. Как ложь. И мамин голос тоже звучал иначе: в нем слышалось не благоговейное преклонение, а осуждение. Предназначавшееся, разумеется, мне, а не Деве Марии.

Я старалась отвлечься, вслушиваясь в свист ветра, шорох веток и листьев, топот копыт проходивших мимо лошадей — во что угодно, только не в слова, звучавшие из маминых уст. Мне не нужно было снова напоминать о том, как многое зависит от моих успехов в школе в Нови-Саде. Я должна была добиться успехов. Не только ради себя, мамы и папы, но и ради моих покойных брата и сестры — покинутых душ.

* * *

Я слышала скрип перьевых ручек других студентов, работавших неподалеку, но сейчас меня занимал лишь один человек на свете. Филипп Ленард. Я взяла статью известного немецкого физика и начала читать. Следовало бы вместо этого читать тексты Германа фон Гельмгольца и Людвига Больцмана, заданные профессором, но меня заинтересовали недавние исследования Ленарда о катодных лучах и их свойствах. Он пропускал сквозь металлические электроды вакуумных трубок электрический ток высокого напряжения, а затем исследовал лучи. Ленард заметил, что, если конец трубки, находящийся под действием отрицательного заряда, окрасить флуоресцентным веществом, то миниатюрный объект внутри начинает светиться и перемещаться по трубке зигзагами. Это навело его на мысль, что катодные лучи представляют собой потоки отрицательно заряженных энергетических частиц; он назвал их квантами электричества. Отложив статью, я стала размышлять о том, какой свет исследования Ленарда могут пролить на широко обсуждаемый вопрос о природе и существовании атомов. Из какого вещества Бог сотворил мир? Может ли ответ на этот вопрос поведать нам что-то новое о предназначении человечества на созданной Богом земле? Иногда на страницах научных текстов и в проблесках моих собственных размышлений я чувствовала какие-то божественные закономерности, открывающиеся в физических законах Вселенной, которые я изучала. Именно здесь, а не на церковных скамьях и кладбищах, куда водила меня мама, я ощущала присутствие Бога.

Часы на университетской башне пробили пять. Неужели уже так поздно? А я даже не притронулась к тому, что было задано на сегодня.

Я вытянула шею, чтобы выглянуть в удобно расположенное окно. В Цюрихе нет недостатка в башнях со шпилями, и стрелки часов подтвердили: да, уже пять. Фрау Энгельбрехт блюла часы обедов в пансионе по-тевтонски строго, так что задерживаться было никак нельзя. Тем более что девушки уже ждут меня с инструментами, чтобы помузицировать перед ужином. Это был один из наших маленьких ритуалов, самый любимый мною.

Я сложила стопками свои бумаги и стала укладывать их в сумку. Статья Ленарда лежала на самом верху, и одна фраза бросилась мне в глаза. Я снова начала читать и так увлеклась, что подскочила, услышав свое имя.

— Фройляйн Марич, вы позволите мне вторгнуться в ваши мысли?

Это был герр Эйнштейн. Волосы у него были растрепаны еще больше, чем обычно, — как будто он специально ерошил пальцами свои темные кудри, чтобы они встали дыбом. Рубашка и пиджак выглядели не лучше — измяты так, что почти невозможно было понять, что это на нем такое. Своим неопрятным видом он резко выделялся среди аккуратно одетых студентов в библиотеке. Зато, в отличие от них, он улыбался.

— Да, герр Эйнштейн.

— Надеюсь, вы поможете мне решить одну задачу.

Он сунул мне в руку стопку бумаг.

— Я? — переспросила я машинально и тут же укорила себя за то, что не сумела сдержать удивление. Держись уверенно, сказала я себе. Ты ничуть не глупее других студентов в секции VIA. Почему бы соученику и не обратиться к тебе за помощью?

Но было уже поздно. Моя неуверенность уже была замечена.

— Да, вы, фройляйн Марич. По-моему, вы самая умная в нашей секции и куда лучше остальных разбираетесь в математике. Вон те болваны, — он указал на двух наших соучеников, Эрата и Коллроса: они стояли в проходе между двумя стеллажами, шептались и бурно жестикулировали, — пытались мне помочь и не смогли.

— Конечно, — ответила я.

Я была польщена его характеристикой, однако держалась настороженно. Если бы Элен была здесь, она напомнила бы мне об осторожности, но в то же время подтолкнула бы к попытке заключить альянс. В следующем семестре мне нужен будет партнер по лабораторной работе, и это, может быть, единственный вариант. Уже полгода, с тех пор, как поступила на физический факультет, я ежедневно сидела в аудитории с одними и теми же пятью студентами, и все остальные проявляли по отношению ко мне лишь минимальную вежливость, а в целом старательно меня игнорировали. Герр Эйнштейн, который каждый день любезно здоровался со мной и время от времени интересовался моими мыслями по поводу лекций профессора Вебера, был, судя по всему, моей последней надеждой.

— Дайте взглянуть.

Он протянул мне растрепанный ворох, в котором почти невозможно было разобраться. Неужели мои сокурсники настолько безалаберны? Если так, то мне за себя можно не беспокоиться. Я пробежала взглядом его путаные вычисления и быстро обнаружила ошибку. Небрежность, в сущности.

— Вот, герр Эйнштейн. Если вы поменяете местами эти два числа, то, думаю, придете к правильному решению.

— Ах, вот оно что. Спасибо за помощь, фройляйн Марич.

— Рада была помочь.

Я кивнула и снова стала собирать свои вещи.

Тут я почувствовала, что он заглядывает мне через плечо.

— Вы читаете Ленарда? — спросил он с удивлением в голосе.

— Да, — ответила я, продолжая складывать бумаги в сумку.

— Он не входит в нашу учебную программу.

— Нет, не входит.

— Весьма удивлен, фройляйн Марич.

— Почему же, герр Эйнштейн? — Я с вызовом взглянула ему в лицо. Может, он думает, что мне не под силу разобраться в статье Ленарда — тексте гораздо более сложном, чем наша основная программа по физике? Эйнштейн был выше меня на целую голову, и мне приходилось смотреть на него снизу вверх. Еще один мой недостаток — маленький рост, который я ненавидела не меньше, чем хромоту.

— Вы, очевидно, образцовая студентка, фройляйн Марич. Никогда не пропускаете занятия, не нарушаете правила, скрупулезно ведете конспекты, часами просиживаете в библиотеке, вместо того чтобы прохлаждаться в кафе. И при этом вы богема, как и я. Кто бы мог подумать.

— Богема? Я вас не понимаю. — И слова, и тон у меня были резкими. Он назвал меня богемой, а это слово, очевидно, как-то связано с австро-венгерской областью Богемия, — не оскорбительный ли это намек на мое происхождение? Из язвительных замечаний Вебера на лекциях герр Эйнштейн знал, что я сербка, а предубеждение германцев и западноевропейцев против людей с востока было