Лавина - Макс фон дер Грюн

— Может, я виновата, что у нас нет детей?

Она схватила кухонный нож и свирепо посмотрела по сторонам, будто готова была ринуться на меня.

— Что это вдруг с тобой? — спросил я. — Положи, пожалуйста, на место нож. У тебя неприятности в гостинице?

Криста уронила нож на кафельный пол и выбежала из кухни, громко хлопнув дверью.

Все десять лет, пока Криста безбедно жила у Бёмера и наслаждалась свободой, как никогда раньше, она не забывала о своем происхождении. Ей и не давали забыть об этом. Напротив, ей каждый день напоминали, что она была не сестрой хозяина дома, а его прислугой, даже если в качестве няни объездила с семьей Бёмера полсвета. Криста всегда сравнивала два мира: тот, в котором она выросла, где кусок хлеба, как реликвию, сберегали на следующий день, и тот, куда ввел ее сводный брат. «Лучший дом» на площади, в котором она теперь работала, Криста причислила ко второму миру. Иногда она с грустью говорила: «Эдмунд, тем, что там выбрасывают и оставляют на тарелках гости, можно накормить половину Индии».

Это, как ни странно, делало ее по отношению к страждущим несправедливой и безучастной. Она уже не хотела или не могла различать настоящую и наигранную, или «долговую», нужду и нередко соглашалась с теми политическими группировками, которым особенно хотелось лишить безработных всякого пособия, заставить их питаться на благотворительных кухнях. Подчеркнуто безапелляционным тоном Криста однажды заявила: «В Германии нет нужды. Если кто-то терпит нужду, значит, он сам виноват, не умеет рассчитывать. Когда люди поймут, сколько стоит кусок хлеба, тогда с ними снова можно будет разговаривать. А так меня просто тошнит».

Так рассуждала она, ежедневно работавшая в доме, где в изобилии подавали на стол и убирали часто нетронутые блюда. Сама Криста наживалась на этом изобилии, она приносила домой кучу продуктов, на вполне законном основании, а могла бы притаскивать еще больше, если бы мы были в состоянии все это съесть. В магазинах нам приходилось покупать лишь немногое: овощи, молоко, кофе, йогурт[1], яйца. Те продукты, которые Криста приносила домой, в пересчете на деньги были существенным, не облагавшимся налогом приработком.

Криста была почти фанатично работоспособной женщиной. Меры она не знала; если бы можно было работать во сне, она бы делала и это. Но меня пугало то, что во время своих редких вспышек она могла воскликнуть: «У меня нет никакой жалости к бедным, меня тоже никто не жалел, кроме тебя».

О своей встрече с Матильдой Шнайдер я не сказал Кристе ни слова.

Это случилось в первый четверг октября, около девяти утра. От самого замка Каппенберга до старой водонапорной башни небо нависало над землей свинцовым куполом. Я пошел к газетному киоску, чтобы, как обычно по четвергам, купить «Штерн» и «Цайт». На площади перед церковью стоял красный «форд-фиеста», но я не обратил на него особого внимания. Здесь, хотя стоянка и запрещена, всегда можно видеть машины: напротив церкви находится банк, и клиенты заходят туда всего на несколько минут, чтобы совершить финансовые операции.

На обратном пути, когда я листал «Штерн», мне замигали автомобильные фары. Я остановился, посмотрел по сторонам. Сигналили фары красного «форда-фиесты», водитель упорно включал их с небольшими интервалами. Я поднял правую руку, подтверждая, что понял сигнал, и перешел улицу. Подойдя к машине, я заглянул в боковое окно и пришел в полное изумление: за рулем сидела Матильда Шнайдер.

Она тут же вышла из машины, протянула мне руку и улыбнулась, как будто мы уже много лет были друзьями и расстались всего лишь час назад. Движения ее были легки, как у танцовщицы. Так и подмывало взять ее на руки.

— Необыкновенное утро, — промолвила она. — Свет ослепляет при езде, хотя солнца нет. Пришлось надеть темные очки. А можно ли при таком свете фотографировать?

— Необыкновенный свет, вы правы, — ответил я. — Глаза режет.

— Я просто хотела побывать на месте преступления. Ведь это так говорится: место преступления. Как на телевидении. Мне давно пора было приехать сюда, хотя это не место преступления. Здесь место обнаружения. Или место финала.

Она говорила, как чиновник, составляющий протокол происшествия. Лицо ее не выдавало ни малейшего волнения.

Будто между прочим, не глядя на меня, она сказала:

— Значит, здесь вы его обнаружили. Неприятное должно было быть зрелище. И все-таки: вы были бы плохим фотографом, если бы упустили такой момент. Я с удовольствием выпила бы кофе. Есть здесь какое-нибудь кафе?

