Лавина - Макс фон дер Грюн

— Вы ищете меня? — спросила она.

— Почему я должен вас искать? — устало ответил я. — Я вас вообще не знаю.

В старые времена, чтобы описать эту женщину, употребили бы слово «обворожительная». Какое-то волшебство исходило от нее, и я не мог разрушить эти чары; я чувствовал себя схваченным, связанным, до такой степени скованным, что утратил способность соображать. Я был увлечен, я, пятидесятилетний мужчина, чувствовал себя в ее власти.

— Почему вы так на меня смотрите? — спросила она. — Понимаю, вы не знаете меня, но я вас знаю. Я знаю и вашу жену, правда только по фотографии. Да не волнуйтесь же так!

— Откуда вы меня знаете?

— Это я вам объясню потом. Меня зовут Матильда Шнайдер. Останемся сидеть здесь? Может, лучше пойдем ко мне, там нам никто не помешает. Я живу недалеко, минут пятнадцать пешком. — Она поднялась, и я машинально последовал за ней.

— Мне всегда смешно видеть людей, обвешанных фотоаппаратурой, — сказала она, — но вам, очевидно, она необходима. Каждому нужен свой инструмент.

Едва уловимым движением руки Матильда предложила мне идти за ней. Я расплатился с официантом и пошел следом. Энергичным шагом она вышла из ресторанчика на Старый рынок.

По дороге она, будто это само собой разумеется, взяла меня под руку. Сначала я испытывал неловкость, но потом мне стало приятно; легким нажимом на мою руку она вела меня в нужном направлении. Мне хотелось, чтобы девушка рядом со мною была моей дочерью, так горд был я ею и собой. Есть ли в мире картина, художественное полотно, на котором прелесть и гармония, невинность и красота были сплавлены воедино столь же чувственно, как в живом существе, идущем рядом со мной?

На Принц-Фридрих-Карл-штрассе она открыла подъезд обновленного четырехэтажного старинного особняка, который я уже однажды фотографировал; дом был построен из желтого песчаника с фасадом в стиле модерн.

— Вам придется подняться на четвертый этаж, — сказала она. — Лифта нет. Он, когда приходил ко мне, всякий раз взбегал по лестнице через две ступеньки.

Будто ослепленный, остановился я на пороге ее квартиры. Я увидел большое, примерно в пятьдесят квадратных метров, помещение, обставленное со вкусом и изысканностью: белая мебель, широкие диваны и кресла темно-синего цвета, картины на стенах — подлинники или мастерски сделанные репродукции, — светло-розовые ламбрекены, белые газовые занавески. На бежевом ковровом покрытии пола лежали два больших бухарских ковра и три безбожно дорогие шелковые дорожки.

Такого я не ожидал. Но больше всего ошеломила меня, даже испугала цветная фотография в искусно и филигранно отделанной серебряной рамке высотой около полуметра. Фотография не висела на стене, а стояла на слегка наклоненной назад металлической подставке на полу, рядом с телевизором; к левому верхнему углу рамки был прикреплен черный бант. На фотографии был изображен лукаво улыбающийся мужчина, приложивший ко рту правый указательный палец. Палец доставал до кончика носа.

Этот мужчина был Хайнрих Бёмер.

Матильда улыбнулась и сказала:

— Я любила его, и все еще люблю, хотя его уже нет. Хотите что-нибудь выпить? Пиво? Джин? Вино? Возьмите себе там со столика, бокалы в маленькой горке.

Она скрылась в соседней комнате, на двери которой был приклеен широко известный плакат Мэрилин Монро в эротической позе. Как ни любил я эту фотографию, здесь она мне мешала, здесь она выглядела вульгарной.

Я провалился в глубокое мягкое кресло, в котором легко поместились бы двое, все еще не в состоянии поверить в реальность увиденного, и лишь подумал: он и она. Мир сошел с ума.

Матильда вернулась в скромном, доходящем до щиколоток домашнем платье цвета красного вина и босиком — ну прямо женщина-ребенок из сказки.

— Вы себе так ничего и не налили. Сейчас я вам принесу. Наш домашний напиток… Я рада, что вы здесь. Сегодня это не случай, а предопределение, ведь после смерти Хайнриха я больше не бывала в «Короне». Иногда мы сидели с ним там, не часто… Хайнрих вытягивал под столом ноги и курил сигару.

Пока она что-то смешивала за столиком, я не переставал думать об одном и том же: он и она. Он и она. Куколка в руке великана. Бёмер, весивший килограммов сто, наверное, мог носить ее на одной вытянутой руке.

Я пригубил приятный горьковатый напиток.

— Вы были знакомы с Хайнрихом? — спросила она без всякого умысла.

— Только шапочно. Только шапочно. Встречался с ним всего один раз.

