Ретроспект: Эхо - Виктор Моключенко

Путники, раскрыв рты, смотрели на Доктора, а он покачал головой:

- Не стоит задавать больше вопросов - он не станет отвечать. Он сказал, что хотел, речевой обмен его слишком утомляет. Протос говорит от имени всего Рода, потому добровольно согласился на изменение своей гортани, для того чтобы глухие могли услышать. Мы называем разумом способность создавать что-либо вовне, кеноиды же созидают внутри себя. Они с легкостью и поразительной точностью умеют управлять энергетическими потоками, испускаемыми всем живым, изменяя свою природу и улучшая ее в рамках вида. Они сознательно выдавили из собственной генной программы все признаки слепышей, считая их атавистическими, оставив только обостренную способность к телепатическому восприятию. Эта работа была проделана столь точно, что даже спустя много поколений я не видел, чтобы среди них рождался щенок хоть отдаленно смахивающий на слепыша. Получившимися характеристиками восточноевропейской овчарки, мне как специалисту, можно восторгаться до бесконечности. Но и тут кеноиды пошли дальше – уже на втором поколении они стали намного крупнее, массивнее, ощутимо увеличился объем головного мозга, кора пошла складками, образуя нейронные связи, превосходящие человеческие во много раз. Это могло бы казаться угрозой, но нам повезло - они гуманнее нас.

- Но все-таки, как это произошло, Доктор? Это не укладывается в голове!

- Возможно потому, что у нас там слишком много лишнего. Но хватит разговоров, уже поздно и пора спать. Завтра грядет день перемен. Кеноиды так долго добивались мира между нами, что готовы сопровождать на Периметр, дабы все прошло успешно. Очень сильные союзники, вы еще будете иметь возможность, в этом убедиться. Пусть они и не имеют рук, чтобы пользоваться ими как орудиями – вместо этого они предпочитают мысль.

Доктор развел гостей по спальным местам, прикрыл за собой двери, но Коперник успел заметить, как тот посмотрел на Протоса, беседуя с ним на безмолвном языке мысли. 

- 04 - 

Туман нависал со всех сторон влажной пеленой, в которой на расстоянии вытянутой руки уже невозможно было что-либо разглядеть. Все сливается в липкой тишине, людей можно определить только по маячкам, даже големы пасуют перед этой пеленой, через десять метров отрезая сигнал как ножом. Остается полагаться на память и слух. Где-то вдали слышались всполошенные крики и так же быстро умолкали. Это же надо так попасть – до Экс-один  всего ничего осталось, считай самая оконечность болот, а дальше так: кустики-пенечки, ямочки-горбочки. И плевать, что от аномалий мышцы сводит внезапной злой судорогой в наэлектризованном до предела воздухе. Самое главное - это земля, твердь, надежная опора, а не кваша под ногами, где все прогибается и пружинит. Тут каждое мгновение можешь ухнуть вниз с громким победным плеском, или с глухим отчаянным бульканьем – тут уж как повезет, смотря куда попадешь. В висках глухо стучит кровь, все словно смазано, реальность потеряла фокус, сместилась, и из самой глубины тумана вдруг появилось нечто.

Нечто с огромными, вспыхнувшими несуразно высоко над землей глазами-щелочками, внимательно всматривающимися в людей. Все остановилось: дыхание замерло, потом у кого-то сдали нервы и пелену прорвал пронзительный треск очереди. Марево лопнуло с пронзительно оглушающим звоном, донося запах пороховой гари плясавшего в руках автомата и волну вздыбившейся от разрыва гранаты земли, взорвавшейся где-то очень высоко, у несуразно огромных глаз. На тропу медленно выползло нечто, отдаленно напоминающее помесь паука и кальмара, огромное, неотвратимое, равнодушное. Пули с противным хрустом рикошетили от хитиновой брони, погружаясь в трясину и люди лихорадочно отступали, из последних сил держа строй и стараясь не паниковать. Даже шкилябра, самый смертоносный мутант рядом с этим гостем из туманных глубин молодой земли, выглядела сущим котенком. Такие твари водились в кайнозое или в каком другом «…зое» – но с этим разбираться будем после, а пока убираться, да побыстрее. А если оно не одно? Если сейчас из туманной пелены выползет парочка таких же? Об этом лучше не думать и отступать, отступать, краем глаза глядя под ноги, благо, жуткий гость пока только следил, щелкая острыми жвалами и вдруг пронзительно, на грани слышимости, завизжал. Туман словно отдернуло сильной рукой, со стороны гиблой топи к чудищу метнулся едва заметный размазывающийся в воздухе вихрь и хлестнул методичный рокот до боли узнаваемой Брамовской грозы.

- Сынки, уходь! – раздался старческий голос, чудище взревело сильнее, по болоту хлестнула, шипя в лужах, едкая кровь и оно, тяжело приволакивая громадное брюхо, начало отползать обратно. Вихрь завертелся сильнее, а из гущи тумана вдруг вывалился взлохмаченный Брама, огромной ручищей хватанул ускользающего с тропы Сирина и рывком втащил обратно:

- Так вас пень через колоду! Оставь хоть на минуту одних, сразу вляпаетесь по самые уши!