— Нет. Мы живем в заброшенном месте, да у здешних женщин не нашлось бы ни денег, ни времени, чтобы в такое прекрасное утро сидеть в кафе. Если хотите знать: здесь самый высокий в городе уровень безработицы. Но вы можете зайти ко мне, вы ведь знаете от вашего друга, где живет его сводная сестра.

Я повернулся и пошел, надеясь, что мое приглашение она воспримет лишь как пустую фразу. Я медленно поднимался в гору, на подъемах у меня всегда появлялась одышка.

У нашего дома уже стоял «форд-фиеста».

Матильда вышла из машины и молча пошла за мной в дом, в гостиную, как будто все здесь было ей знакомо. Перед большим окном на террасу она остановилась; потом по-хозяйски открыла дверь и вышла на террасу.

Оттуда она долго смотрела в сторону колокольни.

Я ждал посреди гостиной, пока Матильда не вернулась и тщательно не затворила за собой стеклянную дверь. Не ожидая приглашения, она уселась в кресло.

На ней были бежевые брюки, такого же цвета полусапожки, желтый пуловер, а на шее, по пуловеру, янтарные бусы; медленно, вызывающе медленно она закурила сигарету. Пуская дым из ноздрей, тихо заметила:

— У вас хороший вид на колокольню — вероятно, лучший во всей округе. Может, сварите кофе? Я сегодня еще ничего во рту не держала, выпила только стакан апельсинового сока. Вашей жены нет дома?

— Она на работе, — отрезал я, немного рассердившись, что она так бесцеремонно проникла ко мне в дом. — Есть люди, которым в самом деле приходится работать.

— Кому вы это говорите? Я бы тоже охотно пошла работать, но в последние годы из-за постоянных занятий просто руки не доходили. Хайнрих приставил ко мне слишком много учителей.

Пока я на кухне наполнял кофеварку водой и молотым кофе, я украдкой поглядывал на кресло, в котором сидела Матильда: будто в рассеянности, положив нога на ногу, она задумчиво глядела на тлеющий окурок своей сигареты в пепельнице. Я чувствовал, как она все больше и больше забирает надо мной власть, над зрелым и опытным мужчиной пятидесяти лет — ну и что с того? — ведь Бёмер был на десять лет старше меня! Я чувствовал, что Матильда тянет меня куда-то, а я не в силах противиться. Она не так уж проста, как можно было судить по ее внешности.

— На прошлой неделе меня пригласили к нотариусу, — сказала она. — Он зачитал мне длиннющий документ.

Она с наслаждением прихлебывала свой кофе, который пила без молока и без сахара.

— Моя квартира оплачена на десять лет вперед, от одного доверенного лица я буду получать ежемесячно три тысячи марок на текущий счет, который Хайнрих открыл для меня в сберкассе два года тому назад.

— Почему вы мне все это рассказываете? — перебил я ее. «Шлюха высокого полета, — мелькнуло у меня в голове. — Надо же, десять лет будет еще получать от своего покойного любовника щедрые вознаграждения».

— Почему я вам это рассказываю? Я думала, во всяком случае, так мне показалось при нашей первой встрече, что вы тоже заинтересованы в разъяснении его смерти. Или нет? Вы были одним из первых, кто увидел покойника в церковной колокольне, вы фотограф и, конечно же, запечатлели этот сюжет. Можно мне взглянуть на фотографии?

От таких слов у меня даже ладони вспотели; я уже готов был вскочить и убежать из квартиры, но ее невинный взгляд пригвоздил меня к месту.

— Я вас напугала? Сожалею. Я знаю, что эти фотографии не сахар, но и я не неженка, могу вынести и не такое. Я долго раздумывала о вашем визите ко мне и пришла к убеждению, что только вы смогли бы мне помочь и стать моим союзником.

— Союзником?

— Все эти годы я только и делала, что училась и видела себя лишь в зеркале, одетой и раздетой, а зеркало искажает реальность. Вы фотограф, вы видите все иначе, видите острее, заглядываете за зеркало. Покажите мне фотографии. Хайнрих внушил мне, что нужно быть беспощадной к самой себе, если не хочешь, чтобы тебя сожрали. Я была не только его любовницей, но и его способной ученицей. Вы видите, я вам доверяю, иначе бы всего этого не рассказывала.

Я встал и предложил ей пойти со мной в подвал, где рядом с темной комнатой в узком чулане, в котором могли поместиться лишь двое, был оборудован мой архив. Spotlight[2] позволял рассмотреть на фотографиях мельчайшие детали, вплоть до самых незначительных подробностей.