Поэзия Латинской Америки - Антология

Pollice verso[4]

(Воспоминания о тюрьме[5])

Перевод В. Столбова

Да, я там был. И с головок обритой,С тяжелой цепью на ногах влачилсяЯ среди змей, которые, на черныхГрехах своих виясь, казались мнеЧервями теми, что с раздутым брюхомИ липкими глазами в смрадном чанеСредь бурой грязи медленно кишат.Я проходил спокойно мимо грешных,Как если б у меня в руках простертых,Как на молитву, белая голубкаРаскрыла два широкие крыла.Очами памяти мне страшно увидатьТо, что однажды видел я глазами.Я судорожно вскакиваю, словноБежать хочу от самого себя,От памяти, что жжет меня, как пламя.Кустарник цепкий память, а моя —Куст огненный. В его багряном светеСудьбу народа моего предвижуИ плачу. Есть у разума законы,Порядок непреложный и суровый,Как тот закон, которому подвластныРека и море, камень и звезда.Миндаль, который веткою цветущейМое окно от солнца закрывает,Из семени родился миндаля.А этот шар из золота литого,Наполненный благоуханным соком,Который девочка, цветок изгнанья,На белом блюде протянула мне,Зовется апельсин, и апельсиномОн порожден. А на земле печали,Засеянной горючими слезами,Лишь древо слез и вырастет. Вина —Мать наказанья. Наша жизнь не кубокВолшебный, что по прихоти судьбыНесчастным желчь подносит, а счастливымТокай кипучий. Жизнь — кусок вселенной,Она мотив в симфонии единой.Рабыня, за победной колесницейБегущая, прикованная к нейНевидимыми узами навеки.И колеснице этой имя Вечность,Клубами пыли золотой сокрытаОна от глаз спешащей вслед рабы.О, что за страшный призрак! Как ужаснаПроцессия виновных.[6] Я их вижу,Они бредут в унынье, задыхаясь,По траурным полям пустыни черной.Там рощи без плодов, трава иссохла,И солнце там не светит, и деревьяНа землю не отбрасывают тень.В молчании они бредут по днуОгромного и высохшего моря.У каждого на лбу веревка, как ярмоНа шее у быка, и за собоюРабов волочат — груду мертвых тел,Иссеченных тяжелыми бичами.Вы видите роскошные каретыИ праздничные белые одежды,Коня-красавца с гривой заплетеннойИ узкий башмачок — темницей служитНе только ножке он, но и душе.Смотрите: иностранцы презираютВас— жалкое и нищенское племя.Вы видите рабов! Как связку труповИз жизни в жизнь, вам их влачить на спинах,И тщетно будете молить, чтоб ветерНесчастной вашей тронулся судьбойИ ваше бремя в атомы развеял.Вздыми свой щит, народ! Поступок каждыйЛибо вина, которую в векахТы понесешь, как рабское ярмо,Либо залог счастливый, что в грядущемТебя от бед великих сохранит.Земля подобна цирку в Древнем Риме.У каждой колыбели на стенеНевидимый доспех ждет человека.Пороки там сверкают, как кинжалы,И ранят тех, кто в руки их возьмет.И, как стальные чистые щиты,Блистают добродетели. Арена,Огромная арена наша жизнь,А люди — гладиаторы-рабы.И те народы и цари, что выше,Могущественней нас, взирают молчаНа смертный бой, который мы ведем.Они глядят на нас. Тому, кто в схваткеОпустят щит и в сторону отброситИль о пощаде взмолится и грудьТрусливую и рабскую подставитУслужливо под вражеский клинок,Тому неумолимые весталкиС высоких каменных своих скамейОбъявят приговор: «Pollice verso!»И нож вонзится в грудь до рукояткиИ слабого бойца прибьет к арене.

