Поэзия Латинской Америки - Антология

«Мраморные снились мне палаты…»

Перевод В. Столбова

Мраморные снились мне палаты.В них в молчанье стоя почивалиМраморные статуи героев.[9]Душу я свою зажег, как факел.Ночью говорил я с ними, ночью.Проходил вдоль каменного строя,Каменные руки целовал я,Каменные губы шевелились,Каменные бороды дрожали,Каменные слезы исторгали,И сжимали каменные рукиРукоятки каменных мечей.Молча целовал я руки статуй.Ночью говорил я с ними, ночью.Проходил вдоль каменного строя.И с рыданьем приглушенным обнялМраморную статую героя.«О, скажи мне, каменный воитель,Слышал я, что пьют твои потомкиИз чужих отравленных бокаловНе вино, а собственную кровь.Что они язык свой позабыли,Говорят на языке господскомИ вкушают горький хлеб бесчестья,Сидя за столом окровавленным.И теряют в болтовне ненужнойСвой огонь последний. О, скажи мне,Ты, воитель спящий, мрамор белый,Может быть, твое угасло племя?!»Но герой, которого я обнял,На землю поверг меня ударомСвоего копья и мне на горлоНаступил, и поднялась десница,Засверкав, как солнце. Грозным гуломОтозвались камни, и к оружьюУстремились руки, и в сраженьеМраморные ринулись герои.

РУБЕН ДАРИО[10] (НИКАРАГУА)

Размеренно-нежно…

Перевод А. Старостина

Размеренно-нежно дуд ветер весенний,и крылья Гармонии тихо звенели,и слышались вздохи, слова сожаленийв рыданьях задумчивой виолончели.

А там, на террасе, увитой цветами,звенели мечтательно лиры Эолии[11],лишь дамы коснутся парчой и шелкамивысоко поднявшейся белой магнолии…

Маркиза Евлалия с улыбкой невиннойтерзала соперников двух своенравных:героя дуэлей, виконта-блондина,аббата, в экспромтах не знавшего равных…

А рядом — бог Термин[12] с густой бородоюсмеялся, лозой виноградной увенчанный,блистала Диана нагой красотою —эфеб, воплотившийся в юную женщину.

Где праздник любовный — в самшитовой чаще, —аттический цоколь. Там быстрый Меркурийпротягивал к небу свой факел горящий;Джованни Болонский[13] — отец той скульптуре.

Оркестр волшебство разливал неустанно,крылатые звука лились безмятежно,гавоты летучие с чинной паваной[14]венгерские скрипки играли так нежно.

Аббат и виконт полны страшной обиды —смеется, смеется, смеется маркиза.Ей прялка Омфалы[15], и пояс Киприды,и стрелы Эрота даны для каприза.

Беда, кто поверит в ее щебетаньеиль песней любовной ее увлечется…Ведь, слушая повесть тоски и страданья,богиня Евлалия только смеется.

Прекрасные синие очи коварны,они удивительным светом мерцают,в зрачках — точно отблеск души лучезарной —шампанского светлые искры сверкают…

А там маскарад. Разгорается бурновеселье, растет и растет, как лавина…Маркиза без слов на подол свой ажурныйроняет, смеясь, лепестки георгина.

Как смех ее звонкий журчит и струится!Похож он на пение птицы веселой.То слышишь — в стаккато летит танцовщица,то — фуги девчонки, сбежавшей из школы.

Как птица иной раз, начав свое пенье,под крылышко клюв свой кокетливо прячет, —вот так и маркиза, зевок и презреньеза веером спрятав, влюбленных дурачит.

Когда же арпеджо свои Филомела[16]по саду рассыплет, что дремлет безмолвно,и лебедь прудом проплывет, снежно-белый,подобно ладье, рассекающей волны, —

маркиза пойдет, затаивши дыханье,к беседке лесной, виноградом одетой;там паж ей влюбленный назначил свиданье, —он паж, но в груди его сердце поэта…

Бельканто певца из лазурной Италиипо ветру в адажьо оркестра несется;в лицо кавалерам богиня Евлалия,Евлалия-фея смеется, смеется.

… То не при Людовике ль было в Версале,когда при дворе правил жизнью Амур,когда вкруг светила планеты сиялии розою в залах цвела Помпадур?

Когда в менуэте оборки сжималикрасавицы нимфы в прозрачных рукахи музыке танца небрежно внимали,ступая на красных своих каблучках?

В то время, когда в разноцветные лентыовечек своих убирали пастушкии слушали верных рабов комплиментыверсальские Тирсы[17] и Хлои-подружки.

Когда пастухами и герцоги были,галантные сети плели кавалеры,в венках из ромашек принцессы ходили,и кланялись синие им камергеры?

Не знаю, как сад этот чудный зоветсяи годом каким этот миг был помечен,но знаю — доныне маркиза смеется,и смех золотой беспощаден и вечен.

Вариации

Перевод Г. Шмакова

Ты здесь, со мной, и вновь в твоем дыханьея чую воскурений древний дым,я слышу лиру, и в воспоминаньеопять встают Париж, Афины, Рим.