- Брама, да, мы тут в полном шоколаде! Откуда к нам - с того света или надолго?

- Ходу, ребята – от прозрень-камня их целая колона ползет – красота неописуемая, особенно если не смотреть.

Сирин издал восклик, когда чудище внезапно лопнуло, обдав болото веером синих кислотных брызг.

- А че оно синее?

- Пойди, спроси. Да куда прете - глаза распахните шире – впереди «полынья»! Шире шаг!

Путники понятливо бросились в проясняющийся туман, а Брама, приловчившись, схватил Шуню за рукав:

- Дед где?

- Заканчивает мясозаготовку. Так косой машет – джедаям не снилось.

- Какие джедаи? – Брама вытер синюю слизь с лица и выстрелил из подствольника в очередного кикимора.

Шуня пригнулся, пропуская над собой комья земли:

- Давным-давно, в буржуйском Голливуде,… в общем позже.

- Заметано, поэт. С меня «лоза» - с тебя рассказ. Митрич, ты как там? Напартизанился, или тебя еще подождать?

Вихрь внезапно опал, и образовавшийся на его месте Митрич, тяжело шаркая ногами, вышел на тропу:

- Вот ведь развелось погани всякой, не продохнуть, туды их в качелю! Говорил же Шельману, дустом их надо… дустом…

- Ну, ты даешь, деда. Где так шашкой махать научился, небось, у самого Чапаева?

- Ты Чапаева, Брама батькович, не тронь. Много о нем брехни написано, а ты попробуй сам, как они в былые времена. Тогда худо простому человеку было, и как понять, на чьей стороне правда? Она ить у каждого своя, правда-то.

Митрич ловко спрятал косу в рукав, и начал счищать с фуфайки синюю слизь:

 - Разбей их радикулит, теперь ить и «лотосом» не отстираешь.

- Митрич, да я знаешь какую броню тебе подгоню - в огне не горит и в воде не тонет!

- Знаю я, Брама батькович, что в воде не тонет. Такого же качества, а?

- Зря ты так, наши деды военпром за пояс заткнут. И знаешь чего, завязывай с отшельничеством, у нас на Арсенале старикам почет, а коса… ну так бывают протезы и страшнее. Насмотрелся я чудес советского Минздрава, видел, что нашим ребятам, которые руки-ноги в Баграме оставили, вместо благодарности предлагают – вот это действительно страшно.

- Да оно, сынки, мне одному как-то привычнее, отвык я от людей, да и коза пропадет без меня.

- Не горюй, Митрич - доставим твою Маньку, только ты ей намордник заранее одень, от греха подальше. Народ у нас хоть и крепкий, но не до такой же степени.

Они неспешно брели через топи в сторону Экс-один, где их поджидал отряд, а Митрич все покачивал головой. Вот ведь как бывает, нежданно-негаданно и он на старости лет нужен оказался.

Путники ошарашено смотрели, как из тумана вышагивает их командир, жив-здоров, а рядом с ним семенит смешливый дед, и видать ловко заливает, что даже юный Шуня, меж бандитами слыхавший всякое, покраснел как мак.

- Ну, Брама, сто лет жить теперь будешь! Такое не каждый день бывает.

Брама смерил отряд взглядом - в бинтах, заплатках, но живы. Путники стали в строй и отдали честь. Лист вдруг посмотрел на Митрича, пускавшего в стороне скупую стариковскую слезу, вспоминавшего, видимо, о чем-то своем, фронтовом, давно отошедшем, но вдруг ярко ожившем в памяти при виде этих окровавленных, потрепанных отдающих честь командиру ребят. Митрич поймал взгляд, как-то виновато улыбнулся, так, мол, оно, сынок, закинул котомку за спину и не спеша заковылял вслед за путниками в сторону мобильного лагеря ученых.

Лагерь выглядел внушительно: высокая металлическая ограда, когда-то, несомненно, блестящая и покрытая новейшими противокислотными и прочими защитными покрытиями, теперь покрылась мелкими рябыми оспинами, сорвавшись с крепления и болтаясь на ветру как последний осиновый лист. Местами была вогнута, свидетельствуя о том, что лагерь не единожды подвергался атакам живности. Под живностью подразумевались также и многочисленные зомби, но их, слава Богу, на этом берегу небольшого, но достаточно глубокого озерца, не оказалось. Они водились дальше - возле серых громад завода, над которым высилась исполинская антенна, сплошь увитая жгучим пухом имеющая явное сходство со спутниковым радиотелескопом. Бункер выглядел не лучше. Когда-то окрашенный в веселый зеленый цвет теперь отливал всеми цветами ржавчины и следами глубоких царапин, оставленных чем-то куда более твердым, нежели титановый сплав. Широкий двор внутри периметра оказался неожиданно чист, на нем напрочь отсутствовали сорняки и заросли. Но самым удивительным был ярко цветущий куст роз, каждый цветок на котором отличался от других по цвету.