— Это меня удивляет, ведь он часто говорил о вас. Вашу жену я однажды видела на фотографии, вместе с сыновьями Хайнриха, она, кажется, много лет была у них няней. У меня, знаете, хорошая зрительная память на лица. Вас я впервые увидела на кладбище, когда вы стояли рядом со своей женой. Хайнрих по-доброму отзывался о ней, не часто, но по-доброму. Знаете, у нас не было друг от друга секретов. Я знаю также, что близнецы регулярно навещают вашу жену и отводят с ней душу. Хайнрих всегда несколько иронически рассказывал об этом. Бедные близнецы, они продадут завод. Эти фантазеры ничего в таком деле не смыслят. Так бывает со всеми, кому дома слишком хорошо живется. Ведь по отношению к своим сыновьям Хайнрих не был скаредным.

— Судя по вашей квартире, по отношению к вам он тоже не был скупым, — сказал я.

Она подняла брови, бесцеремонно оглядела меня с головы до ног, потом слегка улыбнулась.

— Не слишком любезно с вашей стороны. Хайнрих однажды сказал мне, чтобы я, когда его не станет, в случае необходимости обратилась за помощью к вам…

— Ко мне? — воскликнул я. — Ко мне? Но ведь я разговаривал с господином Бёмером лишь раз в жизни, может быть, всего минут пять.

— Ну и что? Разве так важно, как часто и как долго? Я ведь только сказала, что Хайнрих вас ценил, иначе он не дал бы мне этого совета.

— Вы видите, я и так сбит с толку, — пробормотал я. — Хайнриха Бёмера больше нет. Почему же вы не последовали его совету и не связались со мной сразу?

— Неужели не можете этого понять? Я любила его и все еще люблю. Я хотела похоронить себя, но сегодня, когда вы неожиданно оказались рядом, вдруг поняла, что мне нужен человек, с которым я могу поговорить. Сейчас я уверена, что Хайнрих предвидел свою близкую смерть — или как там говорится. Ведь за день до смерти, будучи здесь и сидя в кресле, в котором сидите вы, он сказал: «Киска, — так он меня называл, — Киска, если со мной что случится, ты обеспечена по всем юридическим правилам. Когда меня уже не станет, ты услышишь об одном адвокате, так что за свое будущее не бойся». Я и не боюсь, но живу теперь с фотографией, а придет время, когда я опять заговорю с людьми. Поэтому я и попросила вас ко мне подняться. Мне хочется рассказать вам одну историю. Вы не торопитесь? Она довольно длинная. Прошу вас.

Я покорно остался, утратив всякую власть над собой.

Хайнрих Бёмер и Матильда Шнайдер впервые встретились более четырех лет тому назад в коридоре четвертого этажа административного здания перед дверью в святая святых Бёмера. Матильда несла кипу папок с бумагами в секретариат и была так поглощена своим делом, что не заметила крупного мужчину, вышедшего в этот момент из дверей, и натолкнулась на него. От неожиданности она выронила папки; несколько неподшитых бумаг закружились по коридору.

В тот день исполнился ровно месяц, как Матильда пришла ученицей в канцелярию фирмы Бёмера. Зачислением на службу она была обязана, с одной стороны, тому, что ее отец был председателем производственного совета, с другой стороны, прокурист Гебхардт поддержал просьбу Матильды о зачислении на службу, надеясь, что Шнайдер станет посговорчивей. При этом Гебхардт ссылался на принципы кадровой политики шефа: Хайнриху Бёмеру хотелось не только надолго привязать своих рабочих и служащих к заводу, но по возможности привлечь и членов их семей. По опыту он знал, что это оправдает себя. Он экономил на контролерах, потому что, согласно его принципу, лучше всего контролируют друг друга родственники: отец не спускает глаз с сына, брат с брата, дядя с племянника.

— Осторожнее, нескладеха! — отчитал Бёмер ученицу.

Матильда, опустившись на колени, спокойно собирала бумаги и при этом бесстрашно поглядывала на незнакомого мужчину.

— А что я должна делать, если вы торчите здесь, как пень среди поля, — вспылила она. — Я пожалуюсь на вас шефу.

На какой-то миг Бёмер просто онемел, потом крепко схватил Матильду за руку и, несмотря на сопротивление, повел через приемную в свой кабинет. Там он грубо швырнул ее в кресло, так что у нее из рук опять выпали папки и шлепнулись на пол. Вытянувшись перед ней во весь свой рост, он сказал:

— Ну, жалуйтесь. Шеф — это я. Как тебя звать?

— Матильда, — ответила она.

— Я буду звать тебя Киской, — сказал Бёмер.

И в тот же день Матильда Шнайдер стала любовницей своего шефа. Тогда ей было шестнадцать лет. Даже если бы Хайнрих Бёмер захотел, он не мог бы отступить, но он не хотел пойти на попятную, потому что бесконечно привязался к Матильде и покорился ей. Не долго думая, он по истечении трехмесячного испытательного срока расторг с ней договор как с ученицей. Отец Матильды, будучи председателем производственного совета, не видел никакой возможности опротестовать увольнение, поскольку юридически и с точки зрения трудового законодательства к нему было не придраться. Шнайдер мог бы просить Бёмера о снисхождении, но этого не позволяла ему гордость. Если бы уволили другого ученика, он бы лично заступился за него перед Бёмером, даже в самом безнадежном случае.