Ярмо и звезда

Перевод П. Глушко

Родился я во тьме, я мать сказала:«Цветок моих глубин, Властитель добрый.Итог и отблеск — мой и Мирозданья,Ребенок-рыбка в облике орла,Коня и человека, с болью в сердцеЯ подношу тебе два знака жизни,Свой знак ты должен выбрать. Вот ярмо —Кто изберет его, тот насладится:Покорный вол на службе у сеньоровСпит на соломе теплой и вкушаетОбильные корма. А это, видишь,О тайна, мной рожденная, как пик,Горой рожденный, это знак второй,Он озаряет, но и убивает, —Звезда, источник света. Грешник в страхеБежит от звездоносца, и, однако,Сам звездоносец в жизни одинок,Как будто он чудовищно преступен.Но человек, удел вода избравший,Становится скотом — в нем разум гаснет,И должен мир творить свой путь сначала.А тот, кто в руки взял звезду бесстрашно, —Творит, растет!Когда из чаши телаОн выплеснется, как вино живое,И собственное тело, словно яство,С улыбкой скорбной на пиру кровавомПодарит людям и отдаст священныйСвой голос ветрам Севера и Юга,—Звезда в сиянье облачит его,И воздух над землею просветлеет,И он, не знавший страха перед жизнью,Во мгле взойдет на новую ступень».

И я воскликнул: «Дайте мне ярмо, —Встав на него, я выше поднимуЗвезду, что озаряет, убивая…»

Любовь большого города

Перевод В. Столбова

Кузнечный горн и скорость — наше время!Несется голос с быстротою света.И молния в высоком шпиле тонет,Словно корабль в бездонном океане,И человек на легком аппарате,Как окрыленный, рассекает воздух.Лишенная и тайны и величья,Любовь, едва родившись, умираетОт пресыщенья. Город — это клетка,Вместилище голубок умерщвленныхИ алчных ловчих. Если бы разверзлисьЛюдские груди и распалась плоть,То там внутри открылось бы не сердце,А сморщенный, засохший чернослив.

Здесь любят на ходу, на улицах, в пылиГостиных и бульваров. Дольше дняЗдесь не живут цветы. Где скромная краса,Где дева чистая, которая готоваСкорее смерти вверить свою руку,Чем незнакомцу? Где живое сердце,Что выскочить стремится из груди?Где наслаждение в служенье даме?Где радость в робости? И тот блаженный миг,Когда приблизившись к порогу милой,Заплачешь вдруг от счастья, как дитя?Где взгляд, тот взгляд, что на лице девичьемРумянец в ярый пламень превращает?Все это вздор! И у кого есть времяБыть рыцарем! Пусть украшеньем служит,Как золотая ваза иль картина,Красавица в салоне у магната.А жаждущий пускай протянет рукуИ отопьет из первого бокала[7],Который подвернется, а потомБокал пригубленный швырнет небрежноНа землю, в грязь. И дегустатор ловкийВ венке из миртов и с пятном кровавым,Невидимым на доблестной груди,Своей дорогой дальше зашагает.Тела уж не тела — ошметки плоти,Могилы и лохмотья. Ну, а душиНапоминают не прекрасный плод,Который не спеша душистым сокомНа материнской ветке набухает,А те плоды, которые до срокаСрывают и выносят на продажу.

Настало время губ сухих, ночейБессонных, жизней недозрелых,Но выжатых еще до созреванья.Мы счастливы… Да счастливы ли мы?

Меня пугает город. Здесь повсюдуПустые иль наполненные чаши.И страшно мне. Я знаю, в них виноОтравлено, и в плоть мою и в вены,Как демон мстительный, оно вопьется.Того напитка жажду я, которыйМы разучились пить. Знать, мало я страдалИ не могу еще сломать ограду,Скрывающую виноградник мой.Пусть жалких дегустаторов породаХватает эти чаши, из которыхСок лилий можно жадными глоткамиИспить без состраданья или страха.Пусть они пьют, я пить не буду с ними.Я добрый человек, и я боюсь.

Две родины

Перевод Л. Мартынова

Две родины даны мне: это — КубаИ ночь. Иль — две в одной? Как только с небаСвое величество низводит солнце,Вдовой печальной, кутаясь в вуали,Безмолвная, держа в руке гвоздику,Передо мною возникает Куба.Я узнаю кровавую гвоздику,В ее руке дрожащую. Так пустоВ моей груди, так глухо там и пусто,Где было сердце. Уже пора начатьУход из жизни. Чтоб сказать «прощай»,Ночь хороша. И свет помехой служитИ голоса. Людей красноречивейВселенная.Но вдруг, как будто знамя,Которое к борьбе меня зовет,Заря пылает алая. ОкошкоРаспахиваю! Тесно мне. Немая,Кровавую гвоздику обрывая,Как туча заволакивая небо,Передо мной вдова проходит —Куба!

«Хотят, о скорбь моя, чтоб я совлек…»