SOLNЦЕЛЮБ. Шесть повестей для кино - Порфирий Лавров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К ней уже несколько раз стучали, и голос Лейлы звал ее, но Женька не откликалась. Лейла догадывалась, что она просто не хочет открывать, и ей было обидно и страсть как хотелось поделиться своими впечатлениями от увиденного на Площадке, но слишком досаждать Женьке она поопасилась, помня ее взрывной иногда характер. Но как же хотелось рассказать! – как у нее со столика снесло скатерть с продуктами, когда прибежала эта мелкая на вид, а на самом деле упругая, как резиновая палка, волна и следом за ней – вторая; как кто-то из ученых, за минуту до взрыва, попивая у нее ситро, шутливо заявил, что все, мол, просчитано до какого-то там порядка, но кто его знает, как оно себя поведет в натуре – ведь такой кучи и не рвал никто. Как один генерал из-за этого набросился на ученого и обозвал всякими словами, а потом, когда на Объекте шандарахнуло – беззвучно и фантастически! – этот военный грохнулся в пыль (как по команде «Вспышка прямо!»); и как там на самом деле возник из дыма настоящий шар и стал медленно подыматься и засасывать кверху степь. Как потом пошел каменный дождь, и все попрятались по своим машинам; а после полил жидкий и черный – и белоснежный барак превратился в разлинованную в косую линейку школьную тетрадку. Как после всего наступила ясная солнечная погода, хотя перед этим собирались тучи; как она напросилась в машину к Дмитрию Павловичу, и тот умудрился провезти ее к месту Опыта; какое там все было серое, как на плохой фотокарточке; как ругался Дмитрий Павлович, когда обнаружил, что одна из его кинокамер разбита вдребезги, как костерил за бессмысленные игры и ухлопанные деньжищи какого-то начальника, ради которого был разыгран весь этот спектакль (только чтобы вблизи и безопасно показать, какой он бывает, этот атомный взрыв – сымитировать). Ругался на чем свет стоит. Какой там теперь кратер образовался, а на дне его – озеро! Уму непостижимо!
Короче – Лейле необходимо было выговориться!
– Пусть делает, что хочет, но я заставлю ее открыть! – решила Лейла.
И Женька открыла.
– Где Кузька?
Ах ты, Господи! Котенок? Лейла напрочь о нем позабыла.
– Где он?!
– Да где же он может быть? В виварии, наверно. Может быть… Дмитрий-то Павлович тоже позабыл про него – так расстроился!
– В виварии?
Женька кинулась из комнаты.
В виварий она прорывалась с боем. Остановить Женьку не удалось никому.
Котенок ее нашелся удивительно быстро. Хотя, в этом не было ничего удивительного, потому что он тут был единственным представителем кошачьей породы. Поразительно было другое: как он вообще сюда попал? Видно кто-то внимательный и сердобольный из персонала подобрал бесхозное существо, когда собирал по Площадке своих животных, разбредшихся после Опыта.
Женька увидела перебинтованного своего котенка и набросилась на ближайший белый халат:
– Что вы с ним сделали?!
Ей попытались объяснить, что это не смертельно, что только пробиты барабанные перепонки, но Женька не верила никому. Тогда котенка разбинтовали и продемонстрировали, что голова у него цела, сам он – ни царапинки (что уже само по себе есть чудо!), одно только, что оглох. И Женька успокоилась и вышла в город с котенком за пазухой – смирным на редкость.
17.Берег – гулял!
Женька пробиралась к дому, как по вражеской территории; не добралась – застряла на площади.
Было уже далеко за полночь, и город дошел в своем веселом усердии до белой горячей разнузданности: он небезопасно палил из ракетниц, швырялся бутылками и плескал спирт на открытый огонь; голая дама бегала перед гостиницей, размахивала метлой и вопила:
– Я – Маргарита, я – ведьма!
Из одежды на ней был лишь белый колпак с прорезями для глаз, почти как у Женьки, но сделанный из гостиничной наволочки. К первой «ведьме» присоединилась вторая, и они вдвоем попытались взять Женьку в лихой оборот, но из гостиницы повыскакивали разъяренные полуголые «черти» и принялись словом и делом гонять своих «маргарит», и тем стало не до нее…
Женька укрылась на кладбищенском бугре. Темно и звездно было тут, хорошо. Город хоть и продолжал стонать и корчиться в жестоком сладострастии, но уже не так бесстыдно и громко, укрытый ночным воздушным одеялом. И только ракеты все еще взмывали с отчетливым хлюпом и шипом. Но навстречу им уже безмолвно падали из августовского неба крупные частые звезды. (Если авторам не изменяет память, они в тот год звались «дракониды»; сам Дракон не так давно уступил место Полярного созвездия Малой Медведице, но его звезда, по имени Тубан, обещала вернуться через 20 тысяч лет на свое прежнее место и восстановить справедливость. Вот мы какие – что знаем! – авторы. А почему вспомнили астрономию? Да небо было в ту ночь потрясающим! Глядя на такое, можно было спокойно сходить с ума… Или говорить только о звездах… Вот почему!)