Дыши в лицо, пусть кружат роем пчелы,сбирая с кубков олимпийских дань,полны нектара греческие долы,и Вакх, проснувшись, будит смехом рань.

Он будит утро золотой Эллады,сжимая тирс, увенчанный плющом,и славят бога пляскою менады,дразня зубами и карминным ртом.

Вакханки славят бога, тают росывокруг костра, рассвет жемчужно-сер,и от огня румяней рдеют розына пестрых шкурах бархатных пантер.

Ликуй, моя смешливая подруга!Твой смех — вино и лирные лады,у Термина он треплет ветром югакудель длинноволосой бороды.

Взгляни, как в роще бродит Артемида,сквозя меж листьев снежной наготой,как ищет там Адониса[18] Киприда,с сестрою споря нежной белизной.

Она как роза на стебле, и нардыв себя вбирают пряный аромат,за нею мчатся свитой леопарды,за ней голубки белые летят…

Ты любишь греков? Ну, а я влюбленносмотрю в таинственную даль веков,ищу галантных празднеств мирт зеленый,страну Буше[19] из музыки и снов.

Там по аллеям шествуют аббаты,шепча маркизам что-то на ушко,и о любви беспечные Сократыбеседуют лукаво и легко.

Там, в изумрудных зарослях порея,смеется нимфа уж который годс цветком аканта, мрамором белея,и надпись Бомарше[20] на ней живет.

Да, я люблю Элладу, но другую,причесанную на французский лад,парижскую нескромницу, живую,чей резвый ум на игры тороват.

Как хороша в цветах, со станом узкимбогиня Клодиона[21]! Лишь со мнойона лопочет тихо по-французски,смущая слух веселок болтовней.

Без размышлений за Верлена разомПлатона и Софокла б я отдал!В Париже царствуют Любовь и Разум,а Янус власть отныне потерял.

Прюдомы и Омé[22] — тупы и грубы,что мне до них, когда Кинрида есть,и я тебя целую крепко в губыи глаз не в силах от тебя отвесть…

Играет мандолина, звуки, плача,влетают в флорентийское окно…Ты хочешь, как Панфило[23] у Боккаччо,тянуть глотками красное вино,

шутя, внимать соленым разговорампоэтов и художников? Смотри,как сладко слушать ветреным сеньорамо шалостях Амура до зари.

Тебе милей Германии просторы?Песнь соловья, луны белесый свет?Ты будешь Гретхен, чьи лазурны взоры, —навеки ими ранен твой поэт.

И ночью, волнами волос белеяв лучах сребристых, на крутой скале,красавица русалка Лорелеянам пропоет в сырой туманной мгле.

И Лоэнгрин предстанет перед намипод хмурым сводом северных небес,и лебедь, по воде плеща крылами,напомнит формой шеи букву «S».

Вот Генрих Гейне; слышишь, как в дремотео берег трется синеглазый Рейн,и, с белокурой гривой, юный Гетепьет чудо лоз тевтонских — мозельвейн…

Тебя манят земли испанской дали,край золота и пурпурных цветов,любовь гвоздик, чьи лепестки вобралипылающую кровь шальных быков?

Тебе цветок цыган ночами снится?В нем андалусский сок любви живой, —его дыханье отдает корицей,а цвет — багрянец раны ножевой.

Ты от востока не отводишь взора?Стань розою Саади[24], я молю!Меня пьянят шелка и блеск фарфора,я китаянок, как Готье, люблю.[25]

Избранница, чья ножка на ладонипоместится! Готов тебе отдатьдраконов, чай пахучий, благовоньяи рисовых просторов благодать.

Скажи «люблю» — у Ли Тай-бо[26] немалоподобных слов, его язык певуч,и я сложу сонеты, мадригалыи, как философ, воспарю меж туч.

Скажу, что ты соперница Селены,Что даже небо меркнет пред тобой,что краше и милей богатств вселеннойтвой хрупкий веер, снежно-золотой.

Шепни «твоя», явясь японкой томнойиз сказочной восточной старины,принцессой, целомудренной и скромной,в глазах которой опочили сны,

той, что, не зная новшеств Ямагаты[27],под пологом из пышных хризантем,сидит недвижно в нише из агата,и рот ее загадочен и нем…

Или приди ко мне индусской жрицей,справляющей таинственный обряд,ее глаза — две огненные птицы,пред ними даже небеса дрожат.

В ее краю и тигры и пантеры,там раджам на разубранных словахвсе грезятся плясуньи-баядерыв алмазах и сверкающих камнях.

Или явись смуглянкою, сестроютой, что воспел иерусалимский царь,[28]пускай под нежной девичьей ступнеюцикута с розой расцветут, как встарь…

Любовь, ты даришь радости любые!Ты скажешь слово — зеленеет дол,ты чарами заворожила змия,что древо жизни некогда оплел.

Люби меня, о женщина! Какаястрана твой дом — не все ли мне равно!Моя богиня, юная, благая,тебя любить мне одному дано.

Царицей Савской[29], девой-недотрогойв моем дворце, где розовый уют,усни. Рабы нам фимиам зажгут,и подле моего единорога,отведав мед, верблюды отдохнут.

Сонатина