Женька разыскала родную могилку и повалилась на нее, умоляя отпустить навсегда, простить и дать силы уехать из невыносимого места. Понемногу она успокоилась, села на скамейку, которую давно уже тут себе устроила, вытерла платочком глаза и нос, пообещала больше не плакать – и повела тихую обстоятельную беседу. Начала она так:
– По порядку – все в порядке. Во-первых – Кузька! Вот он, видишь? Жив-здоров, ничего ему не сделалось, а тихий он такой от укола…
И дальше – так же неторопливо и осторожно, обходя опасные для себя темы и подбирая слова таким образом, чтобы не поддаться истерике, караулившей где-то поблизости. Один раз она все-таки всхлипнула – это когда вспомнила про сегодняшний день:
– Столько лет, столько лет… И что? Дождались – празднуем…
И всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и заговорила твердым голосом:
– Давай вот о чем: я, милый мой Коля, хочу книжку одну найти почитать, Библию. Только ты не смейся и не сердись. Знаю я, как ты к этому относишься! Но ты все равно не перебивай – выслушай сперва. Тут ведь неверующие все. Да и мы с тобой – как все. Но мне интересно! А иначе как объяснить, что ты у меня есть, а Бога – нет? Вот об этом давай и пообщаемся…
Но пообщаться больше не получилось.
Некоторые из береговых старожилов, изрядных во хмелю на всякие сентиментальные выходки, в ознаменование удачного Опыта стали заявляться на ночное кладбище к бывшим своим друзьям и сослуживцам, не дожившим до этого светлого дня. Притащились двое таких и на Женькину могилку, к ее Коленьке.
Женька чуть со скамейки не свалилась от неожиданности, когда эти тут объявились, точно из-под земли. Кинулась схорониться за обелиск – ползком, ползком! – спряталась. Потом пообвыкла, прислушалась – любопытно ведь! – и высунулась узнать, кто ж такие, но так и не поняла в темноте. Они фонариком-то всего пару раз полоснули – на скамейку, куда закуску положить, да на бутылку, чтобы не промахнуться. А по голосам – один сиплый, другой хриплый, спитые, ясно, что наши, береговые, но эти старались еще и говорить по тише, уважительно к месту. По голосам как узнать? Так и не узнала.
А говорили мужики, среди прочего пьяного мусора, вещи для Женьки интересные. Так, когда один долго с пробкой возился («Заткнул, будто гвоздь вколотил!»), другой Колю вспомнил: мол, вот мастер был – золотые руки! А первый – обидно для Женьки – уточнил:
– Зато башка оловянная! Эти б руки вовремя повыдергать, пил бы щас вместе со всеми. По дурости сгорел, за чих!
Второй ему резонно заметил, что смерть умной никогда не была, на что первый – свое:
– Зато человек – не дурак! И забывать об этом ему никогда не следует.
Потом они Колю помянули – выпили, и который подобрее вздохнул о нем: мол, не дожил человек до светлых денечков, а другой – тут как тут! – остудил:
– Счастливых денечков больше не будет! Был один единственный день – сегодня. И все.
И объяснил:
– Закрывают полигон.
Первый разволновался:
– Как же так? Мы хозяйство завели, дом свой. Куда ж теперь?
И тогда этот объяснил ему по-простому:
– Трахнули тут нас всех! Вместе с Изделием этим. Для того и причесывались столько лет.
Потом они еще поругались на всякие неинтересные темы и решили уходить, и тогда один сказал, что бутылку надо на могилке оставить, мол, так полагается, а второй огорчился:
– Ты что? Полбутылки коту под хвост?
А первый ему – укоризненно:
– Сволочь ты! Жаден: дом, хозяйство – а полбутылки пожалел. Ставь к памятнику! В изголовье. Чтобы ему пилось легче.
– Да кому пилось-то? Полбутылки… Уворуют же!
– А ты в нее пописай и записку оставь: мол, не пейте, граждане, тут какая-то сволочь нассала. Ну? Пошли отсюда!
Грубые мужики, совершенно верно, авторы полностью согласны, и на язык не выдержанные. Но из песни, как говорится, слова не выкинешь…
Когда мужики ушли, Женька вышла из-за своего укрытия и села на скамейку собрать новые мысли и чувства, но тут произошел в небе трескучий фейерверк, – это, по неуловимым законам теории вероятностей, столкнулись над городом две взлетающие ракеты, перепутали направление и ринулись догорать на землю. В тот же самый миг в Женькиной голове разорвался точно такой же фейерверк, и она вскочила и кинулась с кладбища вниз, в город, как неуправляемая ракета, натыкаясь в темноте на ограды, памятники и кусты.
